Путешествие на шлюпе «Диана» из Кронштадта в Камчатку в 1807—1809 гг. Том 1
Шрифт:
Если кто взглянет на карту, представляющую поверхность обитаемого нами шара, и сравнит расстояние между Кронштадтом и Портсмутом с тем, которое надлежало нам переплыть, идучи в Камчатку и на возвратном оттуда пути, и вообразит, что на переход такого почти ничего не значащего расстояния мы принуждены были употребить 43 дни, то по сему сравнению, не принимая других обстоятельств в рассуждение, покажется, что на совершение предназначенного нам пути потребны многие годы. Но чрезвычайно долгое время, употребленное на переход из России до Англии, произошло от необыкновенных причин: частые противные и крепкие ветры, которые мы встретили в самое лучшее и спокойное время года [41] , продержали нас в море столько много времени. В продолжение сего плавания, однако ж, шлюп ни в корпусе, ни в вооружении никакого значащего повреждения не претерпел. Жестокое волнение доставило нам случай узнать, что «Диана» имела два отменно хороших свойства, почти необходимые для всякого судна, предназначенного к плаванию в обширных морях, подверженных всегдашнему большому волнению и частым штормам: во-первых, она была весьма покойна на валах, и ее качка ни с носу на корму, ни с боку на бок не могла причинить большой натуги снастям, а чрез то мачты и стеньги не были подвержены такой опасности, как обыкновенно бывает в судах, которые или по образу своего строения, или от дурной нагрузки, качаясь по килю или по бимсу, мгновенно погружаются в воду, а потом вдруг поднимаются с чрезвычайной скоростью, так что устоять невозможно, не ухватясь крепко за что-нибудь, напротив того, мы на «Диане» при всякой качке могли обедать сидя за столом без большого неудобства. Второе ее доброе качество состояло в легкости, с какой она поднималась на валах: ни один вал, как бы он велик ни был, в нее не ударил, и воды никогда много не поддавало, лишь одни только небольшие всплески и брызги мочили палубу. Долженствуя плыть на такое великое пространство всеми океанами, нам приятно было видеть, что ковчег наш имел такие достоинства. Но один недостаток, замеченный нами в надводной его части, заставил меня немало беспокоиться: кормовой навес, или подзор, у «Дианы» был весьма велик, так что в большое
41
Май, июнь, июль и август вообще почитаются мореплавателями самыми тихими и покойными месяцами в морях Северного полушария. Но, по моему мнению, август напрасно включен в то число: мне случилось несколько раз в течение сего месяца видеть жестокие бури в Северном море, в Атлантическом океане и в Средиземном море, и в первом из сих морей, 1798 года, ветр усилился до такой степени, что корабль «Елизавета», на коем я тогда служил при главнокомандующем Российской императорской эскадрой, вице-адмирале Макарове, будучи у Текселя, потек чрезвычайным образом и наконец принужден был спуститься в порт.
Зная, что одна теория без опытов никогда не могла бы довести корабельное строение и вообще всю науку мореплавания до такого совершенства, до какого в наши времена она доведена, и что последующие мореплаватели, пользуясь как опытами, так и ошибками своих предшественников, успели в усовершенствовании сего трудного, требующего многих познаний ремесла, я не стыжусь признаться в сделанном мною по сему случаю упущении: при исправлении шлюпа корабельный мастер Мелехов делал по моему представлению все то, что было возможно и согласно с его должностью, и если бы я ему предложил, когда он переделывал корму, сделать оную не так отлогу и уменьшить навес, то, видя пользу, могущую от сей перемены произойти, он, конечно, согласился бы на мое требование, хотя чрез такую перемену судно и потеряло бы много того виду, который делал оное похожим на военный шлюп, что было немаловажной метою г-на мастера, – впрочем, сию ошибку приписать ему совсем невозможно. Если бы в предмете нашего вояжа заключалось какое-нибудь военное действие, а особливо такого рода, чтобы нужно было находиться во всегдашней готовности встретить неприятеля на море, то в таком случае «Диана» имела другой, весьма важный недостаток, который при самом малом волнении отнимал у нее все выгоды ее вооружения: порты были так близко от воды, что в море, кроме тихой погоды, их почти никогда открыть было невозможно, а в крепкие ветры, будучи плотно закрыты, но не конопачены, они всегда много впускали воды, отчего происходила мокрота и сырость, весьма вредная здоровью служителей, которые жили на гондеке. Но так как мы пошли из России будучи в мире с целым светом, и в предмете нашей экспедиции не заключались никакие военные предприятия, следовательно, сей недостаток для нас не был чувствителен. Порты в морях, подверженных частым бурям, я всегда приказывал конопатить, оставляя по одному на стороне для воздуха в хорошие погоды, отчего мы никакой сырости в палубе не имели.
