Пути Господни
Шрифт:
– Не думал, что ты знаешь стихи, - Великий Пастырь первым назвал его на «ты», что означало некоторую степень редкой дружеской беседы. Как в старые времена, когда не было Великого Пастыря и члена Совета Церкви, а было два молодых священника: Авраам и Алексей. В семинарии их так и называли: «два А», молодых и амбициозных…
– С виноградников Восточного Сектора, прошлогоднее, - Великий Пастырь продолжал пить напиток маленькими глотками, смакуя каждый. – Наиболее удачное. Знаешь, на вкус вина влияет буквально все: интенсивность полива, длина светового дня, прикормка… даже сейчас не выяснили всех факторов. У меня мечта…
Стеценко же залпом допил оставшееся и, пользуясь витанием друга в эмпиреях, хозяйски потянулся к графину.
– Стишки-то, небось, того парня, рифмоплета, из техников?
Великий Пастырь поморщился, словно превозносимый напиток начал отдавать уксусом.
– Одного древнего автора, земного. Сейчас так не пишут.
– Во, во, не пишут. Никак не возьму в толк, дался тебе этот сопляк. Зачем вообще было его арестовывать, мало того – доводить дело до Трибунала. Что с того, что он – техник. Мелкая сошка, ученик. Мы же не с учениками боремся. Ну сожжем его, да хоть десяток ему подобных. А толку? Только разозлим верхушку цеха. Уже сейчас у Донадье разве что слюна из рта не капает.
– Алексей, ты не глупый человек, однако мыслить масштабно, в пределах Ковчега, не способен. Именно поэтому, я сижу в кресле Великого Пастыря, а ты – напротив.
– Ну да, обиженный Стеценко потянулся за очередной порцией пьянящего напитка.
– «Просите – дано будет, молитесь – и услышаны будете, ищите – и найдете». Когда этот парень, этот, как ты говоришь, сопляк, прочитал свой опус… Я не поверил, нет, не ушам – такому везению. Воистину, мои мольбы достигли ушей Учителя. Мы искали повод, разрабатывали, как спровоцировать, создать ситуацию, а тут этот парень, не иначе ведомый напутствием Всеслышащего, сам, лично давал его нам, мне в руки. Да я был готов расцеловать его прямо на Майдане!
– И расцеловал бы. Зачем казнить-то? – устав тянуться за каждой порцией, пользуясь увлеченностью хозяина кабинета, Стеценко хозяйски придвинул графин к себе.
– Ты не понимаешь. Он – первое зерно, утренняя сирена с которой начнется новый день, новая эра. Мы осудим его, вывезем на Майдан, накалим ситуацию до невозможности, и вот тогда…
– Что тогда? – подумав, Стеценко отставил бокал, и отхлебнул прямо из горлышка. Кивнул, причмокнул, отхлебнул снова.
– Они сорвутся.
– Кто?
– Техники. Неизбежно. Словесно, или действиями. Главное – они дадут нам повод. У нас войска, власть, сила. Мы вычистим этот класс, укажем на истинное место, да так, что еще много поколений они будут бояться оторвать глаза от своих приборов.
– Не забывай, техники помогли Великому Пастырю Сонаролле прийти к власти, не забывай, как они это сделали. Что, если, как тогда… - высказал неожиданно трезвую мысль Стеценко.
Великий Пастырь залпом опрокинул в себя остатки вина в бокале.
– Не смогут! Зачем, по-твоему, я приказал прорезать дополнительные ходы.
Рука Пастыря потянулась за графином и… не нашла. Стеценко виновато смотрел на друга. В абсолютном диссонансе с глазами, рот счастливо улыбался.
***
Велико было горе истинных детей Божественного. Велико желание помочь оступившимся.
И зглянулся Учитель на истовые молитвы.
И ниспослал откровение…
Летопись Исхода
Глава 3. часть 4.
– Отец наш небесный! Твои слова – мудрость. Деяния твои – вечность. Не померкнет в веках слава твоя! Раскрой глаза, прочисть уши заблудшим детям твоим. Донеси до умов правду слов твоих! Дай разум постичь замыслы твои, дай силы воплотить их. Не дай сойти с пути истинного, избави от искусов, деяний и слов неправедных! Слава!
– Слава!
Александр Сонаролла тяжело поднялся с колен. И без того худое лицо превратилось в череп, обтянутый пленкой кожи. Камни желтых глаз с хрустом вращались в глубоких глазницах.
Никий Гвана тихо подошел к Пастырю. Давно не мытые длинные волосы висели слипшимися худыми прядями.
– Мы взяли Протестов и Шиинов, все в камерах. Приходят в себя.
Сонаролла устало кивнул, опухшие веки скрежетали по шершавым камням.
Владимир Морозов, вознесшийся до председателя нового Совета, подошел к соратникам.
– Еще взяли?
Гвана согласно тряхнул сосульками волос.
– Кого?
– Протестов и Шиинов.
– Выходит животноводов и химиков, - Морозов вздохнул, через силу прогоняя воздух сквозь легкие. – У нас сидят пластмасники, пищевики, металлурги, теперь вот животноводы. Мы пока держимся, пока… инфраструктура нарушена. Люди должны работать!
– Как с едой?
К компании присоединились старшины аграриев и медиков – Пол Никитченко и Людмила Мотренко.
– Запасы пока есть, пока… половина моих – арестовано. Если они не выйдут и не приступят к работе…
Недосказанность оборачивалась безрадужными перспективами.
– Они упорствуют, в основной массе, мы применяем, гм, действенные меры, нам казалось, что действенные…
Недосказанность оборачивалась признанием бессилия.
– Вот если бы их лидеры, публично, при всех отказались от взглядов, пример остальным…
Недосказанность оборачивалась бесплотными мечтами.
– Они не откажутся…
Недосказанность вернулась к безрадужным перспективам.
– Отриньте прошлую жизнь. Прошлые неблаговидные, или благовидные поступки, грехи и достоинства. Отриньте прошлое, ибо оно – зло. Сомнения, страхи, воспоминания, которые заставляют страшиться – зло. Отриньте, бросьте их в топку новой, вожделенной жизни. Пусть их огонь распаляет в вас желание перемен!
Мотренко словно продолжала молитву. Глаза, широко открытые глаза смотрели на соратников и не видели их.
– Что, откуда это! – усталым коршуном встрепенулся Сонаролла.
– Речь Учителя, последняя, на Земле, перед отлетом.
И Никитченко подхватил эстафету медика, а за ним Гвана и Морозов…
– … сожгите вещи. Напоминающие о зле, они – зло! Не раздавайте, раздав их – умножите зло. Сожгите! И обновленным, очищенным, свободным начните новую жизнь! Жизнь, о которой вы так долго мечтали!
С каждым словом, каждой фразой морщины на лице Сонароллы разглаживались, оно светлело, озаряясь сиянием истинного знания. Знания, ниспосланного свыше.