Путешествие в Элевсин

Самого императора я сперва не увидел – его скрывала ширма.

– Иди сюда, – позвал он, и тогда только я приблизился и узрел его.

Принцепс сидел в кресле, одетый в простую багряную тунику. Его можно было принять за отставного офицера, отпустившего у себя в поместье длинные волосы, чтобы нравиться мальчикам и походить на актера.

– Здравствуй, господин, – приветствовал я его, склоняясь.

Порфирий кивнул.

– Разогнись. Где ты научился так сражаться?

– В храмах востока. Перед тем, как стать жрецом, я был охранником таинств. Меня учили великие воины, ушедшие от мира. Поэтому я сильнее большинства бойцов.

– Это я заметил, – сказал император. – И не один я, весь Рим. Так ты не только воин, но и жрец?

– Да, господин. Но я плохой жрец и знаю мало.

– Как твое настоящее имя?

– Мардук, господин. Но в Риме все зовут меня Маркус. Да и в Вавилоне чаще так звали.

– Я имею в виду, как твое полное вавилонское имя?

– Мардук Забаба Шам Иддин.

– Как странно, – сказал Порфирий. – Я не узнаю этого языка. В Вавилоне ведь говорят по-арамейски?

– Сейчас да. У большинства жителей или арамейские имена, или эллинские. Но я из жреческой семьи, господин. В ней до сих пор дают аккадские имена. На нашем древнем святом языке.

– Каково значение твоего имени? Расскажи подробно. Я верю, что имена имеют священный смысл. Боги метят нас с рождения.

– Мардук – высший бог Вавилона, – ответил я. – У нас жрецы часто носят имена богов, и это не считается святотатством. Моя фамилия означает «свободный от забот и печалей по милости Забабы».

– А кто такой Забаба?

– Это бог войны.

– Х-м-м… Подходит тебе весьма. Я буду звать тебя Маркус. Как ты попал в рабы, Маркус?

– Я занимался предсказаниями.

Порфирий засмеялся.

– Тебя осудили за неверные предсказания?

– Нет. За вывеску над лавкой.

– Да? Что за вывеска?

– «Высокорожденный потомок древнего дома, понтифик, которому служит блаженная Регия священным огнем Весты, также авгур, почитатель преподобной Тройственной Дианы, халдейский жрец храма вавилонского Митры, и в то же время предводитель тайн могучего святого тауроболия…»

– Титул длиннее моего. Как ты только это помнишь?

– У многих гадателей на вывесках написано и поболее того, – сказал я. – Просто на них не пишут доносов. Если бы ко всем подходили с одной меркой, нужно было бы осудить половину Рима.

– Возможно. А есть у тебя догадки, кто написал на тебя донос?

– Я слышал, это было сделано по наущению ланисты Фуска. Он искал сильных бойцов для арены, и кто-то нашептал ему, что я хорошо дерусь.

– Ланисту мы наказали, – промолвил Порфирий. – Но неужели римский суд осудил тебя по ложному доносу? Я не вмешиваюсь в судебные дела и запрещаю это другим, но мне горько такое слышать. Горько как отцу римлян. Хоть слово правды в твоей вывеске было?

– Я правда почитатель преподобной Тройственной Дианы – она для меня одно из лиц… Вернее, три лица великой Иштар.

– Понятно. Продолжай.

– Тауроболий мне тоже ведом. Остальное я добавил для красоты, господин, признаю это. Понтифика, Регину и Весту я упомянул всуе…

– Тауроболий? Это когда быков приносят в жертву? Ты правда этим занимался?

– В Испании я убивал быков на арене и тайно посвящал их Митре, чтобы задобрить богов. Ложью эти слова назвать нельзя.

– Ага. Тайно посвящал быков Митре и поэтому стал предводителем могучих святых тайн?

– В делах духа все зависит от дерзновенного устремления к божеству, господин.

– Отлично сказано, друг, отлично… Хорошо, что твоему заклинанию про тауроболий пока не научились наши мясники…

Император засмеялся – уже во второй раз. Хороший для меня знак. Владыки добры к тем, кто их развеселил.

– Так ты жрец, – повторил Порфирий. – Ведомы ли тебе загробные тайны? Только не лги.

– Некоторые ведомы, – ответил я. – Некоторые нет.

Порфирий указал на фреску.

– Посмотри на этот рисунок. Видишь лягушек?

– Да, господин.

– Что ты о них думаешь?

– Это сцена из знаменитой греческой пьесы, – ответил я. – Нарисовано с великим искусством. Что и неудивительно для твоего дома.

– Нет, – сказал император. – Как ты это понимаешь? Кто эти лягушки? И почему они наполовину люди?

– Когда в театре дают Аристофана, господин, лягушками наряжают хор. Я сам видел в Афинах, как их одели в зеленые хитоны и маски, и они квакали свое «брекекекес-коакс-коакс»…

– Возможно, – махнул рукой Порфирий. – Но я не про то, как эту пьесу ставят, а про то, на что она указывает. Быть лягушкой на загробной реке. На реке, отделяющей мир живых от мира мертвых… Интересно, да?

Я не понимал, куда он клонит, и это было тревожно. Когда перестаешь понимать, чего хочет цезарь, уподобляешься мореплавателю, несущемуся в тумане навстречу скалам.

– Как ты думаешь, что эти лягушки едят?

– Что едят? – переспросил я. – Не знаю, господин. Наверно, то, чем вообще питаются лягушки. Всяких мух, жуков.

– Какие жуки на Ахероне? – сморщился император. – Это же загробная река.

В споре с цезарем пуще всего опасайся победы… Дураком показаться не страшно. Наоборот, может выйти большая польза.

– Ну… Это выше моего разумения, господин.

– Все-таки скажи, что тебе кажется.

– Наверное, не настоящие жуки. Не такие, как здесь… А! Понял! Души жуков и мух.

Порфирий довольно засмеялся.

– Ты неглуп, Маркус. То же самое подумал и я. Души насекомых переправляются через Ахерон, а лягушки Ахерона их поедают… Лягушки не в нашем мире, но и не в другом. Они на границе… Хорошее место, правда? Сытное уж точно. Мы все на них работаем. И я тоже.

– Ты, господин? Каким образом?

– Даже прихлопывая комара, я кормлю этих лягушек… Сам римский император прислуживает этим тварям. А уж когда я даю игры или начинаю военный поход…

Порфирий пристально уставился на меня, и мне пришлось поднять глаза, чтобы встретить его взгляд.

– Думаю, – сказал Порфирий шепотом, – что, если с загробной ладьи упадет человеческая душа, они ее тоже запросто сожрут, как полагаешь, Маркус? Ведь душа комара вряд ли сильно отличается от души человека, разнятся только тела…

– Не могу знать этого точно, – ответил я. – Полагаю, что принцепс видит подобные тайны яснее мелкого вавилонского жреца.