До сего я не упоминал о числе больных, бывших на шлюпе: со дня нашего отправления из России опасным или продолжительным болезням никто подвержен не был, а на головную боль и резь в животе почти каждый день жаловались по два и по три человека; сии припадки, однако ж, проходили очень скоро. А когда мы были в Северном море, то число больных было чрезвычайно велико, судя по комплекту всех людей нашего шлюпа: 10, 15 и один раз 17 человек вдруг занемогли – все они страдали кружением головы, поносом и рвотою, но недолго, через день или через два все проходило, и они опять были здоровы. Такой неприятный случай сначала очень меня беспокоил: я хотел знать причину оному, но лекарь не мог понять, что бы могло причинить такие странные припадки в здоровых молодых людях, крепкого сложения и приобыкших к морской службе, которым производили в пищу самую лучшую провизию и достаточное, но умеренное количество крепких напитков, а часто в холодную погоду давали и чай. Напоследок лекарь объявил, что, по его мнению, причиной помянутым припадкам есть свинец, коим были обиты внутри ящики, из которых пресную воду раздавали команде. Я совершенно был уверен, что на английских кораблях всякое утро пресную воду, достав из трюма, выливают в большие ящики, обитые внутри свинцом [42] , из которых после служители посредством кранов берут воду для питья.
42
Такие ящики англичане называют Tanks; они обыкновенно стоят на шканцах под присмотром вахтенного офицера.
Будучи около пяти лет почти беспрестанно очевидным сего свидетелем, я не мог вообразить, чтобы свинец мог быть причиной какой-нибудь болезни; притом мы ящики сии вытирали каждое утро и держали весьма чисто. Но, уважая мнение искусного лекаря в таком важном деле, о котором он умел лучше судить, я запретил раздавать воду из ящиков, однако ж люди не переставали хворать, а с наступлением теплой сухой погоды болезнь сия совсем прошла. Мне кажется, не справедливее ли бы было причину оной приписать недостатку в одежде. В России им выдано было только летнее легкое платье, а зимнее предписано купить в Англии. Они в надежде на летнее время и на скорое прибытие в Англию продали все свое платье, кроме казенного мундира, и потому в мокрую погоду, будучи подвержены необыкновенному холоду и сырости, не имели нужной для перемены теплой одежды. По крайней мере, я думаю так, впрочем, не будучи сам медик, не смею точно утверждать, чтобы и свинец не был настоящей причиной сему неприятному случаю.
В день нашего прихода на рейд мне оставалось еще довольно времени успеть явиться и отнестись о шлюпе рапортом капитану Ховрину, командиру фрегата «Спешного», и быть с почтением у главнокомандующего в порте адмирала [43] , у помощника его [44] и у комиссионера королевского Арсенала [45] . Окончив сии обыкновенные учтивости и визиты, я отправился из Портсмута на другой день (7 сентября), препоручив шлюп в командование лейтенанта Рикорда, а поутру 8 сентября приехал в Лондон. Министр наш, тайный советник Алопеус, тогда находился в Ричмонде, но скоро после я имел честь представиться к его превосходительству и вручить ему для отправления в Петербург мои рапорты в Государственную Адмиралтейств-коллегию и к морскому министру. Консул наш и морской комиссионер Грейг был отчаянно болен. Болезнь его почти никогда не позволяла ему принимать посторонних людей и заниматься делами. И как снабжение шлюпа водкой, ромом, вином и платьем для служителей зависело от него, то я мог предвидеть, какие препятствия должны будут повстречаться в скором нашем отправлении из Англии. Однако ж г-н Грейг при свидании со мною уверял меня, что от его болезни никакой остановки в моих делах произойти не может, потому что попечение о скорейшем доставлении на шлюп всех нужных вещей он возложил на своего брата, и просил меня сноситься с ним по делам, пока он сам так трудно болен. Притом он мне сказал, что инструменты, по предписанию морского министра для нас заказанные, готовы, что платье для служителей велено от него приготовить в Лондоне, – добротою оно не будет ни в чем хуже того, которое употребляется для матросов в английском королевском флоте, а некоторые вещи и лучше, – что свинец, купленный им для Охотского порта, находится в Лондоне, что о водке, роме и вине брат его тотчас будет просить в Коммерческом департаменте [46] позволения купить оные беспошлинно, и коль скоро оное последует, то все помянутые вещи, без малейшей потери времени, будут отправлены в Портсмут. Итак, по его словам, некоторая остановка могла только произойти со стороны Торгового департамента, однако ж он уверял, что через неделю дело это совсем будет окончено. Будучи таким образом обнадежен г-ном консулом, я его оставил и приступил к делам, до меня собственно принадлежащим. Оные состояли в покупке книг, карт и некоторых инструментов.
