Путь в Вальхаллу

– Да, Свенельд, – дружинник встал и через минуту его тень исчезла среди деревьев.

Воевода с гордостью подумал, что лучше его дружины, нет ни у одного князя. Если б перед ним были люди, а не эйнхерии, он бы запросто не дал в обиду свою любимицу…

То ли мысли его были слишком тягучими, то ли летняя ночь слишком коротка, но Свенельд не заметил, как небо стало бледнеть. Эйнхерии, вновь обретя человеческий облик, возвращались и устраивались у догоравших костров. По их невозмутимым лицам трудно было понять, удачно ли пошла ночь – хотя и так ясно, неудачной охоты у них не бывает… и тут в предутреннюю тишину впился тонкий свист. Свенельд вскинул голову и увидел, как прилетевшая ниоткуда стрела поразила одного из эйнхериев, и тот упал. Кровь не хлынула из раны, потому что у мертвецов она давно пересохла, но он упал и больше не шевелился! Это было чудо, великое чудо!

За первой стрелой примчалась вторая, третья…

Старкад очнулся от обжигающей боли; глаза удивленно распахнулись, и взгляд наткнулся на серое оперение стрелы, торчавшей в его груди. …Значит, отец все-таки нашел способ, забрать меня в Вальхаллу!.. Сейчас Вальхалла откроется мне!.. – он снова смежил веки, но не увидел ни моста Биврёст, ни неприступных стен Асгарда – ничего, кроме тумана, заволакивавшего умирающее сознание.

…Может, я лечу к отцу?.. Чтоб оценить ситуацию, ему пришлось снова открыть глаза – вчера еще могучие тела эйнхериев превратились в кучи белых костей, по которым топтались кони смеющихся, гортанно кричащих русов… Этого не могло быть, ведь эйнхерии всегда обретают Вальхаллу!.. И вдруг Старкад увидел женщину. Нет, не валькирию, а женщину, одетую во все белое, и приближалась она, летя по воздуху, медленно и торжественно. Скорее всего, это было видение, потому что русы никак не реагировали на ее появление.

– Вальхаллы больше нет, потому к эйнхериям возвращается смерть, – сказала женщина.

– Кто ты? – Старкад изумился тому, что видение разговаривало с ним.

– Ты забыл? – женщина обворожительно улыбнулась, – я – Фрея. Я вернулась в Гардарику, как пророчествовала вёльва.

– Мир отца погиб? Разве была Последняя Битва? – Старкад попытался встать и не смог – силы покидали его.

– Да. Она началась, когда волк Фернир, разорвав путы, вырвался на свободу. Тогда же Мировой Змей Ермуганд перевернулся – море вышло из берегов и поползло на сушу. Огненный великан Сурт двинулся с юга, и от его шагов рушились горы и умирали могучие ётуны, а альвы, забившиеся в свои пещеры, были погребены под рухнувшими горами. Тогда полчища Хель на кораблях, сделанных из ногтей мертвецов, подплыли к мосту Биврёст и устремились в Асгард. Мост рухнул под их тяжестью, но воинов Хель было столько, что они беспрепятственно шли дальше по собственным костям, и остановились на равнине Вигрид, где не жил никто и никогда.

В это время Один поднял всех эйнхериев и всех асов, и они снова были за одно, как во времена Творения. Один был прекрасен, – Фрея вздохнула, – он помолодел – в броне и золотом шлеме, с копьем Гунгнир!.. Но он не успел метнуть копье – Фернир раскрыл пасть, верхней челюстью упиравшуюся в небо, а нижней – в землю. Из глаз и ноздрей его вырвалось пламя, ослепившее единственный глаз Одина… Тор не смог прийти ему на помощь – он бился со Змеем, и убил его, но тот успел отравить все вокруг ядом. Все асы потеряли то, что имели.

– И что теперь будет? – растерянно спросил Старкад.

– Не знаю, – Фрея пожала плечами, – воронка времени, в которой, словно мусор, кувыркаются миры, напоминает, то неудержимый смерч, то омут, лениво вращающий тяжелые темные воды. Никто не знает, отчего зависит темп ее вращения, но главное в том, что время никогда не останавливается. Оно рождает и старит, возвеличивая то, что завтра должно исчезнуть, и незаметно пряча в небытие то, что будет возвеличено в вечности. Одних оно превращает в прах, как могучих ётунов, чьи остывшие тела громоздятся причудливыми горными массивами, других – в память, как крошечных альвов, которых давно уже никто не видел, и не знает, как они рождаются и умирают – от них остались одни легенды. Крыша Вальхаллы поросла мхом, и ее золото потускнело. На ней началась новая жизнь, прогнавшая с привычного места, и козу Хейдрун, и оленя Эйктюрнира; потом река Трунд, изменив свое русло, вовсе скрыла ее в толще холодных вод. Правда, скалы остались по-прежнему неприступными, но они уже ничего не стерегли, потому что и весь Асгард исчез вслед за Вальхаллой, превратив асов в богов, которые, может, были, а, может, и не были. Сохранился лишь мост Биврёст, который теперь ведет в никуда. Еще сохранились люди, изначально казавшиеся самыми хрупкими и уязвимыми существами. Они умирали, отплывая в погребальных ладьях, или скрывая в земле высохшую от старости плоть, или даже оставляли свои кости, брошенными на забаву волкам и хищным птицам – это неважно, потому что их души тайными тропами пробирались из одного тела в другое, совершая круговорот «рождение – жизнь – смерть – рождение». Завершится ли когда-то этот бесконечный цикл могла знать одна лишь вёльва, но больше некому спросить ее об этом. Впрочем, в свое время она говорила, что на месте разрушенных миров новые боги создадут другие, только ведь все новое, это хорошо забытое старое, так что, кто знает… Мир Одина был жестоким. Пожив там, даже я стала походить на валькирию, хотя изначально была призвана нести любовь, но теперь уже ничего не изменишь…

