Путешествие в страну летописей

— Отменно! Вы совершенно правы насчет Нестора и очень логичны в отношении Сильвестра. Но вот, извольте взглянуть. — Шахматов встает, берет с полки том летописей. — Помните, Мономах перечисляет в «Поучении» все свои походы, начиная с тринадцати лет… Множество походов: на вятичей, к Смоленску, на поляков, на Всеслава. Всего более 80 походов. О последнем из них в завещании говорится так: «И потом ходили к Владимиру (городу) на Ярославца (племянника Мономаха), не вытерпев злодеяний его». Что вы скажете об этом?

— Я как-то не улавливаю, Алексей Александрович, связи с тем, что…

— Да как же, подумайте… В каком году был этот самый поход на Ярославца?

Студент перелистывает книгу и находит, что в 1117 году.

— Именно! Это удостоверяют многие летописи да и другие источники. В 1117-м. Вы понимаете, что это означает? Вы говорите, что «Поучение» внес в «Повесть временных лет» Сильвестр. Но если в «Поучении» рассказывается о войне 1117 года, значит, оно само написано не раньше 1117 года. А Сильвестр ведь сам признается, что закончил труд в 1116-м…

Студент лихорадочно вспоминает, не было ли об этом в лекциях. Вспомнить не может, но убежденный, что профессор «ловит», прибегает к исконному студенческому правилу — не произносить роковых слов «не знаю»…

— Какая мелочь, Алексей Александрович, разве может случайная фраза, один год разницы разрушить вашу стройную схему?..

Шахматов внимательно и добродушно разглядывает поклонника «стройной схемы».

— Я же сказал, что выставлю вам высший балл. Наша беседа — не экзамен. Мне просто любопытно узнать мнение ваше об этом противоречии. Будем честны, от него не отмахнуться. Все-таки 1117-й был после 1116-го? Выходит, ни Нестор, ни Сильвестр не могли вставить в «Повесть временных лет» Мономахово поучение… Кто же это сделал?

Студент размышляет более минуты и, убедившись, что срок для ответа на вопрос недостаточен, тихонько бормочет:

— Не знаю…

Вот и я не знаю, — доверительно шепчет академик.

1117 год

1117 год не давал покоя.

Больше всего сказано об этом годе в летописи Ипатьевской. И Шахматову, конечно, не нужно открывать книгу, чтобы вспомнить: «В лето 6625 (1117)… Привел Владимир сына своего Мстислава из Новгорода и дал ему отец Белгород. В тот же год взял Владимир за Андрея внучку Тугорканову. В тот же год тряслась земля сентября 26. Тогда приходили половцы к болгарам и выслал им князь болгарский питье с отравою, и, выпив, Аепа и прочие князья половецкие все умерли. В том же году умер царь Алексей (в Византии) и воцарился сын его Иван…»

События 1117 года сообщаются весьма подробно. Пишет, конечно, современник и очевидец. Однако византийский царь Алексей Комнин умер на самом деле не в 1117, а в 1118 году. Значит, и вся запись сделана не раньше 1118-го…

Но какие резкие перемены происходят в тексте после окончания записей 1117 года! Вместо подробного, живого изложения событий — краткое перечисление фактов.

Значит, до 1118 года летописание еще ведется, а затем — перерыв по крайней мере на несколько лет.

Значит, в 1117–1118 годах происходят какие-то события, очень важные для истории летописания.

Сильвестр положил перо еще год назад, но в 1117–1118 годах в летопись вносятся «свежие события». В 1117–1118 годах в летопись вставляют также «Поучение Владимира Мономаха».

1117-й и 1118-й

— Интересно, Алеша, кем бы ты стал, если б жил лет восемьсот назад, во времена твоих летописцев?

В кабинете Шахматова собрались старые гимназические товарищи, солидные отцы семейств, педагоги, чиновники, коммерсанты. В комнате дым, на столе недопитые бокалы, старый журнал «Братство» — коллективное творение восьмиклассников 4-й московской гимназии. Восьмиклассниками они были в 1880 году. Тому уже более четверти века. Шахматов листает странички журнала: портрет Дарвина, биография Рылеева, статья «Что такое язык» гимназиста Алексея Шахматова…

— Кем, говорите, был бы я веков восемь назад?.. Нет, летописцем навряд ли. Ученым монахом? Может быть. Скорее, просто странником…

— Эх, господа гимназисты, — восклицает статский советник, в прошлом знаменитый пятерочник и зубрила, — Шахматов и сейчас проживает не в нашем прозаическом XX столетии, а в романтическом XII. Счастливец! Какое ему дело до наших повседневных забот, до политики?

Шахматов улыбается и не спорит.

— А я слышал совсем иное, — вмешивается журналист, в прошлом — ответственный редактор этого самого журнала «Братство». — Я слышал, что в рукописном отделении академической библиотеки…

Шахматов хмурится. Журналист замечает это и замолкает, а рядом сидящие спешат пустить беседу по другому руслу.

Они объявляют, что, если б заменить у Алексея Александровича Шахматова — господина директора рукописного отдела библиотеки Российской Академии наук — академический фрак на гимназическую куртку да еще сбрить усы, то предстал бы перед ними прежний Алеша Шахматов.

— Злые языки поговаривают, что ты, Алеша, сквозь страницы читаешь и старину расколдовываешь…

— Да нет, братие, все больше путешествую.

— Как это — путешествуешь?

— Да уж который раз: из XI, скажем, века в XII… Или наоборот. Еду, высматриваю, кто да что сказал, кто да что написал.

— Ну, а сейчас?

— И сейчас путешествую. Болезнь такая. Сейчас с вами говорю и все равно путешествую. Видите ли, недавно прелюбопытнейший год обнаружил — 1117-й, вот и путешествую.

Братия шумит, просит подробностей, но Шахматов ловко отшучивается.

Вскоре все расходятся. Академик садится в кресло и задумывается. Задумывается о том, что молодость прошла и что, как это ни странно, его это обстоятельство не огорчает.

Он вспомнил утверждение статского советника, что Шахматов проживает в романтическом XII столетии и политикой не занимается… Друзья ловко переменили тему, значит, до них уже дошли слухи. Дело в том, что на днях полиция явилась с обыском к Всеволоду Измайловичу Срезневскому, его ближайшему помощнику по рукописному отделу, а потом явились и в отдел, копались, искали. Жандармский полковник кричал Срезневскому: «Запретные сочинения собираете. Крамольникам охранные листы даете!»

Шахматов понимал, что он также может удостоиться «визита».

Хорошо еще, что полковник не догадался снять с дальних полок рукописи и старопечатные книги. Нелегко было бы ему объяснить, как там очутился большой архив латвийской социал-демократической организации, сотни листовок, преимущественно большевистских, громадные комплекты запрещенной литературы…

Конечно, в чем-то зубрила, статский советник, прав: Шахматов занимается не политикой, а языками и древностью. Из того, что он прочитал в листовках и нелегальных газетах, непрерывно прибывающих на адрес библиотеки Академии наук, многое ему чуждо и непонятно. Но он нисколько не сомневается в правильности своих действий. Когда надо было передать специальную коробку для сбора рукописей с охранной грамотой и печатью рукописного отдела Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу, Шахматов уже знал, что этот молодой ученый, отличный знаток фольклора и религиозных течений, является профессиональным революционером, большевиком. Директор отдела рукописей догадывался также, что в этой коробке будут храниться документы совсем особого свойства. Он понимал, что сильно рискует, но коробку и охранную грамоту дал без всяких колебаний.