Путешествие без карты
Шрифт:
Книга потихоньку движется. Начало: доктор и все эти безнадежные случаи; мрачный, раздражительный человек, уставший от добродушного подшучивания священников, не способный делать то, что ему хочется; заядлый курильщик дешевых сигар. Это начало. Вопрос, что дальше: завернуть ли действие на борт корабля и отправить X. по реке или прямо начать с его приезда? Склоняюсь к первому [86] .
А может быть, доктор женат? На иностранке той же национальности, что и X. Лишь только прошлое X. становится известно, доктора начинает снедать ревность. Это он, а вовсе не священник выпытывает у X. его прошлое и толкует его совершенно неверно. И если миссии надо выбирать между X. и доктором, разумеется, миссия выберет доктора. Он ведь человек добродетельный. Правда, испорченный невезением, но и только. Итак, человек, искавший новых форм любви, нашел новую форму ненависти [87] .
86
В
87
Еще один оставленный замысел. — Прим. автора.
С виду кажется, что волосы у африканцев такие короткие, что не требуют никакого ухода, на самом же деле они нуждаются в постоянном внимании. Парикмахер на понтоне всегда в трудах: с расческой и безопасной бритвой в руках он скоблит и скоблит клиента, в то время как тот держит перед собой зеркало и следит за работой.
На протяжении всего пути за нами следуют бабочки.
Ищем в лесу признаки жизни помимо бабочек, как когда-то, еще детьми, искали спрятанное в картине — загадке человеческое лицо.
К ленчу — в Ингенде. Пошли с отцом Анри прогуляться и отправить письма. На побережье надпись на французском, фламандском и местном языках: «Зона сонной болезни. Берегитесь мухи цеце».
Над епископской кроватью, на которой я сплю, фотография церкви или собора под снежным покровом.
В конце «Ценой потери» [88] появится ревнивый муж (без всяких оснований для ревности), он увезет X., так и не дав ему оправдаться. Но жена доктора последует за X. в Кок, Лео, Браззавиль, возможно с сентиментальным желанием «искупить» вину. В этой истории она разобралась не лучше своего мужа. Она предлагает себя X., а ему, разумеется, вовсе не нужно того, что она предлагает, — наихудшее из оскорблений для ее мужа. Доктор убивает X., а жена становится героиней преступления из страсти в классическом африканском духе. Но вот чего никак нельзя зачитать на суде — это разрушило бы всю картину, — так это последнее письмо X. к одному из священников лепрозория или к матери, которую никогда не могли сломить никакие потери. Не отошел ли я слишком далеко от первоначального замысла? Не начинаю ли я выдумывать, не поддаюсь ли извечному искушению рассказать занимательную историю? И все же я чувствую, что X. должен умереть, чтобы тайна его характера так и осталась неразгаданной. Конечно, он может и попросту «удалиться», как Чаплин в своих ранних фильмах [89] .
88
Пожалуй, необходимое название найдено. — Прим. автора
89
По мере того как роман понемногу проникал в мое сознание, доктор отказался играть роль ревнивца. Вскоре он потерял свою жену, так же как и свои сигары, которые вернулись к законному владельцу, отцу — настоятелю. В конце концов ревнивым супругом стал один из колонистов. — Прим. автора.
Во Фландрию прибыли часам к трем. Двое священников поднялись за мной на борт, а потом повезли меня к Л., управляющему «Юнайтед Эфрика фэктори». В прошлом офицер индийской армии, он все еще молод. Умная и очень хорошенькая жена. Двое детей в Коке, а двое младших встретили нас — к сожалению, мы попали к ним в субботнюю сиесту. Накануне праздновали день рождения мальчика, и поэтому он сразу же принялся рассказывать о подарках: молоток, пила, гвозди — и с гордостью показал, что он уже смастерил: кукольную кроватку, табуретку и птичий домик. Его сестренка встала на голову, и ее стошнило. Выпили много пива. Совершенно неожиданно объявился коммивояжер пивоваренной компании. Договорившись о встрече с судном, мы поехали осматривать поместье. Фабрика: ничто не пропадает даром — все, из чего не выжимается масло, используется как топливо, и никакого другого топлива больше не требуется. Запах прогорклого маргарина [90] . Огромные участки лесной вырубки напоминают мне Западный фронт. Пришлось построить платформы восьми футов высотой, чтобы громадные сучья не мешали срезать деревья. Повар, заболевший проказой; из-за детей его пришлось уволить, он плакал.
90
Ничего общего между моим умным симпатичным хозяином и молчаливым Рикером, но на фабрике у Рикера тоже «сквозь оконную сетку доносился запах прогорклого маргарина». — Прим. автора.
Пароходик спешит нам навстречу: до чего красиво он входит по излучине реки в окрашенный закатом плес.
Очень душная ночь в салоне на верхней палубе — мы должны были держать двери закрытыми, чтобы можно было в темноте управлять судном; я рано лег спать и видел дурные сны.
Долгое пение в ночи: африканцы поют о происшедших событиях и об участниках путешествия. Можно начать роман с песни туземцев: «Вот человек: он не священник и не доктор. Он прибыл из далеких краев и едет неведомо куда. Он много пьет, он курит, но никого не угостил сигаретой» [91] .