– Прекрати! – оборвал богиню Старкад, – неизвестно, на кого б двинулось войско Хель, если б Один не остановил его!.. Впрочем, какая теперь разница?.. Скажи лучше, что будет со мной? Новый Бог возьмет меня в свою Вальхаллу?

– У Нового Бога нет Вальхаллы, – Фрея покачала головой, – Перун с Велесом тоже не примут тебя. Здешние боги мирные и всегда хотели, чтоб люди полностью проживали свой век, а не гибли, даже как герои. До срока они стараются никого не брать к себе, а ты не изжил время, данное тебе Одином, потому будешь скитаться, только без тела, которое предадут земле. Тебя будут бояться…

– Я стану эйнхереем? – перебил Старкад, уловив суть.

– Можно сказать и так, – согласилась Фрея, – только у тебя не будет Вальхаллы, не будет битв, которыми б ты занимал бесконечное время, не будет валькирий, ласкающих израненное тело. А в остальном, ты будешь похож на эйнхерия.

– Но тогда это бессмысленно!..

– Да. Но таковы законы.

– Законы… – Старкад вздохнул, превозмогая боль в груди, и собрав воедино свои желания, воскликнул, – хочу сам устанавливать себе законы! Есть такой мир, где каждый сам устанавливает себе законы?!..

– Этот мир называется Хаос, – ответила Фрея, – кстати!.. Один ведь обещал тебе бессчетное число жизней, не так ли?

– Но ты сказала, что отец потерял силу и власть.

– Зато осталась я, и я всегда буду благодарна тебе за ожерелье Брисингов, – богиня развела руками, похожими на лебединые крылья, – если хочешь, можем попробовать.

– Что попробовать?

– Женщине поклоняются во всех мирах и при всех богах, поэтому я еще кое-что могу, – Фрея хитро улыбнулась, – только учти, в мире Хаоса нет прошлого – там все рождаются заново. И тебе придется забыть Асгард, забыть Вальхаллу…

– Навсегда? – с сожалением спросил Старкад.

– Не знаю. Пока Один не вернет себе силу и не призовет эйнхериев в новую Вальхаллу.

Старкад почувствовал, что боль покидает израненное тело; вернее, боль, скорее всего, как раз осталась с телом – это он уходил из него, и последнее, что слышал, были слова Фреи:

– Я дам тебе одно из самых красивых тел, какое только смогу отыскать…

Даша откинула простыню. От духоты лоб ее покрылся испариной, в горле пересохло, но удивительное дело – разом исчезла неопределенность; а еще, ночь будто раздвинула стенки купе до бесконечно далекого горизонта, и неизвестно откуда взявшееся нечеловеческое зрение обнаружило на необъятных просторах тысячи миров, населенных самыми удивительными созданиями. Их сущности, меняя обличья, плавно перетекали из одной в другую, и это была великая картина бессмертия. Даша боялась пошевелиться, чтоб не нарушить внезапно открывшуюся ей величественную гармонию. …Это подвластно только Богу, – подумала она буднично, словно никогда и не сомневалась в его существовании.

Впрочем, эта будничность могла иметь и совсем другое объяснение – в двадцать лет человека гораздо больше волнует происходящее в нем самом, нежели, в огромном, но далеком мире. Как можно сравнить, например, распускающийся цветок первой любви с сухим букетом вечных истин, или бьющий в душе фонтан собственной уникальности со скучной гладью океана времени?.. В едином мудром Боге нуждается старость, несущая с собой осознание прожитой жизни, а юности, наполненной духом противоречий и непокорности, нужны личности экстравагантные и эксцентричные, способные не указывать дорогу в неведомый рай, а решать конкретные, сиюминутные задачи. Поэтому признание Бога и явилось фактом малозначительным – таким же, как и его отрицание.

…Я – чудовище!.. Страшное восьмирукое чудовище!.. – с восторгом подумала Даша (а как можно не восторгаться тем, что ты сильнее, ярче и неповторимее других?) и в подтверждение этому она сразу нашла ответ на самую большую загадку своей жизни, – потому мать и скрывает тайну моего рождения! Она знает, что мой отец – Один!.. Спасибо тебе, Великолепная!.. Фрея, я буду звать тебя Великолепной, как было принято в нашем с тобой мире… А я-то ломала голову, почему все они умирают!.. Это нормально – просто должен же кто-то восстанавливать Вальхаллу!.. И нечего их жалеть!.. – Даша ощутила такой душевный подъем, что готова была вознестись в бездонную темноту, окружавшей ее ночи, но не успела.