43
Адмирал Монтагю.
44
Контр-адмирал Кофин.
45
Комиссионер Грей.
46
Board of Trade.
В самом обширном торговом порте и в столице величайшей морской державы в свете нетрудно было сыскать все вещи, принадлежащие к мореплаванию. Я кончил скоро мои дела, отыскал и купил все нужные для нас книги, карты и инструменты и отправил их в Портсмут, так как и инструменты, сделанные по предписанию морского министра; хронометры отослал я к г-ну Белли, главному математическому учителю в королевской Морской академии в Портсмуте. Г-н Барод, мастер двух из наших хронометров, просил его принять на себя труд поместить их в Академической обсерватории и наблюдать их ход до самого нашего отбытия. Арнольдов большой хронометр был туда же отослан [47] .
47
К чести мастеров Арнольда и Барода, надобно сказать, что хронометры наши они доставили из Лондона в Портсмут с величайшим рачением и со всеми возможными предосторожностями. Ход их в Лондоне был верно определен, и потому надлежало пещися, чтобы на дороге они его не переменили. Для сего помощники помянутых мастеров, коим от них поручено было доставление хронометров в Портсмутскую академию, везли их в каретах, держа беспрестанно в руках, и ехали шагом во всю дорогу. А чтобы узнать,
не сделали ли они перемены в ходу своем на пути, то для сего они имели с собою по три других хронометра, с коими время от времени, сравнивая их с начала и до конца дороги и находя всегда ту же разность, они уверены были, что перевоз сей ходу их нимало не переменил.Между тем по случаю разных слухов, напечатанных во всех лучших лондонских ведомостях о приближающемся разрыве между нашим и здешним двором и о причинах оного, которые мне показались весьма основательными, я представил нашему министру, что назначение вверенного начальству моему шлюпа заключает в себе единственно предметы, относящиеся к познаниям, касательным до мореплавания и открытия мест у берегов восточных пределов Российской империи, почему и просил его исходатайствовать мне вид или род паспорта от английского правления, по которому бы я мог свободно входить в порты, принадлежащие англичанам, и быть обезопасен со стороны их морских сил в случае войны между двумя державами. Словом сказать, я желал иметь такой паспорт, который обыкновенно дают воюющие державы неприятельским судам, отправляемым, подобно нам, для открытий. Его превосходительство признал справедливость моей просьбы и обещал просить здешнее правление о доставлении мне таковой бумаги, которую я чрез несколько дней и получил.
Во все время бытности моей в Лондоне я не упускал ни одного случая справляться в доме у консула, скоро ли вещи, им приготовленные, будут отправлены в Портсмут, и всегда получал в ответ от его брата, что все готово, кроме водки, рому и вина, о которых Коммерческий департамент не сделал еще никакого решения, но что определения оного он ожидает ежедневно. Платье для служителей я упросил его отправить сухим путем, несмотря на дорогой провоз, потому что холодное и дождливое время наступило, а люди не имели почти никакой теплой одежды. Наконец, 14 сентября последовала кончина г-на Грейга; тогда я нашел себя в самом неприятном положении. Консула нет на свете; беспокоить брата его публичными делами во время горести и печали было крайне неблагопристойно и огорчительно для меня самого; требовать или просить от посторонних людей пособия с условием, что правление заплатит им, значило бы превзойти данную мне власть; оставить дело на несколько дней, так сказать, без внимания, пока не пройдут дни утешительных визитов, погребения и пр., было бы ко вреду службы, потому что успех экспедиции требовал, чтобы мы пришли к мысу Горну не после как в генваре или, по крайней мере, в начале февраля. В таких критических обстоятельствах я мог только отнестись к нашему министру, но мне известно было, что он никакого предписания в рассуждении нашей экспедиции не имел. Оные все даны были покойному консулу Грейгу. Итак, мне ничего другого не оставалось делать, как только подождать еще несколько дней. Противные крепкие ветры служили мне некоторым утешением в моем положении, потому что, если бы шлюп и готов был к походу, то идти в путь возможности не было.
