Путешествие на Запад. Том 3

Старец опустился на колени и произнес:

– О Великий Мудрец! Я дух земли у этой горы, которая называется Тернистой. Я знал, что ты прибудешь сюда, но не успел приготовить достойное тебя угощение. Прошу отведать хотя бы этих простых блинов, которые подношу тебе, твоему наставнику и остальным путникам. Здесь на расстоянии восьмисот ли вы нигде не встретите человеческого жилья. Прошу всех вас подкрепиться немного и утолить голод.

Чжу Ба-цзе не скрыл своей радости. Он выступил вперед и стал засучивать рукава, собираясь отведать блинов. Однако Сунь У-кун, внимательно приглядевшись к старцу, закричал:

– Постой! Мы повстречались с недобрыми людьми! Не торопись!

Обратившись к старцу Сунь У-кун продолжал:

– Какой же ты дух земли? Вздумал провести меня, старого Сунь У-куна? Ну-ка, отведай моего посоха!

Старец, видя, что Сунь У-кун действительно собирается ударить его, быстро повернулся к нему спиной и сразу же превратился в порыв ветра, который со злобным свистом подхватил Танского монаха, поднял его в воздух, закружил и умчал неизвестно куда. Сунь У-кун так опешил, что не сообразил даже пуститься в погоню; Чжу Ба-цзе и Ша-сэн, побледнев, растерянно переглядывались. Белый конь тоже перепугался и заржал. О том, как трое спутников Танского монаха и его конь глядели во все стороны в полном смятении, а затем принялись метаться в бесплодных поисках, мы здесь рассказывать не будем.

Обратимся к старцу-оборотню, который с помощью своего беса-слуги примчал Танского монаха ко входу в каменное помещение, окутанное туманом, и осторожно опустил его на землю, а затем, поддерживая обеими руками, ласково произнес:

– Премудрый монах! Не бойся. Мы вовсе не плохие люди. Я – один из восемнадцати гунов, владеющих Тернистой горой. Прошу тебя в эту тихую лунную ночь познакомиться с моими друзьями и побеседовать с ними о стихах, развлечься немного и развеять свою тоску.

От этих слов Танский монах пришел в себя, успокоился и широко открытыми глазами стал осматривать местность. Удивительной красоты картина открылась его взору:

Что может быть прекрасней этих мест,Чтоб тела чистоту хранить и духа?Куда ни взглянешь – облака окрест:Они белее снега, легче пуха…Земли здесь вдосталь, много и воды,И, коль работы не страшатся руки,Тут зашумят зеленые сады,Зашелестят высокие бамбуки.До самого утра здесь хор гремитЛягушек, в тихой заводи живущих,Чудесный аист свой полет стремитК высоким скалам в изумрудных кущах…,Как на вершине Хуашань, красивВосходов и закатов яркий пламень,И кажется, что, небо озарив,Тяньтайцы плавят философский камень…Пусть кто-то ловит рыбу на лунеИ вспахивает облако седое,Ты не найдешь в той сказочной странеТакого небывалого покоя,Который обретаешь только здесь,В тот лунный час, когда уходит горе,И в думы погружаешься ты весь,Глубокие и вечные, как море.

Танский монах не мог налюбоваться окружавшей его красотой. Между тем взошла луна, засияли звезды и послышались оживленные голоса:

– Наш правитель, восемнадцатый гун, привел сюда премудрого монаха!

Наставник Сюань-цзан поднял голову и увидел трех старцев. Первый из них, тот, что шел впереди, был статный, благообразный и совершенно седой; казалось, голова его покрыта инеем. У второго волосы были черные с зеленоватым оттенком и непрерывно колыхались; третий, темнолицый, выглядел очень робким и скромным. Все трое были совершенно различными по наружности и по одеянию. Приблизившись к Танскому монаху, они совершили перед ним вежливый поклон. Сюань-цзан ответил на приветствие, а затем спросил их:

– За какие же мои добродетели вы, достопочтенные праведники-отшельники, соизволили проявить ко мне столь высокие чувства любви и почтения?

