Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

— Старичина Зевс обзавёлся тёлкой.

Гера ни на грош в ней не видит толка!

— Знаю я, зачем муженьку телица!

Не хочу ни с кем первенством делиться!

За здоровье Зевса, за любовь к животным!

Как ни клялся шалопут:

Все, мол, в фермеры идут, -

Был супругою он вздут —

Урок наглядный вот вам!

Я засмеялся, отхлёбывая из кружки. Лаури подмигнул мне:

— Юный Адонис славился немало:

Всё же кой-чего парню не хватало;

Афродита зря бёдрами вертела —

Не расшевелить импотента тело!

Спи спокойно, малый — заслужил ты вышку!

Вепря подстрелить не смог —

И клыки вонзились в бок…

Эх, какую ж ты, пенёк,

Проморгал малышку!

Полюбил кентавр даму-лапифянку:

Заманить хотел на тихую полянку.

Шлюшка же ему (охай или ахай)

Фыркнула в ответ: — А пошлее ты на х…й! Ну, дальше там уже полный мат, — оборвал он себя. — Давай ещё выпьем.

Мы выпили ещё и опять разлили… Лаури откинулся на массивную спинку стула, а я попросил:

— Слушай, спой опять, а?

— Ладно, — он не стал ломаться. Несколько мгновений смотрел в стол, потом поднял на меня потемневшие внимательные глаза:

— Пусть в кубках пенится вино,

забудьте о былом.

Пусть будет то, что суждено

нам на пути земном.

Забудьте кров, забудьте дом

и тот зелёный холм,

где навсегда уже вдвоём

уснули мать с отцом.

Забудьте мир, забудьте сон

без страха и тревог.

Забудьте колокольный звон

и из трубы дымок…

* * *

Танюшка проснулась от того, что кто-то шуршал занавесью у входа и время от времени страшным голосом взрёвывал по-немецки:

— Русланд! Дойчланд! — дикий хрип: —

Унд зиганд!

Русланд! Дойчланд!

Ди коммен цверден

Йе эррбанд! — или что-то вроде этого. Танюшка вскочила, схватив из перевязи охотничий кинжал. Чиркнула одной рукой "зажигалку", выбивая искру на фитиль — лампа загорелась.

Олега не было. Точнее — не совсем не было. Его не было в постели. Зато у входа он очень даже был.

Олег сражался с занавеской, пытаясь её наконец-то обойти, но путался в ней, как в лабиринте. Куда бы он не совался, в руках у него обязательно оказывался не тот, так другой край. Впрочем, Олега это, кажется, ничуть не смущало — он не выглядел рассерженным, а вполне энергично орал что-то на псевдонемецком, снова и снова повторяясь. Кроме того, он то и дело за эту занавеску цеплялся, как за последнюю надежду и вроде бы падал.

— Олег, ты чего? — сердито и удивлённо спросила Танюшка, бросая кинжал в ножны. — Рехнулся, что ли?

Олег осекся и, завозившись интенсивней, выпал в комнату — но не упал, вцепившись в кровать и пытаясь увидеть Татьяну, однако явно её не различая.

— Да ты же… — Танюшка вгляделась и обалдело ахнула: — Да ты же совсем пьяный!

— Ни-ка-да, — убеждённо сказал Олег и, потянувшись в пространство, рухнул на кровать ничком. Больше он ни одного движения не сделал — остался лежать, разбросав руки и ноги и громко дыша в меховое одеяло открытым ртом.

— Напился, — растерянно повторила Танюшка. Ей внезапно стало смешно — по-настоящему, не от нервов. — Ёлки-палки, да как напился! В сиську напился…

Хихикая, она обошла кровать и, перевалив Олега на спину, придержала его мотнувшуюся руку — чтобы не ударилась о край кровати.

— Вот алкашонок малолетний, — она задумалась. — Что же мне с тобой делать-то? Это ведь классический сюжет: пьяный муж приходит заполночь, его встречает верная и чуточку разгневанная жена…

Она засмеялась. Глаза Олега открылись:

— Плохо мне, а ты смеёшься, — неожиданно внятно сказал он и тут же вновь закрыл глаза.

Лицо у него было несчастным и обиженным, нижняя губа отвисла.

— Алкоголик ты алкоголик, — с нежностью шепнула Танюшка, присаживаясь рядом. — Ладно, давай раздеваться…

…Сказать, что у меня утром болела голова — значит, не сказать ничего. Когда я опрометчиво попытался встать (голова болела с момента пробуждения, но я сперва не придал этому значения), желудок вдруг прыгнул к горлу, пол поднялся дыбом, и я, опережая свою блевотину, грохнулся в него лицом. Кто-то рухнул мне на плечи и в радостном барабанном ритме начал загонять в затылок вибрирующий лом. Я не открывал глаз — боялся увидеть свои глазные яблоки лежащими на полу метрах в пяти от меня (показалось, что у меня лопнул череп). Во рту был вкус рвоты, но одновременно — сухо, как в пустыне.

— Плохо тебе?

— Та-а-ань… — застонал я, внутренне содрогаясь, — не шу-ми-и… Я, кажется, умираю… Что со мной?..

— Ты напился, как сапожник, — пояснила она, помогая мне подняться на ноги. — Иди сюда, умоемся… Вот так…

Ледяная вода вызвала у меня нервные сотрясения. Пока я с трудом возил полотенцем по ставшей неожиданно очень чувствительной коже, Танюшка что-то налила в кружку (я слышал звук) и сунула мне:

— Пей.

— Тань, меня стошнит, — пробормотал я, с опаской косясь на дымящуюся кружку.

— Пей, — голос Танюшки был непререкаемым.

В кружке оказался невероятно крепкий и несладкий кофе.

— Лаури принёс. Извинялся, — пояснила Танюшка, садясь на постель. Я сел рядом с ней и, аккуратно пристроив голову у неё на плече, закрыл глаза. — Олег, — тихо позвала она.

— Да? — я не открывал глаз, с наслаждением ощущая, как откатывает головная боль.

— Олег, ночью ты был такой…

— Что, страшный, что ли? — уточнил я.

— Нет, Олег… понимаешь… жалкий такой… беспомощный, совсем как будто не ты… Я хочу тебя попросить, Олег… Никогда больше не пей, хорошо? Если ты меня любишь.

— Обещаю, Тань — больше никогда, — негромко и серьёзно сказал я.

Игорь Басаргин

Эта подлая жизнь не раз и не два

Окунала меня в кровищу лицом.

Потому-то я больше не верю в слова,

А тем более — в сказки со счастливым концом.

Надо ладить с людьми! Проживёшь до ста лет,

Не сражаясь за некий "свет впереди"!

Четвертьстолько протянет сказавший: "Нет!"

Уж его-то судьба вряд ли станет щадить…

Если выжил герой всему вопреки