Путеводитель по судьбе: От Малого до Большого Гнездниковского переулка
Шрифт:
– Юрий Григорьевич, – сказал Сыр Буртину, – вы понимаете, что Александр Борисович с вами работать не может.
И Буртин ушел к Твардовскому, в «Новый мир». По-моему, не прогадал».
Ещё Володя Михайлов, работавший до Олега Мороза завом отделом науки, заметил, как раболепно звучат в устах сотрудников эти «Чак» и «Сыр». «Вы же в глаза их так не назовёте, – резонно говорил Володя. – Зачем же храбриться втихомолку!»
Но не только в этом дело. Радзишевский не производил в газете впечатление смельчака, но слыл человеком порядочным, который не станет возводить напраслины на другого.
Стал, оказывается. Он пришёл в газету пусть и не намного, но позже меня (кажется, году в 1969-м). Юру Буртина Радзишевский в «Литературке» не застал. Печально не то, что он выступает свидетелем того, чего не видел. Безобразно,
Буртин не работал в «Литературной газете» до прихода Чаковского. И разнёс его повесть не перед самым приходом, а гораздо раньше – года за три до появления Чаковского в газете. Причём разнёс не «Свет далёкой звезды», а тогдашнюю (1960-й год) новинку – «Дороги, которые мы выбираем». Разумеется, Чаковский об этом не забыл. Но других к воспоминанию об этом не побуждал.
Я рассказывал в «Стёжках-дорожках» о недолго проработавшем редакторе отдела литературы, детском писателе Владимире Карповиче Железникове (позже он прославился своими повестями «Чудак из шестого «Б»» и «Чучело», по которым поставили фильмы, удостоенные государственной премии. Железников её получил оба раза как сценарист). Владимира Железникова привёл в редакцию Сырокомский. А тот немедленно предложил Буртину стать своим заместителем, не ведая о рецензии на Чаковского.
И меня в газету позвал Железников. А сам скоро из неё ушёл. Чаковский за что-то на него наорал, Володя его не дослушал. Вышел и в так называемом «предбаннике», где сидела общая секретарша Чаковского и Сырокомского Фрида, написал заявление об уходе.
Его отговаривал Сырокомский, его отговаривал наш отдел – отдел Буртина. Но Железников был непреклонен.
А Буртин работал после этого ещё больше полугода. Чаковский, конечно, не был рад такому заведующему, но до поры до времени его терпел.
Терпение его лопнуло, когда Юра стал издеваться над так называемыми обязательными для отдела заданиями (нас ведь курировал секретариат Союза писателей СССР). Скажем, объявляет главный редактор, что мы должны заказать рецензию на такой-то роман руководящего писателя. «Хорошая книга! – подтверждает Буртин. – Рецензия на неё будет подарком любителю литературы». Все фыркают, а Юра сохраняет серьёзность. Вот здесь неприязнь Чаковского вылезла наружу, и он пошёл вкатывать Буртину выговор за выговором, явно собираясь выставить его за дверь.
Дожидаться, когда ему на неё укажут, Юра не стал. Он подал заявление об увольнении по собственному желанию.
Свидетельствую: это заявление невероятно расстроило Сырокомского, который любил независимых людей. Он уговаривал Юру остаться хотя бы обозревателем, обещал ему свободный график. Однако работать в газете Чаковского Юра больше не хотел.
И ушёл он не в «Новый мир», а в никуда, на «вольные хлеба». Это через некоторое время, узнав о его положении, позвал Твардовский Буртина к себе в журнал.
Письмо, восстанавливающее честь и достоинство покойного Виталия Александровича Сырокомского, мы напечатали в «Знамени», которое давно уже переехало с Тверского бульвара.
Но в то время, о каком я вспоминаю сейчас, журнал был именно там, в доме № 25. А по прямой от него – через бульвар и чуть забирая влево, находилась городская усадьба 1850-го года, перестроенная в 1874-м году знаменитым венским архитектором А. Е. Вебером. Тот прибыл в Москву по приглашению предпринимателя и мецената Александра Александровича Пороховщикова, известного тем, что он возвёл культурный центр «Славянский базар», куда входил и популярный у интеллигенции ресторан. Увы, ничего не сохранилось – ни центра, ни ресторана! Вебер двухэтажную усадьбу перестроил, но не надстроил. Надстроили её уже в советское время. Мимо неё мы сейчас как раз и идём. За ней в глуби стоит ещё более древний дом – 1820-х годов. Вебер и его перестроил в 1874—1875-м. Этот дом знаменит тем, что здесь в 1900—1915-х годах находилась редакция сатирического журнала «Будильник». Того самого, который основал карикатурист Николай Александрович Степанов в 1865-м году. Выходил он шесть лет в Санкт-Петербурге. Потом через два года с 1973-го стал издаваться в Москве. Именно в нём начал печататься с уморительными своими рассказиками двадцатилетний Антоша Чехонте, постепенно мужая и превращаясь в Чехова.