Скоро после сего несчастного случая г-н Грейг письменно меня уведомил, что по смерти брата его он вступил в исправление его должности по части снабжения наших военных судов, которым случится прийти в Англию, и будет исправлять оную до получения решения от морского министра. И хотя в письме его ничего не было сказано, по чьему предписанию он заступил сию должность, но так как оно писано официальной формой, то я заключил, что он имеет приказание на сие от нашего министра в Лондоне. Вследствие сего письма я опять стал просить г-на Грейга отправить нас как можно скорее, и в ответ на мое к нему отношение он всегда жаловался на медленное течение дел и на великую точность, с каковой оные производятся в Торговом департаменте, уверяя притом беспрестанно, что решения должно ожидать со дня на день. Напоследок, не видя конца сему решению и не имея более никакого до меня принадлежащего дела в Лондоне, я отправился в Портсмут 27 сентября и решился впредь никакого словесного по делам сношения с г-ном Грейгом не иметь. На другой день я приехал на шлюп и нашел, что старанием лейтенанта Рикорда он находился в совершенной готовности идти в путь, и если бы мы имели водку, ром, вино и свинец, то через два дни могли бы сняться с якоря, а может быть и скорее. 13 октября я получил от него письмо, что свинец отправлен из Лондона на судне «Дове» 28 сентября, а о напитках он ожидает решения Торгового департамента.
Девятнадцатого октября агенты, или поверенные, г-на Грейга в Портсмуте письменно меня уведомили, что повеление последовало снабдить шлюп требуемым количеством вышепомянутых провизии беспошлинно, из коих водку и вино отпустят в Портсмуте, а ром г-н Грейг уже отправил из Лондона. Известие сие доставило всем нам большое удовольствие, мы тотчас стали приготовлять трюм для погрузки оных и надеялись дни чрез два быть в море, но чрез несколько часов привезли ко мне от тех же агентов другое письмо, которым они меня уведомляют, что в повелении ошибкою написано отпустить восемь галонов водки вместо восьмисот; следовательно, о сем надобно писать в Торговый департамент и ожидать из Лондона перемены или поправки в повелении, а без того невозможно получить водку. Делать нечего, надобно было ожидать; однако ж в предосторожность я за долг почел обо всех случившихся остановках уведомить г-на министра и на донесение мое получил решение, что он препоручил шведскому вице-консулу, в Портсмуте находящемуся, снабдить меня, как можно скорее, или требуемым количеством напитков, или деньгами на покупку оных в Азорских островах, в Мадейре, в Канарских островах или в Бразилии; впрочем, предоставил мне от него ли их взять или от Грейга, смотря по тому, кто скорее доставит. Пока сия переписка продолжалась, дело в Торговом департаменте кончено и решение прислано. Г-н Грейг с ромом приехал в Портсмут; казалось, всем препятствиям конец положен; свинец, будучи на пути из Лондона 25 дней, прибыл в Портсмут, и 24 октября мы его погрузили в шлюп, а на другой день надобно было принимать водку, ром и вино. Но вдруг того утра я получил от г-на Грейга совсем неожиданное письменное уведомление, что таможня не позволяет ром везти на шлюп, пока «Диана» не будет внесена в таможенные книги и не заплатит всех портовых пошлин как купеческое судно. Императорскому военному судну сравниться с торговыми судами и платить таможенные и портовые повинности было дело новое и неслыханное. Я прямо уведомил г-на Грейга, чтобы вперед ни таможня, ни другой кто не смел бы и предлагать таких требований: большое количество вышепомянутых напитков покупаем мы не для торгу, а для употребления в вояже, который, может быть, продолжится два или три года и в таких местах, где невозможно достать сих провизий; впрочем, если они не хотят беспошлинно продать рому на других условиях, приличных для военного судна, то я взять его не могу как купец, и потому просил г-на Грейга отпустить мне деньги на покупку оного в Бразилии; о таковом наглом поступке портсмутской таможни я не упустил также донести нашему министру. Водку и вино мы приняли и погрузили в шлюп 27 октября, а между тем позволение вышло и ром отпустить беспошлинно и не внося шлюп в таможенные книги для портовых пошлин, который г-н Грейг и прислал