Путевые знаки

– Что, прям наделали? И Кондуктора вашего?

– Кондуктора! Да ну тебя на хрен.

Он отчего-то жутко разозлился. Наверное, так разозлились бы на «Петроградской», если бы я плюнул в Царицу ночи или пообрывал ей цветки. Нет, про Кондуктора не надо было говорить, Кондуктор был тут, как они говорили, темой стрёмной.

– Иди-ка ты отсюда, – сказал Губайловский. – У меня ещё полно работы.

И он, не говоря больше ни слова, выставил меня за дверь.

Больше мы с ним не виделись.

Я понял, что нам предстоят большие трудности, когда увидел, сколько всего мы должны тащить на себе – практически весь наш груз, доставленный из Москвы. Но тут уж слугам выбирать не приходится: именно так я определил наш с Владимиром Павловичем статус, хотя он никогда и не обсуждался. Груз аккуратно вошёл в зелёные капроновые рюкзаки, выменянные на что-то Математиком.

Математик вёл нас дальше по пути, указанному военными, через недостроенный перегон между станциями «Сампсониевская» и «Ботаническая». Военные дали добро на проход по контролируемой территории, но не дали никаких гарантий проходимости тоннеля.

Тоннель был нормальным, типичным для такого сооружения, да только долго по нему пройти не получилось – мы упёрлись в завал.

Математик сверился с уточнёнными картами и повёл нас в коллектор. Получалось так, что здесь рядом идёт гигантская труба глубокого залегания – от сорока до девяноста метров – с выходами в ливневую канализацию и стоки. Мы переоделись и двинулись дальше.

И правда, карты не врали. Тоннель был большой, в форме восьмигранника, отделанного металлокерамикой. Воды было мало, по щиколотку, да только фон мне не нравился, в отложениях на полу он был ощутимо больше, чем я ожидал.

Было понятно, что вся радиоактивная супесь сливалась сюда с поверхности. Желание безопасности обернулось против нас – счётчики взбесились и пищали, как котята в мешке. Уж лучше б мы шли в сторону «Ботанической» по путям от «Горьковской», добравшись до самой «Горьковской» поверху.

«Это было бы так несложно, – думал я. – Рукой подать – по набережной через Большую Невку поверху, через Сампсониевский мост. Может, никаких собак вокруг бы и не было, а там…»

И я с грустью вспомнил прозрачное нежно-голубое небо. Я уже приучил себя настораживаться, когда всё идёт как по маслу. А тут «как по маслу» уж точно не было.

Мы шли и шли, наблюдая в свете налобных ламп боковые ответвления и изменения в окраске стен тоннеля. Такие тоннели я ненавидел – узкие, с тяжёлым давящим запахом. К строителям я был не в претензии, всё же их строили не для людей.

Но кой чёрт занёс нас на эти галеры? Неужто надо было именно так и здесь схватить свою дозу? Хотя мне не нравилась не только радиация, мне не нравилось всё.

Мне как-то говорили, что тревожность в человеке, особенно в том, кто много лет живёт в тоннелях, вызывает сущий пустяк. Например, небольшой скачок давления или малые колебания температуры.

Организм привык к жизни без перемен, а когда что-то меняется, то всё в организме сбоит. А когда что-то происходит, то есть происходит какая-то дрянь, то сознание связывает сбой организма с происшествием и называет всё это предчувствием.

Сейчас я обливался потом, ноги в защитном комплекте промокли, причём промокли изнутри от стекающего пота. Предчувствий было хоть отбавляй, и они меня, увы, не обманули.

Я начал было успокаиваться, и когда мы прошли довольно далеко, то сзади раздался странный звук. Математик с Мирзо отчего-то не обратили на него внимания, а вот мы с Владимиром Павловичем обратили, и ещё как обратили, потому что ходили в Москве по коллекторным системам, а вот они, видать, нет.

Звук нарастал, и это был звук падающей воды, он усиливался и усиливался, переходя в грохот.

Вода стала бить по ногам, стремительно поднявшись до колена, и мы стремительно побежали к шахте слияния.

Откуда только силы взялись! Я нёсся по тоннелю, почти не ощущая за спиной тяжёлого рюкзака с ящиком, автомат мотался у меня на груди, норовя выбить зуб пламегасителем. Владимир Павлович тоже драпал во все лопатки, да так, что даже наши хозяева, люди тренированные, чуть подотстали.

Вода неслась мимо нас, обдавая вонью и пеной. Мы всё равно бежали медленнее потока, и поднимать колени в нём становилось всё труднее. Вот уж точно, чего я не сумею, так это плыть в нём. Печень ныла у меня в боку. Старый Ким прививал мне дыхательную гимнастику, но бегать никто меня не учил. Никто никого не может научить бегать в тесных тоннелях в окрестностях станции «Сокол», нет там места. А теперь мне приходится помирать из-за этой слабости. Даже ругаться сил у меня не было, а вода дошла уже до пояса, и я слышал только её шум, заглушавший и тяжелое дыхание, и сумасшедший писк дозиметра.

Наконец мы вбежали в шахту и, как обезьяны, полезли на железную лестницу.

Прямо под нами стремительно неслась вода, поднимая зелёную пену. Дозиметр продолжал пищать, я понимал, что это радиоактивный ил, слежавшийся было, но взбаламученный потоком воды. А вода прибывала, вскоре заполнив почти весь тоннель. Определить, где граница жидкости и пены, я не мог.

Мы привязали ящики к лестнице и уселись на жёрдочках, будто воробьи. Правда, рано мы успокоились, нас чуть не сдуло воздушным ударом из тоннеля, а потом всё успокоилось. Шум стих, вода продолжала нестись внизу, невидимая под слоем пены, но нас немного попустило.

Что было делать дальше – непонятно, тем более что вода прибывала.

Но не было печали… Я почувствовал, что на меня ещё и льёт сверху. Господне наказание какое-то! Долго так сидеть никому из нас не хотелось, потому что время работало против нас.

Можно, конечно, мокрыми печальными птицами сидеть тут, ожидая момента, пока вода спадёт, но, во-первых, она реально фонила, а во-вторых, неизвестно ещё, кто к нам приплывет снизу. Одна отрада, дыхание у меня нормализовалось, сердце больше не кололо, а печень уже не ныла. Это то, что называется «перевести дыхание».

Наверху страшно, но тут страшнее, и мы полезли наверх, на свет. Лестница была когда-то крашена красной краской, и прямо перед глазами я видел её уцелевшие кусочки, ржавчину, маленькие кусочки цемента, оставшиеся на внутренней стороне лестницы, наверное, со времён строительства.

«На свет, на свет», – бормотал я, как заклинание. Единственно, куда стоит двигаться в подземелье, так это на свет.

Я был на самом верху, и именно мне пришлось высаживать тяжёлую чугунную крышку. Было бы обидно сдаться бушующей воде, будучи уже почти на поверхности, но крышка в последний момент поддалась, и мы друг за другом вывалились на мостовую. Все мы лежали в лёжку, тяжело дыша. Нам повезло несказанно, ведь над колодцем мог стоять автомобиль, крышка вообще могла быть завалена обломками, за эти годы железо могло намертво привариться к своей обечайке, да мало ли что могло быть.