В 1900-м году, когда редакция «Будильника» переехала в Малый Гнездниковский,
журнал подводил итоги уходящего XIX века.Например:
«– Какая разница между началом и концом XIX века? – В начале мечтали о зАмках, в конце о замкАх». Или:
«Одного только не исполнил век – это летание по воздуху, но зато остались усовершенствованные способы вылетания в трубу, купцов, биржевиков и др.»
Грустный юмор. Тем более грустно читать его сегодня, в октябре 2008-го года, когда и зАмки и замкИ ещё месяца два назад были одинаково вожделенны для многих. Но вот – хозяева многочисленных зАмков нынче мечтают от них избавиться, повыгодней их продать. Но не получается повыгодней. И даже просто продать. В связи с понижением значения технического индекса Московской межбанковской валютной биржи более чем на 5 % торги на Фондовой бирже приходится периодически приостанавливать. Падает индекс Российской Торговой Системы – то есть неумолимо снижается стоимость акций и ценных бумаг кампаний, которые вчера ещё демонстрировали миру свою всё возрастающую финансовую мощь. Катится вниз значение технического индекса, а это значит, что нефтяная труба, ещё недавно приносившая фантастические барыши силовикам, купцам, биржевикам, превратилась в трубу изобретённого в прошлом веке пылесоса, который неумолимо всасывает в себя огромные, непосильным трудом нажитые состояния.
Малый Гнездниковский, дом 9/8, строение 1
Конечно, Сырокомский и сам виноват в том, что пришедшие уже в обновлённую газету сотрудники воспринимали его не так, как мы, начинавшие реформы в «Литературке» вместе с ним. «Я только из твоей книги узнал, – говорил мне работавший со мной в одном отделе Игорь Тарханов, прочитавший «Стёжки-дорожки», – о роли Сырокомского в газете. Ты не представляешь, как я его боялся! А как его боялась Ляля Полухина (сидевшая с Игорем в одной комнате)! А Фёдор Аркадьевич!»
Ну, Фёдор Аркадьевич Чапчахов, наш редактор, член редколлегии, боялся любого начальства. Но что было, то было. Хмурый, властный, строго взыскивающий за ошибки начальник наводил страх на подчинённых.
Я писал в «Стёжках», как ответил он своему другу Алику Борину, удивившемуся, для чего ему, Сырокомскому, культивировать в редакции такой свой образ. «Они мне на шею сядут, – говорил Виталий Александрович. – Они должны ощущать дистанцию между нами».
Сам он об этой дистанции забывал, едва выходил из здания газеты. Многие мои коллеги, оказавшиеся с ним в командировке, диву давались, каким он был простым и естественным в поезде, в гостинице… «Добрым!» – суммировал свои впечатления кто-нибудь из них и добавлял: «А приехал в редакцию и ведёт себя так, как будто мы с ним никуда не ездили».
«В моих глазах, – написал мне мой бывший коллега, пришедший в газету много позже меня, – он сродни Тевосяну, другим сталинским наркомам, которые очень много сделали для развития своей отрасли, но были убеждёнными коммунистами, «винтиками» командно-административной системы и людьми очень сложными, отнюдь не идеальными».
Любопытно, что написавший такую характеристику бывший наш сотрудник считается – и заслуженно! – весьма прогрессивным критиком, ведёт прогрессивный журнал, где его, как я заметил, сотрудники побаиваются. Нет, он не подражает Сырокомскому, но способен загасить любой дружеский порыв, если, по его ощущению, нарушена дистанция между ним и другими. А её он выдерживает аккуратно и тщательно.
Так сказать, не пьёт, не курит…
Вообще не пьёт, не курит. Не только с тобой.
Но с тобой – тем более не станет, если, конечно, ты ему не ровня!
Вот этого в Сырокомском не было: он не мерился с другими ни весом, ни положением.
Разумеется, он был не идеален, но со сталинскими наркомами я бы его равнять не рискнул. Разве только в методичном следовании тому, в чём был убеждён?
Но в чём? Убеждённым коммунистом никто из нас, хорошо его знавших, не назвал бы даже в дурном сне. Однажды он с Ирой Млечиной, его женой, до замужества работавшей в нашей газете, приехал в писательский дом под Ригой «Дубулты». И очень легко вошёл в сложившийся дружеский наш круг: Булат Окуджава, Натан Эйдельман, Стасик Рассадин, Олег Чухонцев, Юлик Крелин, Алик Борин. Мы были разными людьми, но в одном сходились твёрдо: все не любили советскую власть. Очень быстро выяснилось, что и Виталий Александрович её не любит.