Путешествие на берег Маклая

Вся вина лежит, разумеется, на мне самом: я не могу винить человека, с которым был знаком всего несколько недель, в том, что он не оказал мне более доверия и не пожелал рисковать суммою, которая могла бы возрасти до значительного размера при большой ценности найма судна (500 долларов в месяц), в зависимости от продолжительности плавания в местностях, подверженных неправильным ветрам (полоса штилей и переменных ветров близ экватора). [107]

При другом характере и других воззрениях на окружающее я мог бы отнестись к такому стечению обстоятельств и вследствие его весьма некомфортабельной жизни в продолжение многих месяцев как к значительному несчастию; но на опыте я убедился, что отношусь к этим аксессуарам жизни, которую сам избрал, с большим индифферентизмом и, замечая новое лишение или недостаток привычного удобства, могу повторять слова философа: «много есть, однако же, вещей, которых мне не нужно».

107

Запоздание шхуны имело, как я узнал впоследствии, весьма критические последствия для пяти белых тредоров, поселенных на островах. Три были, вероятно, убиты (1 – на острове Тауи, 2 – на группе Каниес); а двое были ограблены и прожили несколько месяцев в очень неприятном положении.

Если, замечая, что я ни слова не говорю о новооткрываемых видах райских птиц, не обещаюсь описать сотни и привезти тысячи новых редких насекомых, меня, может быть, удивляясь, спросит ревностный зоолог: отчего я ради вопросов по этнологии, которая, собственно, не составляет моей специальности, отстранил от себя собирание коллекций, я отвечу на это, что хотя и считаю вопросы зоогеографии этой местности весьма интересными, особенно после весьма подвинувшегося в последние годы знакомства моего с фауною Малайского архипелага, все-таки почел за более важное обратить мое внимание, теряя при этом немало времени, на status praesens житья-бытья папуасов, полагая, что эти фазы жизни этой части человечества при некоторых новых условиях (которые могут явиться каждый день) весьма скоропреходящи.

Те же райские птицы и бабочки, даже и в далеком будущем, будут не менее восхищать зоолога, те же насекомые наполнять тысячами его коллекции, между тем как, почти наверное, при повторенных сношениях с белыми не только нравы и обычаи теперешних папуасов исказятся, изменятся и забудутся, но может случиться, что будущему антропологу придется разыскивать чистокровного папуаса в его примитивном состоянии в горах Новой Гвинеи, подобно тому, как я искал сакай и семанг в лесах Малайского полуострова. Время, я уверен, докажет, что при выборе моей главной задачи я был прав.

Tempo `e galant’uomo

Миклухо-Маклай.Написано в Бугарломе, на берегу Маклая в Новой Гвинее, в октябре 1877 г.Переписано и дополнено некоторыми примечаниями во время якорной стоянки в лагуне Рифа Канделария, в июле 1879 г. [108]

НЕСКОЛЬКО ДОПОЛНЕНИЙ О ВТОРОМ ПРЕБЫВАНИИ НА БЕРЕГУ МАКЛАЯ В НОВОЙ ГВИНЕЕ в 1876–1877 гг. (из письма к (князю) А. А. М.)

108

Напечатано в Изв. РГО, т. ХVI, 1880, стр. 149–170. Рукопись в Архиве ВГО, ф. 6, оп. 1, № 64; черновая рукопись в Архиве Академии Наук СССР, ф. 143, оп. 1, № 15.

Так как остается еще несколько листов бумаги, то я могу доставить себе удовольствие писать Вам [109] и при этом дополнить мое письмо Географическому обществу, которое не хотел растянуть лишними подробностями, боясь, главным образом, что не хватит бумаги, которой, хотя обходился с нею весьма экономно, осталось очень немного.

Причина, что многие из моих запасов истощились или близки к тому, та, что вот уже 10 месяцев или более, как со дня на день ожидаю прихода судна, которое должно было прийти сюда в ноябре прошлого года, чтобы забрать меня, а в случае, если пожелаю остаться, возобновить припасы и привезти письма. Вследствие чего это случилось, я сообщил в письме Географическому обществу.

109

Князь Александр Александрович Мещерский был близким другом Маклая. – Ред.

