Путешествие на Запад. ТОМ IV

Вновь зашумел, завыл сильный северный ветер и быстро умчался.

Сунь У-кун велел жителям города забрать своих детей. Весть об этом сразу же разнеслась по всему городу. Родители явились, радостные и ликующие, вынимали детей из корзин, обнимали их, называя разными ласковыми именами, некоторые даже прыгали от радости, смеялись, и все в один голос упрашивали Танского монаха и его спутников: «Обязательно зайдите к нам, мы хотим отблагодарить вас хоть чем-нибудь за спасение наших детей!». Старые и малые, мужчины и женщины без всякого страха подходили к ученикам Сюань-цзана, несмотря на их безобразную внешность; Танского монаха, Сунь У-куна, Чжу Ба-цзе и Ша-сэна подхватили на руки, взяли под уздцы коня, потащили поклажу и так возвратились в город. Правитель не мог помешать жителям изъявлять благодарность. И вот начались угощения. Кто не мог пригласить к себе монахов, подносил им подарки: монашеские головные уборы, сандалии, одежду, чулки. В общем, всех их снарядили с ног до головы.

Лишь через месяц монахи покинули страну бикшу. Перед их уходом с них срисовали образа, возвели в их честь памятные таблицы в домовых храмах и стали совершать перед ними жертвоприношения. Все это произошло потому, что

Монахи много сделали добра И тысячи людей спасли от смерти. Огромная возвысилась гора Деяний добрых – до небесной тверди!

Если хотите знать, какие еще события произошли после этого, прочитайте следующие главы.

ГЛАВА ВОСЬМИДЕСЯТАЯ,

в которой повествуется о том, как дева-оборотень хотела сойтись с монахом праведным и как сметливый Сунь У-кун отстоял своего наставника и распознал в деве злого духа

Итак, сам правитель страны бикшу, все его придворные чины, а также жители столицы провожали Танского монаха и его спутников целых двадцать ли и никак не могли расстаться с ними. Танскому монаху едва удалось покинуть царскую колесницу. Оседлав коня, он тут же распростился со всеми и пустился в путь-дорогу. Долго еще смотрели вслед путникам провожающие и вернулись в город лишь тогда, когда те исчезли из виду. Прошло много времени, лютая зима сменилась весной, и уже близилось лето, а путники все шли и шли, и не было ни конца ни края полевым цветам в степных просторах, дремучим лесам в неприступных горах. Волшебница-природа поражала своей красотой и пьянила ароматом цветов и трав. Но вот впереди показался огромный горный кряж с неприступными вершинами. Танский монах встревожился, однако не подал вида и спокойно спросил:

– Братья! Что скажете? Можно пройти через эту высокую гору?

Сунь У-кун, как обычно, рассмеялся.

– Наставник! – проговорил он. – Можно подумать, что ты никогда не отправлялся в далекое путешествие. Да разве ты княжич или царевич какой, что живет взаперти и ничего не видит, вроде лягушки, попавшей в колодец. Ведь еще в древности говорили: «Гора дороге не помеха». Зачем же спрашивать, можно пройти или нет.

– Все это верно, – отвечал Танский монах, – боюсь только, что на этих кручах водятся чудовища, которые могут напасть на нас.

– Не беспокойся! – вмешался Чжу Ба-цзе. – Отсюда до страны высшего блаженства, где обитает Будда, не так уж далеко. Уверен, что теперь с нами ничего не случится.

Беседуя, Танский монах и его ученики не заметили, как подошли к подножию горы. Сунь У-кун вооружился своим посохом с золотыми обручами и поднялся на вершину горы.

– Наставник! – крикнул он. – Здесь, оказывается, прекрасная дорога! Она опоясывает горы. Живей поднимайтесь сюда!

Танский монах пришпорил коня.

– Брат Чжу Ба-цзе! Возьми коромысло с поклажей, – попросил Ша-сэн.

