Путешествие королевны

Хель попыталась сосредоточиться и определить, откуда исходит страх. И сразу же - вспышкой - осознала, какой это страх. Такой, как при появлении Стрелков.1 И этого не могло быть.

Хель сцепила зубы.

Теперь кроме шороха в комнате и скулежа ветра сделались слышны другие звуки господы. Внизу развлекалась припоздавшая компания, повизгивала и хихикала девица и мужской голос громко требовал от хозяина браги. Чувство опасности исходило именно снизу и меч стал мелко подрагивать в руке. Хель заставила себя отложить его, взяла в руку нож и медленно отодвинула засов на двери. Сквозняк бил по ногам стылым холодом, когда она бесшумно пробиралась коридором к внутренней галерее над залом, почти наощупь.

Все огни в зале были потушены, кроме огромного очага с разжаренным пламенем, и от каждой балясины, от каждого столба, подпирающего потолок, ложились густые черные тени. Приникнув к промежутку между балясинами, глянула Хель вниз. Большой зал был перед ней, как на ладони, пустые столы блестели мокрым деревом, среди них ползал сонный, как муха, трактирщик, поднося кувшины и тарелки к столу, придвинутому к очагу. Некогда так же, ночью, здесь пировала компания Эверса, второго брата барона Эрнарского, но теперешнее сборище не сильно напоминало пир. Их было шестеро, двое в хабитах служителей Предка, один в купеческом строе и трое одетые, как наемники, без гербов. Купец держал на коленях девицу и изредка щекотал. Девица повизгивала. У нее была обнажена грудь и задраны ноги в полосатых чулках. Было непонятно, привезли ли ее с собой или сыскали на месте. Наемники, даже не сняв плащей, глотали пиво лучшее в здешних краях, и вели себя при этом слишком молчаливо и сдержанно, чтобы не вызывать подозрения. Но глаза Хели, скользнув по ним, перешли к служителям Предка. В свое время их не изгнали из страны, но после Сирхонского мятежа смотрели косо, так что увидеть их ночью в господе, вдалеке от какого-нибудь ухрона... тем более, что по одежде они были не пилигримы Щита, а принадлежали Хатанскому братству... значит, не одна она покинула Хатан, и всё это было по меньшей мере странно. По меньшей мере. Они насыщались, как хорошо проголодавшиеся, но довольно чужие друг другу люди. В то же время Хель готова была поклясться, что не ночь собрала их вместе, что они союзники изначально.

– Ступай, хозяин, - сказал один из монахов.
– Мы сами о себе позаботимся.

И несколько монет в качестве подтверждения перекочевали в широкий рукав корчмаря. Мелко кланяясь, тот повернулся к лестнице, и Хель скорчилась в ожидании неминуемого разоблачения, но он двинулся в другую сторону и, зевнув, скрылся за звучно хлопнувшей дверью.

Компания продолжала есть, разбудив в Хели зверский аппетит (тут она придерживалась мнения Саента: "Если не спать, то есть!"), а сама словно не чувствуя вкуса еды.

Любопытство почти подавило в Хозяйке страх, незаметно для себя она прижалась лбом к прохладному дереву, пытаясь разглядеть и запомнить, а также оценить, насколько можно, каждого из незнакомцев. Купец напоминал Базена (сердце тускло сжалось от запоздалой вины) и судя по шитью на одежде, принадлежал Цеху ювелиров, с плоским лицом и длинными усами жителя Среднего Закенья, и на этом лице выделялись, узкие, злые, как у ястреба, глаза. Хель никогда не видела его раньше. Особа, оседлавшая купца, была пышной девицей весьма определенных занятий, в меру глупой по виду, чтобы не сказать больше, и ни к каким выводам относительно нее Хель не пришла. Наемники, как заметила Хель сразу же, были без гербов, но выглядели достаточно состоятельно, чтобы новой службы не искать, о чём говорила и лежащая на столе между ними кучка серебра. А впрочем, они могли быть и на службе у купца, и тогда гербов им не полагалось. А шрамы на лицах и тяжелые мечи указывали на их профессию вполне ясно. Монахи сидели спиной к свету, в надвинутых капюшонах, так что Хозяйке видны были только хищные бритые подбородки и очень белые руки, берущие еду. От них исходила наибольшая угроза. В какой-то момент Хозяйке почудилось даже, что они догадываются о ее присутствии, но хватило ума не шевельнуться. Время точно застыло, точась по капле, и ничего могло не произойти до утра. Но тут один из монахов сдернул капюшон, открыв узкое мальчишечье лицо в обрамлении темных волос. Хель впилась в него взглядом: припухлые щёки, раскосые глаза, полный и капризный слегка искривленный рот... память не помнила его и в то же время подсказывала, что знает и предостерегала... Холодная волна пронизала тело Хели. Щенку было лет восемнадцать, она никак не могла встречать его. Золотисто-красный отблеск тронул его щёку, когда он потянулся с грациозным изяществом выходящего из ножен клинка:

– Отправь свою б..., Шедд. Я хочу спросить кое-что.

