Путешествие в Элевсин

– Я тоже не знаю в этой области ничего точно, – сказал Порфирий, – а предполагаю… Представь, Маркус… Может быть, Ахерон – это не совсем река?

– А что тогда, господин?

– Это такая река, – продолжил император, снова прейдя на шепот, – у которой лишь один берег. А другого нет. Только камыши и лягушки. И лодочник врет, что перевозит нас на другой берег, а сам просто отвозит души лягушкам на корм…

– Я не вижу таких глубин, божественный, – ответил я, сделав испуганное лицо.

Особо притворяться мне не приходилось. Когда император говорит о смерти, следует волноваться. Какой-нибудь риторический завиток его речи может потребовать демонстрации, так в Риме умерли многие. Даже если беседуешь с ним наедине, это не спасет. Он ведь уверен, что на него постоянно смотрят боги.

– Но это еще не самое страшное, Маркус, не самое страшное… Если в реке водятся лягушки, там могут водиться и хищники крупнее… Как ты думаешь? Лягушкам, скорее всего, достаются только объедки.

– Мне жутко говорить о таких вещах, божественный. Почему ты размышляешь об этом?

– Почему, интересно, об этом не размышляешь ты? – спросил Порфирий. – Ты тоже кормишь этих лягушек. Или тех, кто прячется за камышами…

И он сложил перед собой ладони с растопыренными пальцами, изобразив что-то вроде разинутой зубастой пасти.

– Не я сам, господин. Я лишь подношу им блюдо. Кормит их ланиста Фуск.

– Кормил! – захохотал принцепс. – Кормил! Пока они его самого не съели… Ты ловко сразил его, Маркус. Песком в забрало… Молодец. Почему, интересно, другие бойцы так не делают?

– Фуск был хорошим ланистой, господин, – ответил я. – И опытным воином. Будь он моложе, успел бы закрыться щитом. А чтобы бросить песок в глаза, нужно выпустить из рук оружие. Это рискованный прием, и не для новичков.

– Вот как? Понятно.

– Могу я спросить тебя, господин – зачем ты послал Фуска на арену? Он ведь был полезнее как ланиста.

– По государственным соображениям, – сказал Порфирий. – Ты уверен, что хочешь знать?

Я пожал плечами.

– Двадцать два лучших гладиатора ланисты Фуска – это весьма дорого, Маркус. Обременительно для казны. Кроме того, я давно у него в долгу. А если выставить на арену его самого, казне достанется все, что у него было, поскольку я его законный наследник. Значит, я теперь должен сам себе. Это денежная сторона вопроса, Маркус. Но есть и нравственная сторона.

– Какая, господин?

– Всякий, кто посылает бойцов на смерть, должен быть готов к ней сам. Александр Великий, которого я боготворю, сражался в гуще своих солдат и дважды был ранен. Фуск же наживался на чужой смерти. К тому же он прибегал к наветам и доносам. Боги восстанавливают справедливость. Цезарь лишь их орудие, Маркус.

– Ты говоришь готовыми эпиграммами, господин, – сказал я. – Сам Марциал был бы посрамлен.

Порфирий улыбнулся.

– Ты, верно, хочешь узнать, зачем я устроил это побоище на арене?

– Конечно, господин.

– Долги, с которыми Фуск наконец расплатился – не главное. Воины дрались до смерти, потому что только в этом случае они бьются честно, без хитростей и сговора. Мне нужно было определить самого сильного.

– Зачем?

– Победитель в таком бою стоит целой когорты.

– Императорского приказа ждут десять легионов. Что господину какая-то когорта?

– Верно. Но если рядом будешь ты, мне не понадобится толпа вооруженных людей. Согласишься охранять меня – сделаю тебя римским всадником и богачом. Дам тебе право трех сыновей, даже если их у тебя не будет. А если будут, в достатке проживут не только они, но и их дети.

Такая минута бывает в жизни один раз. Главное здесь не продешевить, потому что после торговаться будет поздно.

Я изобразил на лице мучительное колебание.

– Мало того, – продолжал император, – раз ты и правда жрец, к старости я сделаю тебя понтификом, и ты сможешь добавить к своему титулу имена Регины и Весты. То самое, за что ты был осужден, ты получишь на самом деле… Но не испытывай меня слишком долго.

Дольше молчать не стоило.

– Служить господину – великая честь. Одно его слово уже закон, а если он обещает такие дары, я, конечно, согласен. Но справлюсь ли я?

– Это мы увидим. Я ожидаю, что ты будешь рядом и защитишь меня, когда предадут все остальные.

– У господина есть основания ждать предательства?

Порфирий засмеялся.

– Они у императора всегда есть, – сказал он. – Даже если их нет. Причем, Маркус, если повода для опасений нет – это самое опасное, потому что императоров убивают именно тогда, когда они ждут этого меньше всего.

– Понимаю, господин.

– Сейчас иди, Маркус. Тебя накормят и покажут твое жилище.

Я поклонился – и покинул императорскую спальню.

Новая служба пришлась мне по душе.

Я жил вместе с рабами и прислугой в большом трехэтажном доме на территории виллы. У каждого из императорских слуг была здесь крошечная каморка (в таких домах сейчас живет половина Рима, и еще платят втридорога за аренду). Не слишком роскошно для циркового чемпиона, но удобно – император был совсем рядом.

Я приходил сюда только спать – а поскольку моя комнатка помещалась на последнем этаже, шум чужих совокуплений и свар мне не мешал. Впрочем, шуметь здесь боялись.

У входа в наши кирпичные соты стоял прилавок с горячей едой, расписанный фазанами и петухами. Еда в подогреваемых горшках была отменной – нам доставались остатки императорских пиршеств. Я ел дроздов и красноперок каждую неделю, а жареный кабан или индейка были самым обычным делом.

Фалерном нас не баловали, но молодое кислое вино было чистым и полезным для здоровья. Воду, которой его разбавляли, пил сам император – местного родника хватало на всех.

Все было хорошо, вот только мучили странные сны, где меня допрашивал худой старый жрец в черном. Вместе с ним мы зачем-то пускали изо рта сладкий дым в потолок большой черной комнаты.

Это был какой-то экзамен. Я силился его сдать и не мог – жрец выпытывал нечто непонятное, и каждый раз я просыпался в тоске и страхе. Но ни единого слова из наших разговоров в моей памяти не оставалось.

Видно, мою душу звал назад Вавилон.

Утром, помывшись и обрив лицо, чтобы не оскорблять своим видом гостей принцепса, я надевал чистую тунику, спрыснутую дорогими духами, и смешивался с придворной толпой.

Охрана знала, кто я – по императорскому приказу мне был открыт доступ повсюду. Но центурион преторианцев Формик (у него правда было такое имя, хотя на муравья он походил не особо) в первый же выход отобрал у меня меч, который я целый день перед этим прилаживал под одеждой.