Путешествие в будущее и обратно

Напомню и о «классическом» высказывании высоколобого интеллектуала из клана Синявских — Игоря Голомштока: «Если народ взбунтуется, я возьму автомат и буду стрелять в него вместе с КГБ, потому народ — всегда и везде враг культуры!».

Замечательно сформулировал кредо диссидентов-либералов Борис Хазанов в журнале «Страна и мир» (1984. № 1—2), который он помогал составлять К. Любарскому:

«От одного наследственного недуга она (интеллигенция), по-видимому, исцелилась: от веры в «народ». Мучительный роман русской интеллигенции с народом окончен... она начинает ощущать себя истинным субъектом истории. И если для этой страны осталась какая-то надежда, то эту надежду надо связывать с интеллигенцией» (с. 162).

Кроме всего прочего, автору этого утверждения, видимо, было невдомек, что с «окончанием такого романа» кончается и сама интеллигенция, теряет право называться таковою, ибо всегда и везде (не только в России) интеллигенцию (в высшем смысле этого понятия) отличает то, что она всегда имеет целью — помощь своему народу. Да, старая русская интеллигенция, впадая в фатальную крайность — в преклонение перед народом, действительно видела субъектом истории только его, но при этом она все-таки оставалась интеллигенцией!

А вот взгляд на российских либеральных диссидентов со стороны. Уже знакомый нам Эдуард Гольдштукер, бывший до августа 68-го председателем Союза писателей Чехословакии, специалист по Кафке, т. е. самый что ни на есть рафинированный интеллигент, рассказывал в беседе с Джорджем Урбаном для «Свободной Европы»:

«В 68-м году мы, чехословацкие коммунисты, чьи собственные связи с народом были весьма тесными, с чувством потрясения увидели, что советские руководители боятся русского народа, но что было еще более ужасно, мы обнаружили, что и многие советские инакомыслящие тоже живут в страхе перед своим народом! Они представляют себе этот народ как какую-то темную, анархическую массу: этот «темный народ» — своеобразная лава, которая затягивает и топит вас, если вы не защищаетесь от нее барьерами».

Весь мир потрясла борьба профобъединения «Солидарность», созданного польскими рабочими с помощью знаменитого КОРа — Комитета защиты рабочих, в который входила элита польской интеллигенции (не внявшей предостережениям Бориса Шрагина), но советские интеллигенты-«демократы» даже и не подумали о создании чего-либо подобного. Зато группа ведущих диссидентов, включая Сахарова, написала в августе 80-го в приветствии к польским рабочим: «Ваша борьба восстанавливает честь рабочего класса» (выделено мною. — В. Б.). Честь какого рабочего класса — польского или мирового? И когда это он свою честь потерял? И в чем это проявилось? Уверен, что Сахаров дал согласие на подпись из Горького, где он тогда уже находился в ссылке, не видя текста приветствия. Ему был чужд любой шовинизм, включая классовый.

Так что вот — при таком отношении к народу, к рабочим, какое вырисовывается из приведенной выше мозаики взглядов, никакой иной демократии, кроме как «управляемой», российская интеллигенция вкупе с не потерявшим своей чести номенклатурным классом построить не могла. (Класс этот, надо полагать, и друг культуры!)

На закуску приведу еще два «эксклюзивных» высказывания. Вскоре после приезда на Запад мне довелось участвовать в собрании группы либеральных эмигрантов в редакции парижской газеты «Русская мысль». Зашел, разумеется, разговор о будущем России, и ленинградский поэт Василий Бетаки (постоянный автор «Русской мысли» и «Континента») сделал следующее заявление: «Рабочие всегда опора коммунизма или фашизма, и в будущей России их надо загнать вниз, на галеры! Дать им туда телевизоры и прочие блага, но держать их внизу!».