Купец одарил юношу снисходительным взглядом и стряхнул девицу с колена:

– Поди спать, милая. Я после приду.

Лицо девицы сморщилось, но она, наученная горьким опытом, промолчала. И ушла, зевая, едва не наступив на Хель и вовсе ее не заметив.

– Может, отложим любопытство на другое время?
– спросил один из монахов.

– Мы достаточно откладывали. Мне надоело ходить с завязанными глазами.

– Сражения выигрывает осторожность.

Юноша вспыхнул.

– Десять лет вы твердите мне об осторожности. И не делаете ничего, чтобы приблизиться к цели!

В этот миг он сделался глубоко приятен Хели, какова бы ни была эта цель. Он рвался в бой и требовал прямого ответа вопреки малодушной трусости, как она сама когда-то. Терпение, лицемерие и расчет -непременные спутники власти и взрослости, и иногда она ненавидела себя за них. Сочувствие и понимание явились непрошеными, но Хозяйка не винила себя за них, а с глубоким вниманием продолжала следить за разыгрывающейся перед ней сценой - перед единственным непрошеным зрителем. Она бы не ушла теперь, чем бы это ни грозило.

– Ты зря обвиняешь нас в бездействии. Всё это время мы собираем силы и ищем пути.

– Мы перепробовали все обычные средства, - вмешался другой монах. У него был особенный, сипящий голос - точно под капюшоном скрывалась змея.

– Но всё нужно делать в свое время и в своем месте. Ее не взяли стрела и яд, не помогло предательство...

– Так может, она неуязвима?!

Сиплый рассмеялся:

– Юноша, ты непоправимо горяч.

– Это пройдет с годами... Если уцелеешь.

В словах служителя Предка прозвучала столь откровенная насмешка, что юноша схватился за клинок.

– Вспомни, чье имя ты носишь, и успокойся!
– повелел монах.

Юноша неохотно отпустил рукоять.

– Я помню, чье имя я ношу, но и вы вспомните имя Имрира, сына...

– Тише, - сказал ювелир.
– Я не хочу неприятностей. Что ты хочешь знать?

– Почему мы свернули к Ландейлу?

– У мастера Шедда там дела, - объяснил сиплый.
– Большая цель - большие деньги. Ведь господин не хочет ходить пешком и есть гнилую брюкву?

– Не хочу.

Служители Предка коротко посмеялись. Всё это время Хель пыталась узнать их по жестам и голосам. Даже если не видно лиц, сущность человека настолько впечатана в жесты и голос, что ее невозможно подделать, особенно теперь, когда они не опасались, что их кто-либо видит. Но узнавание не приходило.

– А потом мы отправимся за Кену. Думаю, настало время призвать тех, что служили вашему отцу. И тогда даже силы Тьмы не спасут ее от возмездия.

Мастер Шедд нахмурился:

– Я не хотел бы навлечь на землю древнее проклятие.

– Предок защищал нас до сих пор и охранит впредь. Надеюсь, вы не сомневаетесь?
– сказал серв опасным голосом.

"Сомнение равно ереси, а ересь должна быть уничтожена," - вспомнила Хель древнюю храмовую формулу, и ледяная веревка скользнула вдоль спины и по рукам и ногам. Только теперь Хозяйка осознала, что уже долгое время стоит на коленях на холодном полу, стынью тянет из коридора, тело закоченело и не в состоянии разогнуться. Благо, отодвинулся панический страх. Но грозил вернуться.

– Не сомневаюсь, - Шедд отвел глаза.
– Да и решать не мне.

Под всеми взглядами юноша выпрямился, румянец медленно сполз с припухшего лица, глаза сделались огромными и задумчивыми.

– Ты торопился, - подкусил сиплый, и весь гнев, смешанный со страхом, обрушился на него.

– Да! А вы твердили мне о терпении, заклиная именем Предка и именем отца. И я хорошо помню, чьи имена я ношу. Я, Имрир, барон Тинтажельский, двадцать девятый Консул Двуречья по праву рода и крови. И придет время, когда я произнесу эти имена не перед горсткой заговорщиков, а перед всем Двуречьем, отбив его у захватчиков собственным мечом!

Музыкант играет вальс, и он не видит ничего.

Он стоит, к стволу березовому прислонясь плечами

И березовые ветки вместо пальцев у него,

А глаза его березовые строги и печальны.

Солнце догорело, и в потемневших стеклах отразилось мое лицо и вишневая капля на деке скрипки. Я ушел в музыку с головой. Я перестал слышать завывание ветра в трубе и перестал чувствовать отвыкшим подбородком лакированное дерево инструмента. Волна музыки уносила меня в неведомые земли: дальше Кены, дальше Лучесветных гор, дальше Западного и Южного моря.