Путешествие Херульва

Елпидий оглянулся, — за его спиной двигалось огромное войско: арабская пехота в белоснежных бурнусах, скрывавших кольчуги и шлемы, вооруженная мечами, копьями и боевыми топорами. Рядом с ними шли и ромейские мятежники, в панцирях-клибанионах, вооруженные копьями-контарионами и мечами-спатами. Впереди же гарцевала легкая конница, оседлавшая стройных арабских жеребцов, на которых сидели воины пустынь, вооруженные луками и пиками. В арьергарде войска двигалась тяжелая арабская конница, верхом на конях покрытых бронированной попоной, вооруженная длинными копьями и обоюдоострыми мечами. Могучая, неодолимая сила — чего стоит та горстка безумцев, что осмелилась преградить им дорогу?! Несколько ошеломленный тем, что Киликийские Ворота не остались без защиты, самозванец вновь прибодрился, увидев сколь мало воинов осмелилось ему противостоять. Он обернулся назад и махнул клинком.

— Вперед! — крикнул он, — прикончите этих собак!

Не сразу, — не всем сарацинам было по душе идти под началом ромея, — но вражеское войско все же пришло в движение. Послышались гортанные крики «Бисмилляхи» и «Аллах Акбар», копыта множества коней застучали по берегу реки, устремившись на врага. Тучи стрел взвились в воздух, обрушиваясь на врага — но в тот же миг множество стрел вылетело и из-за росших на горных склонах деревьев. Послышались громкие крики несколько арабов, всплеснув руками, валились с седел, пронзенные стрелами, пока потерявшие всадников кони тревожно метались, громким ржанием внося дополнительную сумятицу в ряды атакующих.

Прикрывшись щитом Херульв мрачно усмехнулся, услышав арабские вопли: он сам, расспросив о сарацинской манере боя переданных в его распоряжение ромееев, — в основном лучников-токсотов и псилов — пращников и метателей дротиков, — разместил этих воинов, вместе с маниотами в лесу, по обе стороны от дороги. Именно они сейчас осыпали стрелами, камнями и дротиками арабских воинов. Те, не ожидая такого, подались назад, огрызаясь редкими залпами стрел, в сторону стоявших в ущелье воинов. Несколько северян упали, сраженные этими стрелами, однако остальные лишь плотнее сомкнули ряды, прикрываясь щитами. Вот конница отступила, оглушительно проревели трубы, и на отряд Херульва устремилась арабская пехота. Спустя мгновение в ущелье уже кипел бой — сталкивались, ломаясь, длинные копья, в безуспешной попытке пробить стену щитов, в то время как длинные мечи, словно серые змеи, жалили сарацинов, прорубая доспехи вместе с плотью и костями. Алая кровь обильно заливала белые бурнусы, стекая в реку, что тоже вмиг окрасилась красным. Сам Херульв рубился в первых рядах: стоя на скользких от крови камнях, мечом Асбрана он перерубал тычущиеся в него копья, отбивал протянутые к нему клинки, со смачным хрустом врубался в искаженные страхом и яростью бородатые лица. И также отчаянно сражались и его воины — фризы, даны, славяне, — встав несокрушимой стеной на пути арабских полчищ. Обойти же защитников Киликийских Ворот мешали стрелы маниотов и прочих греков, все еще сидевших в лесах на склонах гор и продолжавших обстреливать сарацинское войско.

Уже вечерело, когда Елпидий неохотно велел своим войскам отступить: дать отдых измотанным воинам, оказать помощь раненным и похоронить убитых. Варвары также воспользовались этой передышкой: арабы и ромеи со страхом смотрели на пылающие в ночи огромные костры, на которых северяне погребали убитых. Сам Херульв, лично перерезал глотки десяти найденным на поле боя раненным арабам, взывая к Одину.

— Пусть души сарацинов вечно служат павшим героям в Вальхалле, — громко вещал фриз, потрясая мечом Асбрана, — кровь врага — пьянящее вино для пира богов!

Ответом ему было монотонные завывания, доносящиеся из лагеря противника, молившего одновременно Аллаха и Христа о победе наутро. Впрочем, сам Елпидий не особо надеялся на божественную помощь — и наутро фризы, вновь встав посреди ущелья, увидели перед собой тревожно всхрапывающих коней, оседланных бородатыми, хорошо вооруженными воинами. Вновь проревели трубы, застучали копыта и тяжелая арабская конница устремилась на фризов. С хрипом лошадей, стуком копыт, лязгом стали сарацинские всадники обрушились на стену щитов. Херульв ударив копьем, почувствовал, как оно ломается о конскую грудь — но и сам конь, заржав, повалился на бок, подминая под себя еще и всадника. Херульв, отбросив бесполезное копье, подхватил другое, выпавшее из рук смертельно раненного дана и встал на его место, заслоняясь щитом, от очередного сарацина, что с диким воплем несся на фриза. Ударом копья Херульв выбил врага из седла и почувствовавший свободу конь с громким ржанием устремился прочь с поля боя. Другие кони, понукаемые своими наездниками, злобно хрипели, кусаясь и лягаясь копытами, пытаясь смять упрямых варваров, в то время, как сами арабы били копьями и мечами, пытаясь прорвать стена щитов. Но северяне еще держалась и арабские всадники, не в силах обойти их с флангов, вынуждены были ломиться в лоб, погибая десятками и сотнями. Однако и северяне несли потери, из последних сил удерживая позицию и, когда Херульву уже казалось, что все потеряно, вновь взревели трубы — но уже позади сарацинского войска. В следующий миг послышались воинственные крики.

— С нами Бог! Господи Помилуй!