91
Еще одно отвергнутое
начало. Начало книги таит для романиста больше опасностей, чем конец. Прожив с романом год — другой, автор как бы действует бессознательно — так что конец уже задан. Но если начать книгу неверно, ее можно и не кончить. Я помню, как бросил по крайней мере три романа, и по меньшей мере один из них из-за неправильного начала. Так человек раздумывает, чем нырнуть в воду, — в эту минуту решается его участь: выплывет он или утонет — Прим. автора.После завтрака отправился в лепрозорий; проводник провел меня два километра по лесу до развилки и показал, по какой тропе идти. Едва он скрылся из виду, как передо мной через дорогу проскакала большая рыжая обезьяна с длинным хвостом. Прогулка в лепрозорий длилась час пять минут и была оживленной. Три деревни. Осмотрел их все — вместе с черным infirmier [92] и двумя его помощниками. Врача нет. Монахиня ежедневно приезжает на велосипеде — через лес — из Имбонги. Главная деревня прекрасно расположена: транспорт мог бы двигаться в три ряда — если б был транспорт, — а в центре обширная площадь, обсаженная пальмами. Прокаженные метут пыль на пустынной улице. Даже в наши дни тут встречаются ужасающие зрелища. Захожу в хижину, разделенную на две половины, во внутренней части совершенно темно: можно различить лишь котел да услышать человеческие шорохи. И тут, будто собака, на руках — если это можно назвать руками — и коленях выползает старуха; она не может даже поднять головы, только ползает на звук человеческого голоса. Единственное, что я знаю на местном наречии, — «Оуане», «Добрый день», — в данном случае нелепо. При входе в деревню веселый старик помахал мне своими обрубками и задрал искалеченные ноги. Мне всучили дюжину яиц — за которые я заплатил — и дали в провожатые весельчака — прокаженного, он и понес эти яйца; у него сильно поражен лоб, и один глаз едва открывается. Он не женат. Уже шесть лет в лепрозории.
92
Санитаром (фр.)
Послеполуденный отдых пришлось прервать. За мной приехал автомобиль, так некстати: сиеста есть сиеста, и потом я уже осмотрел все, что хотелось (мой фотоаппарат заело, и мне пришлось отправиться без него). Удивительно, как машине удалось преодолеть последний отрезок пути — узкие тропки, узкие мостики, и тем не менее удалось [93] .
Позднее, когда мы уже успели осмотреть миссию, разразился ливень, и из его недр вдруг появились местный полицейский и молодой доктор (с романом «Третий человек»), которые прибыли на том, что здесь называют canot — в отличие от пироги, — а мы называем моторной лодкой. Так, похоже, люди и появляются в Африке: из ниоткуда — на одну ночь, виски и «421». Спать вернулся на судно, но спал плохо. Наверняка в матраце завелись мыши.
93
1 Я вспоминал леса вокруг Имбонги, когда описывал, как Керри искал Део — Гра- тиаса. — Прим. автора.
Отец Анри, рассуждая об африканском «материализме», привел забавную историю. Учитель показал ученикам глобус и рассказал о Земле и разных странах. А затем попросил задавать вопросы, но только толковые. И тут же один из мальчиков поднял руку: «А сколько стоит этот глобус?» — «Я же просил задавать толковые вопросы». Поднимает руку другой мальчик: «А что у этого глобуса внутри?»
У отца Анри своеобразная страсть потихоньку мучить кошку и собаку миссии.
Снова в путь, и рад, что вернулся на судно. Вся река — здесь она гораздо уже — клубится паром в футе от поверхности. Вдоль одного берега, похожие на птиц, тянутся белые кувшинки. Несколько крокодильчиков возлежат меж упавших ветвей и, когда судно проходит мимо, ныряют.
Л. дал мне почитать «Тигра в дыму», нелепейший, неправдоподобнейший рассказ Марджори Эллингем. Этот рассказ даже не способен убить время, он только раздражает.
Ибис — в дополнение к моим сведениям из естественной истории.
Лусака. Возобновили запас дров. Сумасшедший в красной феске и желто — зеленой мантии, с распятием, кинжалом и большой тарелкой с необычайно важным видом несет какие-то бумаги. По всему видно, без него не может произойти ни одно событие. Как все мы, он считает, что подвластен самому себе. Порой падает на колени и крестится. (Как и все мы, он во власти Господней.) Хорошенькая девушка бредет по берегу, то и дело останавливается и трется о пни спиною и ягодицами.
Сумасшедший, получив благословение вместе с чернорабочими, подходит к понтону; вручает бумаги капитану; это руководства для infirmiers, схемы кровеносной и пищеварительной систем. Я решил его сфотографировать, и он стал мне позировать возле румпеля.
Запомнить: африканцы, встречаясь на дороге, задают друг другу бесчисленные вопросы, а потом, разойдясь в разные стороны, продолжают спрашивать и отвечать, даже не оборачиваясь, и их голоса так ясно разносятся по округе.
Пока мы готовимся отчаливать, сумасшедший отдает свои последние указания, затем возвращается к хижине на берегу, и кто-то услужливо подставляет ему единственный шезлонг. Он усаживается, крестится — благодаря ему все в порядке. В нем есть что-то парламентское. Потом он подходит к самой воде и машет нам вслед. На нем солнечные очки, но только с одним стеклом, в руках медицинская карта, какой-то официальный конверт и оловянная коробка — что в ней?