Путешествие в будущее и обратно

Пассажирский трап уже отдан, и мы поднимаемся в самолет по трапу, ведущему в кабину летчиков.

И вот мы в самолете — сразу же за нами задраивают дверь — в другом мире: светлом, теплом, спокойном. Жена падает в кресло, и нервы у нее не выдерживают — слезы катятся по лицу. А кругом не по-нашему одетые люди, с не по-нашему мирными лицами, мягко, добро, но ненавязчиво улыбаются нам. По внутреннему радио объявляют по-немецки и по-английски: «Мы просим извинения за непредвиденную задержку самолета. Мы надеемся на ваше понимание особого обстоятельства, приведшего к задержке». Потом мы узнали, что ранее пассажирам объявляли об этом «особом обстоятельстве» — это были мы! Австрийский представитель ради нас задерживал вылет самолета! Так мы первый раз познакомились с западными людьми и с Западом еще на советской земле.

— Это был Карпов? — спросила жена, когда пришла немного в себя.

— Нет, — ответил я. — Если бы это был Карпов, то меня, по крайней мере, не было бы сейчас здесь! Это был Павел Порфирьевич! Через своих «старых друзей», он, по всей видимости, хотел отрезать тебя, оставить в Москве.

Впоследствии мое предположение подтвердилось. Когда уже из Рима жена по телефону связалась со своей матерью, та стала неистово выспрашивать ее, как нам удалось улететь? И у нее даже вырвалось: «улететь всем вместе»! Ерофеев хотел, видимо, оставить дочь с внуком в Союзе, а потом попытаться уломать ее отказаться от эмиграции и от меня. Подобный прецедент уже был: какой-то генерал КГБ или МВД сумел задержать дочь, отсечь от мужа в аэропорту, а потом ее начали уговаривать развестись с мужем, подбросили даже фотографии мужа с любовницей. Не помню, чем это кончилось.

Где-то в середине полета, когда мы, видимо, пролетали над границей, какая-то рука, отодвинув все в сторону, сжала сердце тоской. Предчувствием одиночества, чужбины, безвозвратности — и ощущением, что я больше никогда не увижу мать.

Глава 16 Вена — Рим

Вена. Белла Италия.

Знакомство с эмиграцией.

Иржи Пеликан.

Конгресс «Третьего пути».

На «Свободе». Эмигрантская мозаика.

«Прошлое и будущее»

И вот мы в Вене, в венском аэропорту. Впервые — за границей! «За границей» — какие это были для советских людей волшебные и пугающие слова, почти то же самое, что на другой планете. И это действительно была другая планета. Свет, уют, чистота, отсутствие людских толп с напряженными, хмурыми лицами, сверкающие бары без очередей, многоцветье рекламы, служащие в красивой, разнообразной униформе с лицами профессоров или киноартистов, спокойные, уверенные, приветливые. Мы с женой еще озирались, подавленные увиденным, как вдруг наш восьмилетний сын нашел точные слова для самого первого нашего общего впечатления: «А правда, папа, здесь гораздо спокойнее, чем в Москве?».

Да, это было самое главное — ощущение спокойствия и безопасности, слитые вместе. И это ощущение, к слову, не оставляет меня и сейчас, когда я прилетаю в Мюнхен из Москвы.

В здании аэропорта нас встретил израильский представитель, говоривший на ломаном русском с польским акцентом. И вскоре мы в автобусе уже ехали в знаменитый замок Шенау под Веной — сортировочный пункт для прибывающих из Советского Союза эмигрантов. Двигаясь по городу, автобус проехал мимо автосалона. Все впервые увидели это чудо: стеклянные стены и за ними сверкающие иномарки. В автобусе нашелся шутник: «К празднику выкинули!». Мы прилетели в Вену 1 ноября, через шесть дней — годовщина «Великой Октябрьской социалистической революции».

Шоссе запомнилось мягким оранжевым светом, широтой, удивительно гладким покрытием. Мы не ехали — продолжали лететь. Но главным был — оранжевый свет над шоссе. После мертвящего бело-синего неона на московских улицах этот свет более всего создавал ощущение, что ты на другой планете. И сейчас я вспоминаю ту поездку как один из самых счастливых моментов в моей жизни. Широкое гладкое шоссе под оранжевым светом вело, казалось, в новую, прекрасную, свободную, богатую смыслом жизнь. На деле оказалось далеко не так: меня ждала впереди и старая жизнь — в эмигрантском (российском) сообществе! — но «оранжевое воспоминание» от этого сделалось, пожалуй, еще более щемящим, каким всегда бывает воспоминание о чем-то несбывшемся.