Чжу Ба-цзе взвалил поклажу на спину. Ша-сэн взял коня под уздцы, Танский монах покрепче уселся в седле, и они все вместе последовали за Сунь У-куном. С вершины открывался поистине прекрасный вид.

Туман и облака Вершины обвивали, Журчали между скал Десятки ручейков. Дорога шла Средь множества цветов, Что сладкий аромат, Качаясь, изливали. О первых летних днях Кукушки куковали. Белели сотни груш, Синели слив плоды, И ветви зыбких ив, Растущих у воды, Румянец персиков, Колышась, оттеняли. Стрижи носились, Душу веселя: Знак, что давно Засеяны поля. За кряжем кряж Теснился и сверкал. Над кручами Шумели сосны хором. Нагорный путь Змеился между скал, Как спутанный клубок, Причудливым узором. Обрывы плющ обвил И стебли диких трав. В горах шумели рощ Раскидистые чащи. Как тысяча клинков, Стеной грозящей, Теснились пики, Над предгорьем встав. И водопад С заоблачной вершины, Гремя, спадает В гулкие долины…

Наставник попридержал коня, любуясь горными видами. Где-то вдруг защебетала птичка, и невольная тоска по родным местам охватила монаха.

– Братья! – воскликнул он, придержав коня, и сложил стихи:

Ах, с той поры, как волю Сына Неба [12] На государевой табличке начертали И за «парчовой ширмой» во дворце Мне проходную грамоту вручили, – Не знаю я покоя. Бросил я В день «Смотра фонарей» страну родную И с Танским императором расстался. Разлука эта мне была горька, Как для земли горька разлука с небом. Но только я оставил позади Торжественные проводы, как разом Нахлынули опасности и беды: Лисицы-оборотни, бесы-тигры, Колдуньи, обольстительницы-ведьмы, Неслыханные грозы, ураганы, Лесные дебри и разливы рек, – Все дружно встали на моем пути, Мне угрожая гибелью. Давно Перевалили мы «двенадцать кряжей Ушаньских гор». И новое несчастье Меня подстерегает. О, когда ж Я родину свою опять увижу?

12

Сын Неба. – В Китае императора считали сыном неба.

Государева табличка. – Императорские указы и распоряжения обычно писали на деревянной или бамбуковой дощечке.

«Парчовая ширма», «Смотр фонарей», «двенадцать кряжей Ушаньских гор» – эти слова, помимо их прямого значения, служат названиями костей в одной из древних игр.

– Наставник! – с укором молвил Сунь У-кун. – Очень уж часто ты грустишь о родине. Человеку, отрешившемуся от мира, это не подобает. Спокойно продолжай свой путь и ни о чем не думай. Недаром еще в древности говорили:

Кто хочет богатства и славы добиться,

Тот с мирным досугом навеки простится.

– Все это верно, ученик мой, – возразил ему Танский монах, – однако мы идем, идем, а я до сих пор не знаю, где страна высшего блаженства, обитель Будды.

– Учитель! – вмешался тут Чжу Ба-цзе. – Думается мне, что Будда Татагата не хочет расставаться со своими книгами, вот и переселился в другое место, зная, что мы идем за ними. Иначе, чем объяснить, что мы никак не можем добраться до его райской обители?

– Попридержи язык! – оборвал его Ша-сэн. – Иди за старшим братом да помалкивай. Не надо только времени терять даром; ведь должен наступить день, когда мы достигнем цели.

Продолжая беседовать, наши путники подошли к густому бору, где росли черные сосны. Тут Танский монах окончательно потерял присутствие духа.

– Сунь У-кун! – испуганно произнес он. – Что же это такое? Не успели мы преодолеть горные кручи, как перед нами вырос дремучий лес? Нет, все это неспроста!

– А что нам лес! – беззаботно ответил Сунь У-кун.

