Путешествие в будущее и обратно

В понедельник в Германии был какой-то праздник, и мы с воскресенья на понедельник заночевали еще раз в Инсе, чтобы уже утром ехать в Мюнхен. Простились с Женей вечером в воскресенье. Прощаться всегда было тяжело, частенько прощались со слезами — у Жени и Аниты. И пес присутствовал при прощании, потом пошел нас провожать до отеля, в котором мы останавливались. Мы удивились, но не придали этому значения. Утром же, когда мы завтракали, служащая отеля, подававшая нам завтрак, спрашивает: «Это ваша собака всю ночь спала на крыльце?». (С собаками в тот отель не пускали.) Мы сказали, что не наша, что мы приехали без собаки. Собрали вещи, вышли из отеля и увидели на крыльце женькиного сенбернара! Стали его расспрашивать, почему он остался спать на улице, на морозе, но он только помахивал своим пушистым, тяжелым хвостом и смотрел на нас грустными умнейшими глазами. Потом пошел за нами во двор, где стояла наша машина. Мы начали загружать сумки в багажник и вдруг увидели, что сенбернар схватил в зубы одну из сумок, отнес ее на середину двора и лег рядом с нею. Я, ничего не понимая, пошел за сумкой, решил, что пес захотел поиграть с нами. Но он грозно зарычал на меня, когда я протянул руку к сумке, и оттащил ее подальше. Мы растерялись. Я еще раз попытался отнять у него сумку, но он снова зарычал. Я понял, что это не игра! Создалась нелепая ситуация: мы не могли ехать! Памятуя, что сенбернары очень мирные собаки, я решил рискнуть и потянул к себе сумку, ухватив ее за угол. И пес отдал сумку. Мы уехали от него в полном недоумении, чем объяснить такое поведение собаки? И очень долго не могли найти ответ. Но постепенно пришли к выводу, что единственное объяснение заключается в том, что пес, гуляя с нами, понял, что мы близкие люди для Жени, которую он горячо любил, и увидев ее слезы при прощании, подумал, что мы хотим навсегда ее оставить и решил нас задержать. Другого объяснения мы не находили.

В следующий раз перед отъездом мы долго объясняли «сэру Бернару», как мы стали звать его за его благородство, что мы никогда не бросим Женю и вернемся снова, и он поверил нам и не удерживал.

Когда летом мы забирали Женю насовсем, очень грустно было расставаться с Бернаром. Женю мы смогли забрать потому, что суд стал складываться в нашу пользу, и, чтобы избежать проигрыша, мать Жени разрешила нам ее забрать из интерната. После этого мы, естественно, ушли из суда. А через три года Женя добилась согласия матери на полный переход к нам.

Должен еще отметить, что когда из суда запросили мнение воспитателей интерната по поводу моего иска, то они высказались за то, чтобы Женю оставили матери. Они прекрасно понимали обоснованность моего иска, видели, что Женя была в тягость для матери, но хотели сохранить ее в интернате и немалую плату за нее, сознавая, что если Женя перейдет на мое воспитание, то я ее немедленно заберу. Воспитатели были очень милые люди, однако дали такой вот жестокий ответ. Это аргумент против коммерческих учебных заведений, даже и кооперативных, о чем я уже говорил раньше. Такие заведения должны финансироваться государством.

Но вернусь к герою этого повествования. Да, Бернар был фантастически умной собакой, и это еще как-то можно понять, но сердце-то какое было у него, исполненное доброты и сострадания, с какой способностью к бескорыстной любви! Ведь Женя не воспитывала и не кормила его. Много ли есть людей с таким сердцем? Да и способны ли мы, люди, вообще на такую любовь и сострадание? Ведь вот Бернар, к примеру, никогда бы не выдал такого своекорыстного отзыва в суд по поводу судьбы Жени, какое выдали воспитатели антропософского интерната!

Сенбернары служат спасателями людей в горах, сами отыскивают их, приносят им пищу, аптечки, тащат раненых и обессиленных к жилью. Если бы мы могли учиться у таких животных быть людьми!

Между тем история эта имела счастливый конец для всех действующих лиц: мать Жени вскоре вышла замуж, родила сына.

Глава 24 Гуманитарная интеллигенция в СССР.

Не является ли сознание перехлестом природы?

Путешествие в землю обетованную

Кибуцы. Сабры и диаспора. Создатели Израиля.

Корни антисемитизма.

