Пути Господни

Счастье.

Авраам Никитченко – Великий Пастырь никогда не думал, что счастье может быть столь ненавистно.

– Будьте вы!..

Смех.

Зародившись редкими хихиканьями в задних рядах, словно эпидемия, он расширялся, набирал силу, обороты… и вот уже весь Майдан – единый как никогда – хохотал охваченный веселящим безумием.

Что почувствовал Великий Пастырь в этот момент?

Нет, не ненависть.

Опустошение.

Как они могли. Вот так, легко. В один момент. Отступить от веры. Это же их вера. Пращуры ради нее взошли на Ковчег. Знали бы, что неблагодарные, оглупевшие потомки…

– Свобода! Конец власти святош!

Великий Пастырь обернулся – Этьен Донадье, старшина техников забрался на самый верх, на помост, приготовленный для казнимого, к люку Утилизатора.

И откуда только ораторский талант взялся.

– Прогресс не остановишь! Свобода и равенство!

Вот так творится история. Лет через сто, под карандашами хроникеров, эта речь расцветет бриллиантами метафор и перлами оборотов. Убийство нескольких солдат обретет черты долго вынашиваемого, далеко идущего, не обсуждаемо гениального плана. Имена Этьена Донадье, Юрия Гопко станут нарицательными. Кто знает, возможно в пантеоне нарицания отыщется место и для Авраама Никитченко. Мечта исполнится. Он останется в веках. Учитель! Тебе не чуждо чувство юмора.

– Казней больше не будет! Никогда!

Майдан машет руками и кричит: Ура.

– Отныне и навеки! Мы будем жить мирно и счастливо!

***

Суббота – без происшествий.

Они называли это место – Майдан.

Рабам на Майдане, кроме как возле люка Утилизатора, нет места.

Майдан был заполнен.

Под завязку.

До отказа.

Рабами.

Победителями.

Массой.

Масса ликовала и улюлюкала.

Махала руками.

Обнималась.

Радовалась.

И выступала.

– Победа! Полная и безоговорочная победа! – с помоста, под люком Утилизатора, вещал Брайен Гайдуковский.

И иззубренный в стычках нож качался в такт великим словам.

– Да-а-а! – взревела тысяча глоток, и тысячи ножей ощетинились иззубренными лезвиями.

Гайдуковского оттеснил другой Хозяин.

– Свобода! Свобода и равенство!

– Да-а-а! – взметнувшиеся лезвия пригрозили далекому потолку.

– Старикам почет!

– Почет! – соглашались потрясатели лезвий.

– Все равны!

– Равны!! – и лезвия – символ равенства – отбросили тысячи одинаковых бликов.

Хозяева, их было мало. Десяток человек на помосте, да испуганные крохи, жмущиеся к стенам Майдана.

Конец тирании Техников. Это делалось и для них, для Хозяев – жителей Ковчега.

Потом поймут, осознают, прочувствуют.

Плакать станут от благодарности.

– Отныне и навеки! Мы будем жить мирно и счастливо!

– Мирно, - подтверждали лезвия.

– Счастливо, - соглашались их хозяева.

Свобода!

– Плодитесь, размножайтесь, рожайте кого вздумается, сколько вздумается, никаких запретов! – новый, неизвестно какой по счету Хозяин обрисовывал перспективы светлого будущего.

– Размножаться! – лезвия качались стальными фаллосами.

Стоящая рядом с Рхатом Бэта кинулась ему на шею.

– Дети! Рхат, ты слышишь, у нас будут дети!

Засохшая корка крови растрескалась вокруг улыбающегося рта.

Дети, да дети.

Отчего-то Рхату, в момент всеобщего счастья и ликования, было не очень хорошо, и совсем не радостно.

Глупый.

Свобода.

На пульте, далеком пульте забытой рубки Ковчега, выстроились в ряд три неприметные лампочки.

И одна из них горела.

Зеленая?

Оранжевая?

Красная…

КОНЕЦ