– Как что? – одернул его Танский монах. – Разве не знаешь пословицу: «Кто кажется чересчур честным – не всегда честен. Кто выглядит чересчур добрым, может оказаться злым». Нам не раз доводилось проходить через густые леса, но в дремучей чаще мы еще не бывали!

Вы бы видели, читатель, что это был за лес!

Лес дремучий встал пред нами, Путь заветный заграждая. Он с востока лег на запад Дикой чащей между скал, С юга уходил на север Грозным строем черных сосен, И в ущельях каменистых Он проходы заграждал. На восток глядят, на запад Грозно вздыбленные кручи. Сосны мрачные теснятся, Подымаясь к небесам. Там шиповник и терновник Разрослись стеной колючей, И лианы всюду вьются По ветвям и по стволам. С кряжистых суков свисая, Петли цепкие скрутились. Кто, войдя сюда с востока, Путь на запад обретет? Кто пройти тот лес возьмется С севера на юг далекий? Будет в зарослях кружиться Целый месяц или год. Можно в чаще той скитаться Круглый год, не различая Ни луны над головою, Ни огня в ночной дали. Круглый год блуждать ты будешь, Не приметив над собою Звездного Ковша на небе, Хоть пройдешь сто сотен ли! О, взгляни, какие дебри! Сколько здесь цветов таится, Сколько трав растет волшебных, Им не нужен солнца свет. Здесь ты ясени увидишь, Ствол их толстый в семь обхватов, Лет им тысяча и больше, Крепче их и выше нет. Можжевельники седые, – Десять тысяч лет их возраст! Сосны черные толпятся, Что им вьюга и мороз! Сколько здесь плодов и ягод! Сколько персиков пушистых! Кисло-сладких шао-яо [13] , Смокв и виноградных лоз! Все сплелось, срослось, сцепилось, Перепуталось ветвями, Все переплелось корнями Средь извечной тесноты. Даже сам святой отшельник Не найдет себе приюта, Не найдет в лесу дороги, Сквозь колючие кусты. Сколько птиц ты здесь услышишь Сколько пташек голосистых! Серокрылые кукушки Здесь кукуют без конца. Нежно голуби воркуют, Дикие орлы клекочут, И суровый старый ворон Кормит жадного птенца. Заливаясь звонкой трелью, Там летает пересмешник, Иволга порхает в танце И уносится, крича. Там хвостатые стрекочут Вороватые сороки, Стаи ласточек взлетают И кружатся, щебеча. Суетятся попугаи, То трещат и звонко свищут, Сквозь лианы пролетая, Сквозь кусты и бурелом, То стараются упрямо Говорить по-человечьи, Разные слова бормочут, Как заученный псалом. Там зверей ты встретишь хищных. Старый тигр таится в чаще, Меж стволов скользит неслышно, Скалит зубы, бьет хвостом. Престарелые лисицы Роют норы в темных недрах, В обольстительниц-колдуний Превращаются потом. Слышишь, волк завыл угрюмо? Все живое содрогнулось. В этих дебрях заповедных Страшно путнику блуждать. Сам небесный император И могучий Вайсравана, – И они могли от страха В этой чаще задрожать!

13

Шао-яо.– Водяной каштан, корни которого употребляются как тоническое средство.

Однако Сунь У-кун действительно ничего не боялся. Он шел впереди, прорубая дорогу посохом, и вел Танского монаха в самую чащу леса. Целых полдня блуждали путники по лесу, которому не было ни конца ни края.

Танский монах, наконец, не выдержал и взмолился:

– Братья! Здесь так хорошо и спокойно, как еще не бывало ни в одном из многих лесов, через которые нам пришлось пройти. Вы только посмотрите, какие замечательные цветы, удивительные растения! Так хотелось бы посидеть здесь хоть недолго. И конь бы передохнул. А ты, Сунь У-кун, тем временем сходил бы да раздобыл чего-нибудь поесть. Я что-то проголодался.