Путешествие в молодость, или Время красной морошки

Да, это был настоящий Гэмакэргын, в белой кухлянке, белых меховых штанах, белом малахае, по своему внешнему виду собравшийся покинуть этот мир. Правда, его лицо было несколько испуганным: но ведь с человека впервые в жизни снимали тень! Как тут можно быть спокойным?

Гэмакэргын взял бумагу и долго вглядывался в свое изображение, снова вспоминая и переживая мысли, одолевавшие его, когда он стоял у стены тундровой яранги перед стеклянным глазом фотоаппарата, навсегда прощаясь с жизнью, — А мне можно взять это? — спросил он.

— Бери! — великодушно ответил Гэмауге. — Для паспорта нужна маленькая тень, а эту я попросил сделать лично для тебя, как подарок.

— Спасибо, — растроганно поблагодарил Гэмакэргын и спрятал собственную тень в укромное место, где хранились семейные реликвии и священные предметы для ритуальных обрядов.

— Лет десять, как нет в живых Гэмакэргына, — с сожалением сказал Гэмауге. — Его дети выросли. Кто в тундре остался оленеводом, кто выбрал для себя другой путь. А эту фотографию подарил мне его внук, Костя Гэмакэргын, фотограф нашей районной газеты. Он переснял ее с той, давней. Когда я смотрю на нее, я вспоминаю нашу молодость и как бы обозреваю мысленно тот огромный путь, который мы прошли…

Они придут

На берегу валялось много плавника: искореженные, выбеленные соленой водой целые стволы деревьев, доски, пустые деревянные ящики, обломки бочек с клепкой, раскрывшейся наподобие расцветшего цветка, и среди всей этой серовато-белой массы, иногда отливавшей мертвенной синевой, выделялись разные пластмассовые изделия — бутылки, фляжки, флаконы и даже канистры… Преобладающим был ярко-оранжевый цвет, видимый издалека.

Все это богатство лежало нетронутым у среза воды, невдалеке от того места, где когда-то располагались яранги старого Уназика.

Анахак вышел на мыс. На старых картах он именовался Индиан-Пойнт, а эскимосы этого берега называли его по-своему — Уназик, точно так же, как называлась эта длинная коса, идущая с материка наперерез морскому течению.

Вездеход тарахтел, удаляясь в сторону полярной станции. Там он заправится и на обратном пути заберет районного инспектора по охране природы Анахака.

Ветер дул с моря, и глаза слезились: то ли от соленых капель, то ли от волнения…

Лет двадцать Анахак не был здесь. С тех пор, как переселились в бухту Тасик в начале пятидесятых годов, в пору укрупнений и реорганизаций.

Новое место было рядом с районным центром, и когда вдруг кому-то хотелось выпить, он просто бежал через Красивое ущелье, выходил на Гнилой угол бухты и даже не вспотевшим врывался перед закрытием магазина «Снежный» в винный отдел, расположенный для удобства покупателей прямо у входа.

Чем ближе было место старой яранги, тем труднее становилось дышать, хотя Анахак шел медленно, часто останавливаясь, чтобы передохнуть и вытереть заслезившиеся глаза, Здесь не было развалин. Отчетливо виднелось очерченное уже невидимыми стенами пространство земли, внутри которого можно было легко угадать места очага, кладовки, полога… От полога остался плотно уложенный тундровый мох. Он еще не весь был сорван ветром и лежал голубым ковром, чуть мокрым от соленой влаги, принесенной с моря.

Анахак взял горсть мха и понюхал.

Пахло детством.

Вокруг невидимых стен лежали большие камни, которые когда-то держали моржовые кожи, крышу яранги.

Анахак присел на один из камней и посмотрел на море.

Волна еще была мелкая, но к вечеру ветер наберет силу — и море обрушится на галечный берег тяжелыми, холодными валами.

Далеко на мысу виднелись причудливые антенны полярной станции. В детстве таких не было. Были другие — высокие и простые. А эти какие-то колючие.

Почему-то хотелось заплакать, как в детстве, и услышать ласковый голос матери.

Но голоса матери нет, как нет вот этих яранг. Мать похоронена на кладбище в Анадыре, в окружном центре. Она умерла в больнице, и Анахак, тогда еще студент Анадырского педагогического училища, хоронил ее с земляком Пиура, который сейчас где-то в Ленинграде, в аспирантуре. Отец из-за погоды не смог приехать. Анахак и Пиура сидели в бортовой машине, держась за обитый красным ситцем гроб, и оба плакали, не стыдясь слез. Смерть напомнила им родину. Не ту, где они теперь жили, а вот эту косу и соленый ветер над ярангами.

Мать перед смертью вспоминала косу, мыс, птичьи стаи, пролетающие над ярангами, вечную музыку морского прибоя и моржовое лежбище… Да, Моржовое лежбище вон за тем поворотом.

Анахак встал и посмотрел туда. Словно что-то толкнуло его изнутри, и он зашагал вперед, отворачивая лицо от секущего холодного ветра.

Прежде в эту пору в Уназике всегда было тихо: моржи подходили к берегу, и резкий звук или шум мог отпугнуть их.

Поначалу на берег вылезали моржи-разведчики, огромные, часто с обломанными клыками. Они долго купались в прибойной пене, потом нехотя, осторожно выбирались на гальку, зорко поглядывая вокруг. Через какое-то время к ним присоединялись другие животные, и последними вылезали на умятую гальку моржихи с молодняком.

В селении в это время разговаривали вполголоса; — даже в школе не звенел возвещающий перерыв звонок.

Люди ждали, пока лежбище не заполнялось моржами так, что рев стада долетал до яранг. Те животные, кому не досталось места на пляже, лезли прямо поверх других, дрались за каждый клочок суши, ломая друг другу длинные белые бивни.

Наблюдатель — обычно человек пожилой, но сохранивший зоркость — с рассвета до заката сидел на возвышенности и смотрел за лежбищем. Иногда к нему присоединялись старики. Они и решали, когда бить моржа.

Это был воистину священный праздник. К нему готовились загодя. Тайком от секретаря парткома в одной из яранг совершалось священное действо. Приносились жертвы морским богам.

Маленький Анахак, дрожа от ночной предзимней стужи, стоял поодаль со своими сверстниками и молча наблюдал. Иногда он видел возле школы маячившую фигуру русской учительницы. Она утверждала на уроках, что бога нет. Анахак с ней соглашался. Также она говорила, что нет и множества богов, которым поклонялись когда-то жители Уназика и окрестных эскимосских селений. И с этим Анахак тоже был согласен.

Однако здесь, на берегу моря, он чувствовал, что есть нечто или некто, где-то там, далеко, за темным пологом, укрывавшим морскую даль, кипевшую моржами, тюленями, огромными морскими великанами-китами.

Уже потом, в Анадыре, читая книги, Анахак стал понимать, что в действиях его земляков было совсем не слепое поклонение неведомым и невидимым богам. Это было поклонение природе, которое на родном языке называлось торжественно и просто — Внешние силы. Причем эти Внешние силы действовали и в самом человеке. И перед трудным и торжественным актом заклания моржей на лежбище охотник обращался больше к себе самому, к своему нутру, к глубинным истокам своей души. Ибо заклание моржей требовало и высоких душевных сил, который придают твердость руке, держащей копье.