Путешествие королевны
Шрифт:
В виске нестерпимо закололо. Имрир прижал к нему ладонь с прядью волос.
– Да, Хозяйка.
– Ты уедешь!
– ее взгляд сделался сердитым.
– Вот письмо к Брезану Синеярскому и деньги.
Она раскрыла шкатулку, в подставленные ладони лег свиток и просыпалась струйка золотых.
– Тебя будут искать. Сначала в Хатане. Я велю закрыть ворота и реку. Хатан велик.
Имрир учтиво поклонился.
– Ты уедешь немедленно.
– Да, Хозяйка.
Он понял, что она сейчас возьмется трясти его.
– Ты защищал меня.
– Тогда... объяви об этом. Вовсеуслышание.
Хель покраснела и вскинула голову.
–
– Ты сама веришь в это... Хозяйка?
– Мальчик мой, - она потянулась ладонью к его щеке. Имрир отпрянул.
– Я... поеду.
Она облегченно вздохнула. Имрир подумал, что мешает ей. Мэю. И высокой политике. Зачем Верховной свары с жрецами... Покой стоит паренька-мечника. Он уедет. Он сделает все, как она просит.
– У тебя есть пол дня.
– Да, Хозяйка.
– Выходи из города пешим. Без гербов.
– Да, Хозяйка.
– Матэ будет ждать тебя с лошадьми.
Вот и все. Все кончено.
Имрир поклонился и вышел из покоя. Все поплыло перед глазами. Он ухватился за занавеску. Головокружение прошло столь же внезапно, как и началось. Что бы там ни было, он выполнит свое обещание.
– Долго же я тебя ждал!
Молодой воин приблизился, ведя в поводу двух коней, гордо неся на могучем теле доспех из черепитчатых тусклых пластин прочного харарского железа; панцирь едва не лопался на широких плечах. Серые глаза смеялись. Это был младший брат Гэльда, теперь уже взрослый. "Однако вымахал, братец!" - любил повторять Гэльд, глядя на Матэ едва не снизу вверх. Имрир вспомнил Гэльда и поморщился: как и многие простолюдины, он не любил верховного командующего. Но на Матэ эта неприязнь не распространялась. Они сталкивались в казармах и, по крайней мере, знали друг друга в лицо.
– Этот рыжий - ядовитая тварь, - ухмыльнулся Матэ.
– Зато быстрее его только Гнедой Хозяйки. Она как-то сменяла его на сокола. Так прибежал. Оставил сокольничьего с носом.
Имрир почти механически кивнул.
– Я проедусь с тобой немного. Хотя бы до господы на Южном тракте.
– А как же служба?
Матэ вынул из-за пояса грамоту:
– Всю седьмицу я свободен, как ветер!
Имрир не знал, радоваться ему или огорчаться. Бодрость Матэ развеивала печальные думы, но от громогласности болела голова. Он молча влез на рыжего.
– В сумках еда и болты к самострелу.
– Спасибо.
– В городе жарковато.
– Ну и что?
– А хочу перемен.
– А Хозяйка?..
– Она меня послала!
– Боится...
– За тебя, дурья ты башка. Радоваться должен.
Но Имрир не чувствовал радости.
– Что-то не то с тобой.
Имрир попытался вскинуть голову. Она болела, и резало глаза. Он почти не видел дороги. Конь трусил мелкой рысью, и она неприятно отзывалась в голове.
– Что-то ты совсем раскис, парень.
Матэ поддержал его сильной рукой.
Имрир понял, что если бы не это, он очутился бы в пыли под копытами.
– Ездить верхом не умеешь? Солнцем голову напекло? Или захворал?
– Не... знаю.
Имрир не представлял, что так может ослабеть голос. Почти до шепота. И он сам.
– А тут, как на грех, поле...
Имрир проглядел, как Матэ стаскивал его с седла, и только вода, льющаяся из долбленки на голову, слегка привела его в чувство.
– Я... не знаю...
Мысли путались, из памяти проваливались целые куски, и он
уже не знал, куда едет и зачем. Он вцепился в руку Матэ и тяжело, с хрипом, дышал. Матэ стащил с молодого мечника кольчугу, растянул завязки рубахи и вылил за пазуху уйму воды.– Горе ты мое... у тебя лицо серое.
– Серое?
– тускло переспросил Имрир. Пришла странная картина: его держат двое с гербом Башни на рубахах, а третий. закутанный в балахон, надрезает ножом руку и втирает в нее пепел. Имрир, маленький мальчик, пробует орать во весь голос и вырывается, а потом всю ночь в холодном поту мечется по постели и стонет так, что пугается сам, до обморока. Эти стоны, взрослые, страшные, похожи на скрип снега в морозную ночь, а по коже тонко вьется серебристый узор. Так проходит... сколько? А потом монах опять втирает в надрез на коже пепел. Но больше ничего не происходит, только долго и нудно болит рука.
Все это было уже. Как давно?
Там огонь светильника резал глаза, и сквозняк раскачивал гобелены.
– Матэ! Не бросай меня!.. Нет, уйди! Это же морна!
В Хатане звонили в колокола. День сменял ночь, и звонари валились с ног от усталости, но все продолжался этот тяжелый, беспрерывный звон.
В столице закрыли ворота и барки на реке спустили яркие паруса.
В Хатан пришло поветрие.
Тяжелый шелк стяга над Ратушей обессилено обвис, блики солнца скользили по серому полотнищу. Взмывали, заслоняя солнце, испуганные голуби и снова тяжело осыпались в пыль. Забившись в узкую тень, вывалив, как флаги, розовые языки, тяжело дышали от жары бездомные псы. Прошла, позвякивая крюками, похоронная команда. Над далеким кварталом взметнулось дымно-оранжевое пламя.
Несмотря на жару, окна во втором ярусе Ратуши - окна со свинцовыми переплетами и мелкими стеклами - были захлопнуты наглухо. В трещинах старого стекла золотом сияло солнце. Проникая сквозь пыль, ложилось бледными квадратами на плиты, на стол, заваленный книгами и свитками. Тут же стояли блюда с остатками еды, тлела сальная свеча. Стулья были в беспорядке сдвинуты и частью опрокинуты, словно из залы совершалось поспешное бегство. По углям в очаге, занимающем торцовую стену, пробегали искры. Воздух был спертый, душный. Со стен усмехались крылатые люди в синих, белых и ярко-алых одеждах. Трое живых людей рядом с ними казались совсем маленькими.
– Хель, ты должна уехать.
Она упрямо помотала головой.
– Хель, скоро может быть уже поздно. Может, поздно уже сейчас.
– Я не для того закрывала город, чтобы нарушать собственные приказы.
Лонк, когда-то прислужник ее отца, а теперь хатанский бургомистр, ожесточенно поскреб рыжую бороду:
– Упрямая дурочка. Думаешь, мы не справимся?
Хозяйка отвернулась к окну.
– Хотела бы я знать...
– пробормотала она, упираясь лбом в стекло. Хотела бы я знать, откуда пошла зараза.
– Завезли купцы, - хмыкнул Саент.
– Предосенний торг...
Она задумчиво посмотрела на старого друга. Неужели наместничество в болотном Бивресте так затемняет разум? И все же среди всего лохого - хорошо, что он приехал. Саент - человек надежный.
– Объяснение для дураков. Я говорила с соглядатаями. Купцы приехали седьмицу тому, все здоровые.
– Подъезжали еще...
– Здоровее нас с вами.
(Собеседники Хели были, скромно сказать, не маленькие.) Лонк хмыкнул.
– А ведь ты права, Хозяйка, - помрачнел Саент.
– Я расспрашивал тоже.