Путешествие в будущее и обратно
Шрифт:
Выступал я по радио и против опоры Горбачева на номенклатуру, доказывая, что номенклатура будет блокировать проведение демократических реформ и может в конце концов свергнуть вечно колеблющегося Горбачева.
Но обстановка в стране все-таки постепенно либерализовалась. Начались поездки на Запад деятелей культуры и «прорабов» перестройки. На моих глазах произошло историческое событие: прибытие на «Свободу» первых советских представителей, режиссера и двух артистов «Ленкома», для участия в беседе у микрофона. В Мюнхене в это время проходил месячник советского театра. В коридор к проходной высыпали едва ли не все эмигранты, сотрудники РС. Ленкомовцы, напряженные, испуганные, шли по коридору, стараясь не смотреть
Приехала из Москвы и телевизионная группа, чтобы снимать эмигрантскую элиту, и столкнулась с неожиданностью: предполагаемые персонажи фильма отказывались сниматься, узнавая, кто еще из эмигрантов будет в кадрах! Отказывались либо из-за испорченных взаимоотношений, либо из нежелания уронить себя, снимаясь с недостойными по рангу. Режиссер жаловался, что только двое согласились на съемку, не интересуясь, кто еще будет в фильме: Синявский и Гинзбург. Для сравнения. В апреле 1988 года чехословаки пригласили меня (с Анитой и Женей!) в итальянский городок Кортону на конференцию, посвященную 20-летию Пражской весны. И там я увидел всю чехословацкую эмиграцию, старых и новых, левых и правых, и как они радовались встрече друг с другом, как дружно проводили время, пили и пели! Конференция финансировалась фондом Фильтринелли. Кроме меня там, как и прежде, не было ни одного представителя русской эмиграции.
В 1989 году к нам с Анитой приехали первые гости из России — Лен и Люся Карпинские. С Леном мы были знакомы еще с университета. Он тогда, будучи секретарем вузовского комитета комсомола, соприкасался с моим персональным делом («строгий выговор с занесением» за отказ выполнить поручение партии и комсомола!) и старался его смягчить.
Начались поездки в Россию и с нашей стороны. И тут выявилось интересное обстоятельство: политэмигранты правой ориентации, в том числе члены НТС, получали визы на въезд в СССР безотказно, демократам же — отказывали! Я получил два отказа подряд. То есть вновь стал «отказником», но теперь — в обратном направлении!
Завещание Сахарова
А рвался я в Москву и для того, чтобы посетить Андрея Дмитриевича, но не успел: 14 декабря 1989 года его не стало.
Хочу напомнить здесь читателю о последнем выступлении Сахарова, состоявшемся утром его последнего дня на собрании Межрегиональной депутатской группы.
Приведу первую часть этого выступления, в которой содержится нечто подобное завещанию Сахарова и одновременно его прогноз.
«Я хочу дать формулу оппозиции. Что такое оппозиция? Мы не можем принимать на себя ответственность за то, что делает сейчас руководство. Оно ведет страну к катастрофе, затягивая процесс перестройки на много лет. Оно оставляет страну на эти годы в таком состоянии, когда все будет разрушаться, интенсивно разрушаться. Все планы перевода на интенсивную, рыночную экономику окажутся несбыточными, а разочарование в стране уже нарастает. И это разочарование делает невозможным эволюционный путь развития в нашей стране. Единственный путь, единственная возможность эволюционного пути — это радикализация перестройки» (курсив мой. — В. Б.).
Сахаров всегда писал и говорил удивительно емко и немногословно, но в приведенном фрагменте плотность достигает уже каких-то «космических» кондиций.
Обращаю внимание читателя и на то обстоятельство, что Сахаров, выступая, наверняка предчувствовал приближающуюся кончину. И это, без сомнения, побудило его сказать самое важное, что он считал необходимым сказать людям.
