Путешествия за камнем

Эти выписки из отчета комиссии по скотоводству показывают быстрый культурный рост страны.

Если мы вспомним, что еще в 1925 году в песках Туркмении ровно ничего не было, то мы не можем не приветствовать проделанную работу — вырытые новые колодцы, 4 культурные базы, кооперативные лавки, 35 школ, 3 кибитки-читальни, кинопередвижку и 9 фельдшерских пунктов, которые явились результатом внимания к «людям песков». К 1928 году кочевое скотоводческое население было объединено 38 аульными советами, объединяющими от 1000 до 7000 человек.

Кара-Кумы оживают. Это больше не пустыня, а «пески» со своеобразным хозяйством и укладом жизни. «Люди песков» — «кумли», по выражению туркмен, — уже не оторванные от жизни, забытые в песках дикари-кочевники, это граждане Советского Союза, строящие в песках новое хозяйство и новую жизнь. Когда мы шли в первый раз в пески, всего этого еще не было. Никто ничего не знал о пустыне и ее населении. Когда мы ехали в третий раз, строительство новой жизни на каждом шагу само говорило за себя.

Моя задача — последовательно изложить наши впечатления от отдельных экспедиций и нарисовать по этапам картину мирного завоевания Кара-Кумов, историю научного и хозяйственного овладения этой областью, по размерам превышающей территорию Англии вместе с Шотландией и Ирландией.

Первая каракумская экспедиция

В пути

Была осень двадцать пятого года. Прошли шумные торжества двухсотлетия Академии наук, и я решил, не предупредив никого, попытаться проникнуть в пустыни Средней Азии. Меня уже больше не манили красочные осенние картины туркестанских оазисов…

…На желтеющих хлопковых плантациях белеют ослепительным светом горы собранного хлопка. Караваны верблюдов и арб медленно, но упорно, длинными извилистыми змейками вьются по дорогам, по безводным пустыням адыров^[49], среди зеленеющих возделанных полей и узких улиц кишлаков и аулов^[50]. Богатый урожай собрал сюда, в плодородные низины Туркестана, все свободное население. Красиво пестреют яркие краски нарядов узбечек и детворы, и таджикских рабочих, спустившихся из своих горных гнезд к хлопковой жатве…

Но не эти картины манили и влекли меня в Туркестан. Мне хотелось после пестрых и ярких красок богатства и плодородия очутиться в мире безлюдья и тишины пустыни. Мне хотелось понять во всей глубине величие среднеазиатских песков, понять их трудности и опасности, своеобразие их богатств. В Туркестане только пустыня в ее разнообразных проявлениях, в резкой смене с плодородными оазисами может пролить свет на то, как отвоевывал человек у природы ее богатства. Как химику земли мне хотелось самому посмотреть на тот своеобразный мир солей и озер, мир выцветов и песков, защитных корок и пустынных загаров, которые характеризуют пустыню и составляют ее красоты.

Мне вспомнились яркие краски разных руд высокогорных пустынь Южной Африки, я зачитывался описанием сверкающих и переливающихся цветами радуги опалов в пустынях Австралии и, увлекаясь рассказами путешественников по Калахари или Сахаре, рвался посмотреть собственными глазами и понять собственным умом величие пустыни.

С этими мыслями ехал я к своему товарищу по работе — Дмитрию Ивановичу Щербакову, который работал на руднике в Фергане, у подножья снежных вершин Алая. Быстро мчалась «шайтан-арба» — чертово чудище местных жителей, по узким дорогам и переулкам кишлаков, между залитыми водой рисовыми полями, среди сказочной красоты плодородия.

Сочные гроздья винограда свешивались сверху с переплетов домов. Кучи дынь и фруктов заполняли базары. Шумела и кипела рождающаяся жизнь молодого Узбекистана.

И вот я на руднике… Поздно вечером около нашей землянки, перед сверкающими при луне снегами дивной панорамы Алая, я поделился с Дмитрием Ивановичем своими предположениями. Я говорил, что меня влечет Каракумская пустыня не только своими замечательными химическими особенностями и своеобразной природой, но и ее неизведанными серными богатствами.