От замка Шенау у меня осталось в памяти несколько ярких впечатлений. Прибыли мы туда вечером, и в темноте ничего уже толком не видели. А утром я первым делом, еще до завтрака, пошел осматриваться. Утро, несмотря на начало ноября, выдалось солнечное и очень теплое, и замок оказался самым настоящим: со старинными стенами, рвами, башнями, внутренними дворами. Переходя из одного двора в другой, я вдруг увидел австрийских солдат. Они сидели вокруг длинного тесового стола на скамьях и завтракали. Это были, я понял, наши охранники. Впервые в жизни увидел иностранных, «вражеских» солдат, которые теперь меня защищали!

Солдаты эти были совершенно непривычными: розовощекими, мирными и в то же время интеллигентными крестьянскими парнями. (Сочетание неправдоподобное? — только для россиян!) Чем-то они напоминали того австрийского механика, который болел за нас в московском аэропорту. Солдаты добродушно и неспешно разговаривали, смеялись чему-то, уписывая яйца и колбасу, на столе стояли термосы с кофе. Автоматы лежали между ними на скамьях. И было трудно представить, что эти парни способны в кого-нибудь стрелять и сами погибать под пулями, и что это их отцы завоевали почти всю Европу от Испании до Москвы и Северного Кавказа, убивая при этом множество людей на своем пути и сами погибая. Потом, оказавшись в Германии, я понял, что за послевоенное время выросло новое поколение немцев и австрийцев, имеющих мало общего со своими соотечественниками гитлеровской эпохи. Судя по старым фотографиям и кинохронике, немцы и австрийцы того времени даже внешне отличались от нынешних. Лица, глаза тех, как правило, были какими-то сухими, стандартными, серыми.

Охрана замка Шенау, как я потом узнал, была организована не случайно. Незадолго до нашего приезда на автобус с эмигрантами было совершено нападение группы палестинских террористов, несколько человек было ранено. И в замке-то нас держали, чтобы легче было охранять!

Другое яркое впечатление. После завтрака к нашей группе подошел раввин с бело-голубым платком на плечах и пригласил всех, кто хочет, в молельную комнату — сотворить утреннюю молитву. И многие пошли — недавно сдавшие партбилеты члены партии, комсомольцы и «беспартийные коммунисты». Двойственное чувство вызвала у меня эта картина. С одной стороны, конечно, свобода, бля! А с другой — нового вида партсобрание!

И еще одним запомнившимся событием была беседа с представителем израильского «Шинбета», знаменитой израильской разведки. Когда я сказал администрации замка, представителям «Сохнута» (Министерство абсорбции Израиля), что не хочу ехать в Израиль, мне ответили, что в этом случае я должен переговорить с представителем «Шинбета». Так прямо и сказали: «Шинбета»! Представитель этот оказался добродушным средних лет человеком, говорившим по-русски с каким-то славянским акцентом. Он пригласил меня прокатиться до ближайшего кафе и там «спокойно побеседовать». Я согласился, но с неприятным чувством. Даже демонстративно, при шинбетовце подошел к жене и сообщил о приглашении. Здорово запугало нас родное ГБ, теперь стыдно вспоминать о своей трусости. «Агент «Шинбета»», едва заметно усмехнувшись, успокоил мою жену: «Мы, я думаю, ненадолго!». Для него моя реакция, очевидно, не была внове. Мы выехали из замка на шоссе и вскоре остановились около придорожного кафе. Официантка, красивая, опять же крестьянского типа девушка в расшитом платье с широкой длинной юбкой подала нам по чашке кофе с рогаликами, кубиками масла и медом. Рогалики эти, я потом узнал, были знаменитыми французскими круассанами!

Я повторил шинбетовцу, что хочу ехать в Италию, в Рим, а потом — в Англию, объяснил откровенно — почему. Из-за своих политических интересов. О том, что жена русская, говорить не стал: уже знал, что это не было существенно. Многие смешанные семьи уехали в Израиль, нормально там устроились и жили. Шинбетовец меня прекрасно понял, не отговаривал, только сказал с легким-легким упреком, что в Израиле уже известно мое имя как одного из «смелых активистов еврейского (он тут чуть нажал) движения».