Палестина и Израиль – апокалипсический узел

Как я уже говорил, в 1977 году с помощью Аниты я выпустил в Мюнхене книгу «Свобода, власть и собственность», посвященную моим тогдашним взглядам на демократический социализм для России. В книге содержался так же анализ советского общества, основные тезисы которого были взяты мною из рукописи «О самом главном». Я рассматривал в книге все основные социальные слои советского общества, но сегодня самым актуальным, думаю, является анализ феномена гуманитарной интеллигенции, так как она сыграла решающую роль в становлении нынешнего гибельного режима. Приведу ниже в сокращении раздел книги, посвященный этому анализу.

Гуманитарная интеллигенция, на мой взгляд, (да и не только на мой) — самое слабое звено советского общества, особенно ввиду той роли, которую гуманитарная интеллигенция призвана играть в обществе. Григорий Померанц назвал гуманитарных интеллигентов «людьми воздуха». На самом же деле большинство из них прочно привязано к советской «земле», к колеснице пропагандистской и воспитательной машины, и движет эту машину. И это, разумеется, не проходит для гуманитариев бесследно.

«Иногда мне кажется, — писал Амальрик в открытом письме к А. Кузнецову, — что советская творческая интеллигенция, то есть люди, привыкшие думать одно, говорить другое, а делать третье, в целом явление еще более неприятное, чем режим, который ее породил».

Увы, с этими горькими словами Амальрика трудно не согласиться. Совпадают они с мнением академика Сахарова:

«Интеллигенция начинает уходить либо в узкий профессионализм, либо в двойственную интеллектуальную жизнь на работе и дома, но это означает усиление лицемерия и дальнейшее падение нравственное и творческое. Особенно тяжело все это сказывается не на технической, а на гуманитарной интеллигенции, у которой уже создалось полное ощущение тупика». (Интервью шведскому радио и телевидению. 1973 год.)

Чтобы понять причины такого состояния гуманитариев надо осознать, в чем состоит их отличие от всех других социальных слоев.

«Шапка Мономаха» гуманитарного интеллигента тяжела при всех обстоятельствах и во все времена. Прежде всего, гуманитарий имеет дело не с точными науками, где успех можно доказать измерениями или экспериментом. Успех гуманитария зависит от многих критериев и не в последнюю очередь от признания его коллег по «цеху».

В то же время гуманитарий в своем творчестве должен отражать проблемы человека, обращаясь при этом к людям, к обществу. Следовательно, гуманитарий органически заинтересован в известности, в славе, чтобы его читали и слушали, и ради этого заинтересован в оригинальности, в выделении из ряда.

При этом гуманитарий, в сущности, «кустарь-одиночка» по характеру своего труда, даже если он и состоит на службе. Его труд не является звеном какого-либо производственного цикла. В результате и его социальное положение мало зависит от социально-экономической структуры общества, от так называемых производственных отношений. Его единственный «классовый» интерес — чтобы цензура была послабее и не мешала ему выделяться из ряда. В этом смысле он действительно человек, висящий в воздухе. Это дает гуманитарию большую свободу мышления, но эта же свобода таит в себе великую опасность потери чувства реальности и ответственности.

Инженер или рабочий не может выдвигать или поддерживать какую-либо, например социальную, идею, не подумав, как она может при реализации отразиться на его положении, жестко зафиксированном в социальной структуре. Да и характер труда приучает людей производства к ответственному и конструктивному мышлению: в любой обстановке они должны производить вещи, способные хорошо ли, плохо ли, но функционировать, и любую деталь любым концом не повернешь — можно остаться без головы.

Итак, «взвешенность» гуманитария и необходимость к выделению ставит его развитие и судьбу в особую зависимость от одного решающего обстоятельства: от уровня его нравственности, от способности к сопереживанию. Если этот уровень достаточно высок, он дает гуманитарию сверхличную цель, сверхзадачу и рамки ответственности перед людьми, перед обществом. Такой интеллигент-гуманитарий действительно становится самым полезным членом общества, интеллигентом с большой буквы. А если этого нет — доброй сверхзадачи и ответственности, — то интеллигент-гуманитарий, особенно при наличии у него способностей, превращается в самого опасного для общества члена, и для «дальних», и для «ближних» своих. Становится «бродильными дрожжами» изощренного зла. Любая самая хорошая идея будет поноситься им только потому, что не он ее автор. Или, если она в силе и в моде, он будет ее извращать, доводя до абсурда. Лишь бы привлечь внимание! И любое дело будет разваливать, если не он лидер.