на шлюп 29 октября, но с ним препятствия со стороны таможни еще не кончились: количество привезенного рома заключалось в восьми больших бочках, каждая содержала около 35 ведр. Спускать их в трюм и устанавливать было весьма трудно как по тяжести их, так и по тесноте трюма – почти 8 часов беспрестанно сия работа нас занимала и лишь последнюю бочку стали спускать, как вдруг агент г-на Грейга приехал к нам с двумя таможенными и сказал, что они в таможне позабыли ром перемерить, а сие необходимо нужно по их законам, и потому требовали, чтобы я им поднял все бочки: надобно знать, что ром отправлен на судно через таможню с одним из их досмотрщиков, который и находился во все время на шлюпе, пока мы его грузили. Такой их поступок после всех прежних притеснений достаточен был тронуть и разгорячить самого хладнокровного человека. Я им сказал, сколько трудов и времени нам стоило погрузить бочки в трюм, и предложил, если они хотят вымерить последнюю бочку и по ней определить количество рому, так как они все равны, я согласен; впрочем, если нужно необходимо их поднимать наверх, то после сего я совсем рому брать не хочу; они могут его отвезти на берег опять, а за издержки заплатит тот, кто позабыл мерить его тогда, когда надобно было. Поговоря немного между собою, они согласились на мое предложение и, благодаря богу, скоро оставили нас в покое.
Многие из читателей сего журнала, которые не знают лично г-на Грейга, может быть, заключат из моего повествования, что он и сам с намерением почему-нибудь был причиной таким странным и необыкновенным препятствиям и медленности, которые продержали нас в Англии почти два месяца вместо двух недель, коих довольно бы было для нашего приготовления во всяком другом случае, где нет нужды иметь дело с таможней; и потому, отдавая справедливость бескорыстному характеру г-на Грейга, я скажу: не только чтобы делать какие-нибудь остановки в моих делах, он старался сколько мог вспомоществовать нам во всем, о чем мы его просили, и нередко сам предлагал свои услуги, как, например, он купил для шлюпа многие нужные вещи [48] с немалой выгодой для казны. Поверенные его в Портсмуте г-да Гари, Джокс и компания всегда старались оказывать нам услуги и во всем охотно помогали, что только от них зависело. Если же г-н Грейг и был причиной вышепомянутой медленности, то, конечно, без намерения и не для интереса, а по недостатку в той ловкости и хитрости, которые нужны при обхождении с такими корыстолюбивыми и пронырливыми людьми, которые наполняют английские таможни: все путешественники, до оного бывшие в Англии, все купцы как подданные британской короне, так и иностранные, знают, что подлее, бесчестнее, наглее, корыстолюбивее и бесчеловечнее английских таможенных служителей нет классу людей в целом свете; и потому легко могло статься, что г-н Грейг, желая сохранить государственный интерес, не хотел сделать им обыкновенных подарков или, лучше сказать, дать взятков, к коим они привыкли и ожидают от всякого, в них нужду имеющего человека, как бы своего должного. Честь и совесть – слова им неизвестные, потому что они не знают и не чувствуют вещей, ими выражаемых, следовательно, где есть случай притеснить просителя и есть способ, законом замаскированный, оправдаться в случае жалобы, там хищности их нет пределов, и тогда одно средство только и есть, чтобы иметь успех в своем деле, справедливо оно или нет, надобно их подкупить [49] ; впрочем, я не могу знать подлинной причины препятствиям, кои повстречались в скором снабжении нашего шлюпа вышеупомянутыми напитками, – по крайней мере, я не причитаю сего каким-нибудь непохвальным видам г-на Грейга.
48
Спрюсовой эссенции, бульон, чай, сахар, горчицу, невода.
49
Если бы не было напечатано много книг, на всех европейских языках писанных, известными и заслуживающими вероятия путешественниками, которые все согласно подтверждают то, что я сказал об английской таможне, тогда я представил бы здесь три или четыре примера, случившиеся со мною и с некоторыми из моих знакомых, при коих я был свидетелем; сии случаи показали бы выражения, употребленные мною при описании гнусного характера служащих в английских таможнях, слишком слабыми и недостаточными для показания его в настоящем виде.