О них мы слышали уже давно, и о них снова заговорили в 1916 и 1917 годах. Рассказывали об удивительных богатствах, о каких-то горячих вулканических источниках, которые выносили серу и опал и, подобно гейзерам Исландии, образовывали в песках огромные конусы — бугры. Все это звучало чрезвычайно интересно, сулило новые минералогические открытия и, главное, — обещало дать серу, нужную для Советского Союза в больших количествах.

Мы с Щербаковым увлеклись этой идеей. Шлем с рудника телеграмму в Ашхабад, запрашиваем условия, возможность получить караван, найти проводников. И вот ответные телеграммы из Ашхабада получены. Возможность двинуться в глубину Туркменистана ясна, и мы решаемся ехать в Кара-Кумы, в загадочную для нас, величайшую пустыню Средней Азии.

Удобный поезд Среднеазиатской железной дороги уносит нас из Коканда. Через узкие ворота, вдоль берегов мутной Сыр-Дарьи, выезжаем мы из Ферганской низины. Вот долина Зеравшана с ее живописными кишлаками, Самарканд. Постепенно меняются колорит, краски и быт. Синие тона на узбекских халатах сменяются пестрыми нарядами Бухары, красными красками Туркмении. Легкая постройка Узбекистана заменяется новыми линиями архитектуры бухарского дома. Близко теснятся жилища друг к другу под защитой общей стены курганчи^[51].

Из удобного вагона с большими окнами мы как бы впиваемся в эти картины красочного Востока. Быстро одна за другой сменяются они с теми же резкими контрастами, которые характерны для природы и жизни Средней Азии. Мощная Аму-Дарья с мутными, шоколадными водами в низких берегах, среди намытых островов и наносов, отделяет нас от Туркмении, и на третий день мы уже в молодом Туркменистане, одной из интереснейших республик Советского Союза. Один за другим мелькают мимо нас цветущие аулы-оазисы Мерва и Теджена. С юга все ближе и ближе теснятся к железной дороге вершины Копет-Дага. На станциях, среди огромных туркменских папах, видны маленькие барашковые шапки иранцев. Серебряные пояса и кинжалы, блестящие серебристые, перетянутые поясами халаты невольно заставляют вспомнить о Кавказе, и почти незаметно, постепенно сближаются, связываются индийские и монгольские мотивы Востока с красотами кавказских горных гнезд Дагестана. Даже само слово «кишлак» сменяется словом «аул». Открытые лица женщин, увешанных серебром; самостоятельность этих женщин, участие их в общественных делах, весь быт и уклад жизни и характер туркмена невольно вводят нас в совершенно незнакомый мир восточного народа, только что просыпающегося от кочевой жизни, полной удали и приключений, к оседлой жизни пахаря.

Независимость, свобода национальностей внесла новую струю в творчество молодой советской республики, и вы чувствуете это биение новой жизни в каждой мелочи.

Однако в самом Ашхабаде нас ждет некоторое разочарование. Никто ничего не знает о песках, все хотят помочь, но «пески» и сами «люди песков» — «кумли» — кажутся чем-то неведомым и таинственным.

В то время на северо-востоке около Сарыкамышской впадины властвовал Джунаид-хан — бывший хивинский хан; некоторые туркменские племена, населяющие северо-запад песков, находились под его влиянием.

— Идти, — говорят, — можно, но вернетесь ли вы живыми — это вопрос!

Мы сидим в Ашхабаде, столице Туркменской республики. С юга ее окаймляют красивые, только что запорошенные снегом хребты Копет-Дага. Как огромная застывшая волна, тянется вал сплошных хребтов, а перед ним, как спокойная гладь моря, — пустыня. Тоненькая лента железной дороги рассекает, как острием ножа, эти два мира, и только отдельными языками врезаются в пустыню зеленые оазисы вдоль быстро текущих арыков и подземных кярызов. Вот она, пустыня Кара-Кумы, вот цель наших стремлений и долгих скитаний!..