В начале 1990 года Лен Карпинский — он тогда работал в «Московских новостях» заместителем Егора Яковлева — по его вертушке позвонил своему бывшему следователю (который вел
его дело в брежневские времена) Филиппу Бобкову, занимавшему пост заместителя председателя КГБ (Крючкова), и спросил, почему Белоцерковскому не разрешают въехать в Союз? Бобков попросил позвонить через неделю и тогда сообщил, что Белоцерковский состоит в некоем списке нежелательных лиц, «но пусть едет!». И я наконец получил разрешение, и мы с Анитой полетели на свидание с «родиной-мачехой». Это было в мае 1990 года, после 18 лет жизни за рубежом без надежды на возвращение.Москва поразила меня сразу же, еще в аэропорту, серостью, бедностью, отсталостью. Таких темных и неуютных аэропортов, как Шереметьевский, я нигде на Западе не видел. Светлее и уютнее был даже Внуковский аэропорт, из которого я улетал в эмиграцию. И эти подозрительные носильщики с тележками и не менее подозрительные шоферы, встречающие прилетающих.
Ленинградское шоссе, на котором я так много тренировался и выступал, будучи велосипедистом, улица Горького, площадь Маяковского — все это оставалось в памяти как нечто все-таки нарядное. Теперь же все эти места предстали также серыми, скучными, чужими.
Поражали грязные и почти пустые продуктовые магазины. Впоследствии «либералы», агитируя за избрание Ельцина, кричали, что возвращение коммунистов к власти означает возвращение к пустым магазинам. Но до эмиграции в Москве и других крупных городах я не видел пустых магазинов. Мало было модных и качественных товаров, но полки не стояли пустыми. То же относилось и к продуктам.
В целом в Москве у меня возникло ощущение возвращения в прошлое, но постаревшее и одряхлевшее. В точности как это описано у Войновича в «Москве 2042»!
Ветхими и грязноватыми были и квартиры друзей, в которых мы останавливались, дворы и подъезды. Постаревшим и почерневшим представилось и «славное» московское метро. Терзали душу пожилые люди, торговавшие на улицах, возле метро всякой ерундой. Поражало изобилие нищих, а также брошенных собак и кошек. Анита, страстно любящая животных, не раз говорила мне, что не поедет больше в Москву, потому что не в силах видеть несчастных четвероногих! В дальнейшем, все-таки приезжая в Москву из-за меня, она брала под опеку всех брошенных кошек в ближайших подвалах, кормила их и лечила, подкармливала и собак. Брошенные, точнее выброшенные домашние животные продолжают до сих пор (пишу в 2004г.) ютиться во дворах и подвалах, и их не стало меньше. И это ведь симптом озверения людей! Животных не кастрируют, а приплод подбрасывают в другие дворы подальше от своего. Наплевать этим людям на все и вся! В Германии за 30 лет мы не видели ни одного бездомного животного!
Познакомились мы и с таким позорным явлением, как роющиеся в мусорных ящиках люди. Их фактически тоже выбросили!
Побывали мы с Анитой в Кратово, на моей «малой родине». С волнением ехал я туда, но и там все выглядело запущенным, ветхим, неродным. Участок нашей дачи был изуродован, клены перед домом, посаженные еще отцом в начале 30-х, все были спилены — кому мешали?
— от клумб и дорожек, за которыми так ухаживала мама, ничего не осталось, и какой-то уродливый, недостроенный кирпичный дом стоял на участке. Окно дачи было взломано ворами — дело было в начале мая, до дачного сезона — и мы через окно проникли внутрь. И там вновь увидели ветхость, пыль...
Позже я прочел у Бродского замечательные стихи о его «малой родине»: А зимой там колют дрова и сидят на репе, И звезда моргает от дыма в морозном небе. И не в ситцах в окне невеста, а праздник пыли Да пустое место, где мы любили.
Я был и рад, и не рад, что попал на дачу, на этот «праздник пыли» и запустения.
В тот первый приезд и в ближайшие следующие одно лишь радовало в Москве — глаза у людей на улицах были веселые, и молодежи на улицах было много, и почти не встречались люди жлобского сорта.