Хотя совершенно верно, что жду шхуну каждый день и подчас с нетерпением, но в то же время боюсь ее прихода, боюсь, что ее приход оторвет меня от работ, которые так интересны, но так трудно и медленно достаются, что приходится дорожить каждым днем, тем более что между прочими индифферентными является иногда такой, который дает более результата, чем неделя терпеливого наблюдения.

Добравшись до моего берега 28 июня 1876 г., я поселился недалеко от Гарагаси, местности, где стояла моя хижина в 1871–1872 годах.

Причина этого выбора была, во-первых, та, что диалект соседних деревень (Бонгу, Горенду, Гумбу) был мне знаком достаточно; во-вторых, потому, что якорная стоянка около этого места, защищенная небольшим мысом Габина (м. Обсервации на карте, сделанной офицером корвета «Витязь»), безопасная и довольно удобная, позволяла всегда сообщаться с берегом, между тем как в очень многих других местностях на берегу бухты Астролябии сообщение не всегда удобное.

Бугарлом, туземное название местности, которую я избрал для постройки дома, находится у самого моря близ довольно большой (по здешнему понятию) деревни Бонгу. Я решил жить в близости одной из деревень потому, что знал, что в очень многих случаях моей прислуги мне не будет достаточно, жить же в самой деревне не хотел по случаю людского шума, крика детей и воя туземных собак.

Хижина, для которой я привез доски (стены и пол) из Сингапура, построена на сваях с лишком 2 метра высотой, имеет около 10 метров длины на 5 метров ширины. Верхний этаж состоит из комнаты и веранды, между тем как нижний, который также имеет стены, но сквозные, отчасти из досок, часть из бамбука, – это моя препаровочная для анатомических работ, мой кабинет для антропологических наблюдений (измерений) и складочный магазин для припасов.

Люди и кухня помещаются шагах в 10 от дома, в отдельной хижине, наконец, для шлюпки построена третья хижина.

Складная мебель, привезенная еще из России и Германии, дополнена в Батавии и Сингапуре. Китайские циновки, несколько ящиков с размещенным в порядке оружием и инструментами, опрокинутые и снабженные полками и таким образом обращенные в шкап ящики для книг, банок и склянок обратили мой небольшой домик в достаточно удобное помещение, которого умеренный комфорт был весьма приятен после утомительных экскурсий в горы и ночлегов в палатке или темных и далеко не опрятных хижинах туземцев.

Слуг у меня трое, вернее, два с половиной: яванец, весьма порядочный человек, кроме того, что он исправлял должность слуги, он оказался изрядным портным и сносным поваром (по части малайской кухни); другие два – туземцы Пелау. Одного я взял как гребца для моей шлюпки и как охотника собственно не для собирания орнитологических коллекций, а для доставления мне свежей провизии для стола. Третий, лет 12 или 13, прислуживает мне в доме и сопровождает меня иногда при небольших экскурсиях.

Хотя я не имел причины быть недовольным прислугою, но вряд ли я взял бы двух последних, если бы имел случай испытать их с неделю. Но если даже прислуга могла бы быть и лучше, то главная цель достигнута, и я избавлен от ежедневных хозяйственных забот, которые в Гарагаси падали, главным образом, на меня и которые в то время так были мне противны, что я часто предпочитал голодать, чем носить воду, собирать дрова и раздувать огонь.

Первые месяцы по моем приезде время года было самое сухое на этом берегу, почему я воспользовался, чтобы сделать несколько экскурсий в горы, куда ложе больших рек, почти что высохших в это время, представляло сравнительно удобный путь до высот 2 000—3 000 футов.

Моей целью при первой экскурсии было не столько посещение горных деревень, сколько желание испытать годность туземцев как носильщиков для более отдаленных странствований. Но уже трех-четырехдневная экскурсия отняла у меня эту иллюзию и доказала, что все попытки этого рода ни к чему не поведут.

Главной помехой употреблять людей как носильщиков была невозможность забрать достаточное количество громоздкой и малопитательной туземной провизии, потому что от другой (риса и сушеной оленины) они категорически отказывались. Затем, постоянный страх перед горным населением, к чему присоединяется непривычная система ежедневного напряжения.