Я вспомнил об этом «демократическом» высказывании много лет спустя, когда прочел слова Егора Гайдара, сказанные им в Верховном Совете незадолго до его разгона: «Правительство только должно обеспечить социально слабым слоям выживание, понимаемое очень просто: чтобы не умерли с голода и чтобы не убивали». ^[59]

Это было сказано в оправдание уменьшения минимального прожиточного уровня в 2,5 раза, чтобы сократить расходы государства. Как видим, наш главный либерал обошелся и без погрузки на галеры «телевизоров с прочими благами»!

59

Московские новости.17.10.1993

И еще одно основополагающее мнение — Владимира Буковского. В передаче на «Свободе» он рассказывал о своих впечатлениях от жизни на Западе, в Великобритании, где он поселился. Лейтмотивом его выступления была мысль-наблюдение, что в Англии нет настоящего капитализма, а существует какой-то неудобоваримый гибрид капитализма с социализмом. Буковский привел тому несколько примеров, один из которых врезался мне в память. (Этот текст был им потом опубликован). Буковский купил дом, но забыл вовремя заказать для него топливо. Приближались холода, и Буковский, спохватившись, связался с фирмой, поставляющей топливо для частных домов. Но там ему ответили, что на ближайший месяц весь график поставок мазута уже забит. Тогда Буковский предложил большую, чем обычно, плату за топливо. Но фирма отказалась пойти на это: «Мы не можем оставить без топлива кого-либо из наших клиентов, уже его заказавших!». Буковский предложил еще больше денег — не помогло. «И это у них называется капитализмом!» — возмущался Буковский.

Вот вам и истоки российского капитализма! Наши либеральные диссиденты, очевидно, представляли себе капитализм по советской контрпропаганде, меняя только знак минус на плюс.

Характерной особенностью либералов было и почти полное отсутствие какого-либо конструктива во взглядах на будущее России. Почти все статьи и книги либералов были посвящены анализу советского прошлого и настоящего в духе Бердяева, «Вех» — анализу, иногда не лишенному интереса, а чаще представляющему собой переливание из пустого в порожнее.

Не будет преувеличением сказать, что все эти люди шли вперед — с повернутыми назад головами. Примером такого рода является сборник статей «Самосознание», выпущенный в Америке группой либералов, под редакцией П. Литвинова, Б. Шрагина и Меерсона-Аксенова.

Характерным для этих людей было и отсутствие интереса к тому, что происходит в мире вне границ Советского Союза, в том числе и в его восточноевропейских сателлитах.

Все это, как теперь хорошо видно, оказалось характерным и для большинства российской интеллигенции. Иначе и быть не могло: эмиграция и ее страна — сообщающиеся сосуды.

Соответствовали интеллектуальным и моральные качества большинства либеральных эмигрантов. Они, к примеру, комплексно проявились в случае с гибелью Амальрика!

Либералы, в отличие от авторитарных националистов, были совершенно не способны к объединению и созданию относительно многотиражной прессы. Каждый в этой среде считал себя генералом, и никто не соглашался быть хотя бы полковником, каждый видел себя превыше всех.

Конечно, если бы среди именитых либеральных эмигрантов нашелся энергичный человек, приискал бы богатого спонсора (как это удалось, к примеру, Максимову) и создал солидный журнал или газету, то вокруг него стали бы налипать, роиться и другие либеральные эмигранты. Куда денешься, когда печататься хочется — иметь место под солнцем известности? Но, как я уже говорил, таких энергичных не нашлось.

В конце 70-х годов я предложил Шрагину объединиться для создания журнала, так как в Германии у меня забрезжил какой-то грант. Шрагин с радостью согласился. Потом к нам присоединился и выехавший на Запад, в Рим, Валентин Турчин. При этом, чтобы не ущемлять ничьих амбиций, я предложил каждому по очереди возглавлять редакцию, через один или два номера. Но когда Турчин переехал на постоянное жительство в Штаты, Шрагин уговорил его отделиться от меня. В свое оправдание Шрагин написал мне, что моя «интерпретация русского национализма, увы, отдает едва прикрытым русофобством». Либерал Шрагин не постыдился использовать против меня жупел русских нацпатриотов! И Турчин, умный человек, поддался уговорам Шрагина.