Елпидий, резко повернув коня, с изумлением увидел, как смешались все ряды, а сарацинские воины ожесточенно бьются с вынырнувшими откуда-то сзади ромеями. Впереди, подбадривая себя отчаянным воплем, во главе отборных гвардейцев, мчался император Константин, в золоченном клибанионе и шлеме-стефаносе, со спатой наголо. Рядом с ним мчался невысокий и стройный всадник, с выбившейся из-под шлема гривой черных волос. Воинственный клич маниотов рвался с алых губ и синие глаза горели жаждой крови, когда тезка спартанской царицы, рубила всех до кого могла дотянуться.

Почти сразу после появления сарацин Херульв отправил жену в Армениак, дав ей нескольких ромейских провожатых, более-менее знающих дорогу. Им повезло: Константин, с необычайной жестокостью покорив мятежный край, уже возвращался в столицу, когда на него выехала Горго. На счастье басилевс прислушался к ее словам — и его армия, прошла в тыл сарацинам, что все еще пытались пробиться сквозь Киликийские Ворота. Не ожидавшие этого арабы и ромеи, атакованные с двух сторон, устремились в бегство. Елпидий, пытавшийся собрать свое разбегавшееся воинство, вдруг столкнулся с самим Херульвом: фриз, поймав одну из метавшихся по полю лошадей, направил ее на вражеского военачальника. Тот, в отчаянном рывке пытался поразить северянина спатой, но Херульв отразив этот выпад, ударил в ответ — и конь Елпидия, громко заржав, понесся вниз по ущелью, волоча труп самозваного басилевса.

Уже смеркалось, когда остатки сарацинского войска, сумевшие вырваться из окружения, сломя голову неслись к имперско-арабской границе. Константин лично возглавил преследование, приказав вырезать всех, кого удастся догнать. Однако фризы уже не участвовали в этом: выдержав беспримерную схватку на перевале, Херульв, вместе со своими людьми, отдыхал в крепости и сидевшая рядом Горго перевязывала его раны. Синие глаза сияли от гордости, когда она смотрела на супруга, не просто повторившего подвиг древнего царя Спарты, но еще и умудрившегося остаться в живых. Сам Херульв также был доволен собой: несмотря на понесенные потери, у фризского принца оставалось достаточно людей, чтобы и дальше идти к намеченной цели.

На страже трона

— Венчается раб Божий Константин…венчается раба божья Феодота…

Собор Святой Софии сейчас полнился народом: все придворные басилевса с показным благоговением внимали словам священника, украдкой морщась от запаха ладана, которым, казалось, пропитался весь собор и щурясь от света множества свечей, отражавшихся в блестящем золоте икон и священных сосудов. Если кто и недоумевал о том, что венчание молодого императора устроил доселе малоизвестный пресвитер Иосиф, то это недоумение, а может, даже и недовольство, он предпочитал держать при себе. Молчал и патриарх Тарасий, демонстративно подпирая собой стену, поджав губы и неодобрительно смотря на шествующую перед ним свадебную процессию. Столь же сдержанно смотрела и стоявшая рядом с патриархом императрица Ирина, что, выказывая неодобрение сыну, нарядилась в одежды нарочито темных цветов, будто явилась не на свадьбу, а на похороны. Впрочем, молодой император, казалось, вовсе не замечал неодобрения своей матушки и духовного пастыря: облаченный в императорские одежды, он величаво шествовал к алтарю. Рядом ступала молодая девушка с огромными черными глазами и густыми волосами, перевитыми золотыми нитями, унизанными жемчугом. Четыре служанки поддерживали за невестой подол роскошного платья из белоснежного шелка, украшенного золотым шитьем и усыпанного множеством самоцветов.

Священник, в одеянии усыпанном золотом и серебром, стоял у алтаря, поджидая венценосную пару. Вот Константин и его избранница опустились на колени перед алтарем и пресвитер Иосиф начал произносить заученные фразы.

Херульв вместе со своими людьми стоял у входа — вера Распятого не позволяла входить в его храм с оружием, так что северяне сейчас несли стражу у дверей Святой Софии. Самому фризу было не по душе, что он терял басилевса из виду, но что поделаешь — спесивым ромейским патрикиям и без того сильно не нравилось присутствие закоренелого язычника рядом со святая святых империи. Однако смиряться приходилось — после победы при Киликийских Воротах Константин настолько впечатлился стойкостью Феряжской Тагмы, что, недолго думая, издал указ о создании на ее основе своей личной гвардии — преемника прежнего Арифмоса. И теперь, нравилось это кому или нет, они несли стражу у ворот Святой Софии: хотя Херульв постарался расставить своих воинов так, чтобы они не очень бросались в глаза, не заметить рослых светловолосых воинов в блестящих кольчугах и алых плащах, расшитых серебром, было невозможно. Сами же варвары, казалось, вовсе не замечали одновременно неодобрительных и любопытных взглядов, которыми их окидывали здешние зеваки, стопившиеся перед церковью в надежде на благодеяния от молодого императора.

Но вот за спиной Херульва послышались возбужденные голоса, шаги множества ног и шелест одеяний, когда на порог собора, наконец, вышел Константин со своей супругой — молодой императрицей Феодотой, красавицей одной из знатнейших семей империи. Позади императора шли, сверля его спину тяжелыми взглядами, императрица Ирина, патриарх Тарасий и дромологофет Ставракий. Император же, казалось, по-прежнему, словно не замечал немого укора в этих взглядах.

— Радостный день для меня, а значит и для всего Града Константина, — сказал басилевс, собравшейся перед храмом толпе, — в честь моей свадьбы и великой победы над сарацинами повелеваю устроить на ипподроме великие скачки!