Путь

— Слышь чё, ты это, угомонись, паря! — выставил ладонь старик и окинул острым взглядом. — Кого возбухаешь то, как дикошарый, язви тя в душу?! Чё те, бес в задницу влез? Ты сам лучше мозгой пошеруди — я тут месяцами один живу, со мной токмо ружьишко для острастки, да топор, да нож, да матушка природа. Вот с ней я всё время и балакаю. А человечьего-то обчения, почитай, и нету. И тут ты в одной чуне у моего порога нарисовался. Весь в ремках, изволоханый, культяпка поломата* (оборванный, грязный и сломана рука). Я тебя в дом затащил, руку починил, гидрогелью сквозь зубы впульнул, укол вона поставил. А ты ещё на меня же хайло и разевашь, и хабалишь ишшо! В моём же доме! Совесть-то есть у тебя? — Старик серьёзно посмотрел ему прямо в душу, и Александр ясно осознал, что зря сорвался.

— Прости меня, дед, это нервы, — извиняющим тоном произнёс он, пытаясь объясниться. — Ты пойми. Я вчера пошёл к подруге своей, у неё день рождения был. И тут эти налетают, шокером шарахнули, я только в мобиле и очнулся. Считай, на полном ходу из неё выскочил, руку вон поломал, потом почти сутки по лесу от них убегал. Нервы стали ни к чёрту за последний день. Причём, я ж ни в чём таком не виноват! Дед, ты…

— Погоди-ка, картошка-то! — всплеснул старик руками и побежал к плите. — Бушь картоху с луком? Голодный, поди.

— Пока не могу сказать, — отозвался Александр, чувствуя одновременно дикий голод и брезгливость к жареному луку. — А тебя как зовут, дед? Давай хоть познакомимся.

Старик молча пошебуршил в сковороде, потом, не торопясь, снова подошёл к Алексу и поглядел из-под бровей так, что тот поднялся под его острым взглядом. Старый протянул руку и, глядя в глаза, веско сказал:

— Зовут меня, мил человек, Ринат Мансурович. И лучше всего называть меня на вы, потому как старше я тебя годов на сорок, не мене. Не надо дед Ринат — не люблю фамильярностев, да и какой я тебе дед? Зови меня Ринат Мансурович, а фамилия моя тебе без надобностев. Понял? — с ударением на последний слог спросил старый. Это было сказано так веско и так строго, что Алекс без внутренних возражений принял эти условия.

— Все понятно, Ринат Мансурович. Извиняйте, если что не так говорил, ещё не отошёл я. Голова гудит. А меня зовут Александр, — второй раз представился он, сжимая крепкую руку старика. — Можно тоже без фамилии, у меня её хрен выговоришь.

— Да ты хохотач, — усмехнулся и оборвал рукопожатие Ринат Мансурович, направившись к плите. — Ну что, Шуран, можа, всё жа перекусишь?

— Шуран? — переспросил Алекс. — Что это за имя?

— А ты не знашь что ли? У нас Александров завсегда Шуранами называли. Нормально слово, безо всякой подвохи, если что. Но, если не по нраву, то могу и по-другому.

— Не-не. Просто никогда такого не слышал раньше, — вежливо улыбнулся Шуран. — Мама звала меня Алекос, а все остальные называют просто — Алекс или Алек.

— У вас русских в полисе нет что ли? — Приподнял бровь Ринат Мансурович.

— Есть, конечно, но мало и в основном они в других филах живут. У нас в Асклепионской филе больше греков, чуть меньше турок и киприотов. Болгары, румыны, итальянцев большая диаспора, французы, египтяне есть, башкир ещё огромная семья, казахи, — как школьник перед учителем старательно вспоминал он. — Все хорошо говорят на двух языках, конфликтов нет…

— Лады. — Ринат Мансурович снова вернулся к плите и продолжил спокойным тоном учителя. — Слухай сюда тогда, мил человек, Алекс — это неверно. Алекс, по-нашему Алексей — означает «защитник», Андрос или Андрей — мужчина, али человек. То ись, имя Александрос или Александр можно перебрить как защитник людской. Это более крепкое имя, чем просто Алекс, понял? — опять с ударением на втором слоге вымолвил Ринат Мансурович. — Короче, Шуран, гуси в гусли, бушь картоху с луком, или, может, пельменьи тебе отварить, заточишь?

— О, пельмени это самое то! — обрадовался молодой человек смене темы и появлению более вкусного блюда в меню.

— Давай, сварганю тобе пельменьев. Так, и ещё…, — старик критически глянул на одежду Шурана, — тебе бы перерядиться, мил человек. — Ринат Мансурович направился к старому комоду, пошерудил в нем и кинул Александру тёплую кофту, да старые, но чистые джинсы. — Сымай пока манатки, вот тебе моя одёжка, чистая, поглаженная. А то твоей теперича только полы подтирать. Надеть-то смогёшь?

Получив утвердительный ответ, и ещё раз взглянув на измождённое лицо путника, старик вздохнул:

— Слышь-ко, горемычный, у меня водочка есть, говорят, от нервы помогат? Бушь?

— Да, давайте, Ринат Мансурович немного, граммов пятьдесят. Не откажусь, — разлился в улыбке счастливый Санёк, благодарно переодеваясь.

— Да хоть сто писят, — легко отозвался Ринат Мансурович.

— А вы то хоть будете? — спохватился Шуран.

— За компанию тожа можа, тяпну рюмочку. Давай, переряжайся и айда ись* (переодевайся и иди кушать).

*

Через час, выпив больше полбутылки на двоих и изрядно опьянев, Шуран выкладывал старику все свои приключения. Рассказал про то, как его пытались заманить хитростью, о том, как он нос сломал длинному, как вылетел на полном ходу из мобиля и потом бежал по лесу. Шёпотом поведал ему и про Аттала, который закапывает живых людей в землю. Чувствуя прилив доверия к старому человеку, спасшему его, он делился всеми мыслями, тревогой, страхом, неуверенностью, сопровождавшим его по дороге, постепенно облегчая свою душу. Ринат Мансурович внимательно слушал рассказ, цокая и качая головой. В конце истории он глубоко вздохнул и произнёс:

— Вот ты хапнул горя, мил человек. Так за что, гришь* (говоришь), они тебя?

— Да ни за что, в том то и дело! Я в ликее преподаю, иногда на конференциях выступаю, — весомо, с гордостью добавил Шуран заплетающимся языком. — Ничего не крал, не убивал, ни в каких разборках не участвал, — не смог выговорить он и старательно повторил, — не участво-вал. Сколько думал, так ни к чему и не пришёл, — подвёл он итог. — Хрен его разберёт, что этим сукам от меня понадобилось. Вы же мне верите? — вдруг спросил он и посмотрел пьяными глазами на Рината Мансуровича.

Тот ответил не сразу.

— Очень, Шуран, странна история. Верю аль не верю, это токмо время скажет.

Воцарилось неловкое молчание, прерываемое швырканьем чая — Ринат Мансурович запарил какую-то лесную травку. Обиженный Шуран в тишине доел последний пельмень и дрогнувшим голосом решился на вопрос, который его давно интересовал:

— Скажите, Ринат Мансурович, а вы меня сможете вывести из леса, а? Мне домой нужно, в Мессену. Мне на работу завтра, или послезавтра — я что-то уже запутался в днях.