На это правитель горного хребта, гун восемнадцатый, смеясь, отвечал:

– О премудрый монах! Мы давно слышали о твоих высоких моральных совершенствах и с нетерпением ждали случая увидеть тебя. Наконец пришел долгожданный день и мы обрели это счастье. Если ты в самом деле не поскупишься одарить нас своими поучениями, каждое слово из которых нам дороже жемчуга, и поговоришь с нами по душам, то мы вполне убедимся в силе твоей созерцательности и уверимся в том, что ты принадлежишь к подлинной школе правоверных.

Танский монах низко поклонился и произнес:

– Разрешите узнать, уважаемые праведники, как вас величать.

– Вот этого мужа, – сказал гун восемнадцатый, – с головой седой, словно иней, мы зовем Гун Чжи-гун, что значит беспристрастный, прямой гун; того, у кого волосы черные с зеленоватым отливом, мы зовем Лин Кун-цзы, что значит мудрец, витающий в небесах, а скромного и робкого – Фу Юнь-соу, что значит старец, обметающий пыль с облаков. Меня же зовут просто Цзин-цзе, что значит крепкий, как сучок.

– А как велик возраст у почтенных мужей? – поинтересовался Танский монах.

Первым отвечал Гун Чжи-гун:

Мой возраст – тысячелетний,Но строен, как в юности, стан,Всегда я в одежде летней,Чей запах душист и прян;Как кружевное плетеньеИзгибы моих ветвей,Бегут от них легкие тени,Как сотни проворных змей…Меня посещают птицы,Чьих крыльев размах широк,К Познанью мой дух стремится,Подходит мудрости срокРожден я прямым и твердымИ старости не боюсь –Она не помеха гордым,И ей я не поддаюсь.Пусть я не простого рода,Приют мой – в чаще густой,Минуют меня невзгодыИ мир с его суетой.

Когда Гун Чжи-гун закончил, заговорил с усмешкой Лин Кун-цзы:

Мне тоже немало лет –Их с тысячу наберется.По возрасту я – дед,Но ствол мой к земле не гнется.Не страшен мне вихрь и град,Крепка моих сучьев сила,Свой изумрудный нарядПоныне не износил яВ тиши заповедных рощ,Как юноше, мне не спится,И шелест мой, словно дождь,В прохладе ночной струится.С помощью цепких своихКорней сумел овладеть яЩедротами недр земныхИ тайнами долголетья.Я птицам приют даю,Владеющим дивной силой,Мне дружбу дарит своюСам аист сереброкрылый.Мудрей всех пернатых он,Умеет менять обличье –То с виду он, как дракон,То снова повадка птичья…Я знатного рода сам,В лесу – не последний житель:Мой вид украшает храмИ праведника обитель.

После него стал говорить Фу Юнь-соу. Он тоже засмеялся и прочел стихи о себе:

Срок в тысячу лет, что прожит,Оставил на мне свой след:Ничто меня не тревожит,В очах моих меркнет свет.В дремотном, благом покое,Бездумная жизнь течет,И мир с его суетоюНе манит и не влечет.А был я молод когда-тоИ к радостям не суров…Любили меня, как брата,Шесть добрых весельчаков,И семь мудрецов известныхСпешили ко мне прийти,Чтоб правду искать совместноИ к ней обретать пути.Давно уже отзвучалиЗнакомые голоса.И никнет в немой печалиБылая моя краса.

Наконец заговорил гун восемнадцатый, по прозванию Цзин-цзе:

Одиннадцатый векЖиву я на этом свете,Но времени рьяный бегНичем меня не отметил.По-прежнему зелен я,Могуч и хорош собою,И праведные друзьяДосуг свой делят со мною.Собравшись в моей тени,Ведут мудрецы беседу –Все тайны знают они,Им путь к совершенству ведом.Питает меня земляСвоим благотворным соком,Не ведаю жажды яНи в зной, ни в мороз жестокий.Цвету я в долине той,Где мрут дерева другие,Не властвуют надо мнойРазгневанные стихии.