Пути в незнаемое. Сборник двадцатый

Не правда ли, кажется странным и неправдоподобным, что живые и зоркие человеческие глаза могут что-либо не замечать, чуткие уши — не воспринимать, не слышать? Притом не замечать и не слышать выборочно, именно то, что может принести с собой ощущение тревоги, вины, всяческого душевного неуюта. В самом словосочетании — «выборочно не видеть и не слышать» — уже есть непременность видения и слышания, ибо негодная к восприятию информация должна быть сначала выбрана из потока прочей, то есть как раз замечена и услышана, а лишь после этого отвергнута, не допущена к осознанному восприятию. Как это возможно и возможно ли вообще?

Вполне на это способен оказался наш гибкий мозг. Безупречно и полностью воспринимая окружающий мир, мозг мгновенно отбирает информацию, которую не допускает к осознанию, на которую по тем или иным причинам наложены им самим запреты. Очень красиво показал это в точном опыте московский психофизиолог Фейгенберг.

Запрет на видение был наложен под гипнозом. Испытуемому внушили, что он некоторое время не будет видеть правым глазом. И вот он уже сидит в кресле, читая предложенное ему на экране слово («матрос» — написано там), закрывая попеременно то левый, то правый глаз. Табу работает безотказно: левым глазом он прочитывает слово, правым его не видит. «А теперь, — предлагает ему экспериментатор, — прочтите слово на экране, надев эти очки, типа солнечных. Нет-нет, ни один глаз не надо закрывать, читайте!» Испытуемый читает: матрос.

А теперь посмотрим внимательней на очки. Стекло, приходящееся на левый глаз, поляризовано. И такое же поляризованное стекло покрывает на экране две буквы в слове «матрос». Только поляризация на нем перпендикулярна, так что испытуемый просто не может, сам того не зная, увидеть слог «ма» левым глазом. Он прочитал бы «трос», видя одним левым глазом, но он прекрасно видит обоими, не зная и не подозревая, что правый глаз неосознанно для него дополнил на самом деле восприятие левого.

Может быть, просто прошло время гипнотического внушения? Испытуемый снимает очки и поочередно закрывает глаза. Нет, он не видит правым. Табу продолжает действовать.

Так проливается благодаря экспериментам первый свет на нашу выборочную слепоту и глухоту. Все, все исправно воспринимает наш мозг, только не все предоставляет осознать нашему «я», дабы не смутить его покой и самоуважительное равновесие. А перечень запретов и табу составляется нашим житейским опытом.

Составляется благодаря удивительному свойству, на котором последние голы сосредоточено пристальное внимание психологов. Речь опять идет о механизме вероятностного прогнозирования (мы говорили о нем в предыдущих главах). Ибо понятие гомеостаза — равновесия — оказалось на сегодня недостаточным для объяснения жизнеспособности живых существ. В той непрерывной борьбе, что миллионы лет ведут живые существа с окружающей средой, только следования за ее изменениями оказалось бы мало для сохранения жизни. Предвосхищение будущего, активность, непрерывный прогноз наиболее вероятной картины мира — через секунду, минуту, час — вот чем заняла, по всей видимости, большая (если не большая) часть той вычислительной машины из нейронов, что работает в каждом из нас.

Именно этот же (очевидно) механизм и работает при отборе информации, чреватой неприятными, тревожными, томящими и тяжелыми переживаниями. Все на самом деле видим мы и слышим, но не все нам полезно осознавать. Этим и заняты барьеры психологических защит, работающие мгновенно и безотказно.

Здесь, однако, следует вспомнить, что запрет на видение был наложен под гипнозом. Что же мешает видеть нежелаемое в реальной жизни? Эксперименты советского физиолога Костандова пролили, кажется, первый свет на этот вопрос.

Костандов, работающий в Институте судебной психиатрии, легко мог подобрать испытуемых с заведомо отрицательными реакциями на какие-то слова, напоминающие им о недавних жизненных неприятностях. Он остановился на ревнивцах — на людях, совершивших только что преступления на почве ревности. На экране перед ними вспыхивали слова, имеющие для них совершенно нейтральную чувственную окраску («дерево», к примеру, или «кресло», или что-либо такое же, эмоционально незначащее для них), и слова типа «измена», «позор», «любовник». Очень важно, что речь шла в эксперименте о подсознательном восприятии: время демонстрации слова было значительно короче времени, нужного для его прочтения. Приборы в это время фиксировали так называемые вызванные потенциалы: волны электрической активности мозга, возникающие в определенных областях мозга в ответ на предъявление какого-нибудь стимула раздражителя. Появлению нейтрально окрашенного слова предшествовала горизонтально расположенная стрелка, появлению слова эмоционально неприятного — стрелка, наклоненная к горизонту. В сотнях проделанных опытов удалось неопровержимо и убедительно показать, что мозг устанавливает (подсознательно!) связь между характером наклона стрелок и следующими за ними нейтральными или неприятными словами, то есть неосознанное восприятие приятной и тревожащей информации — различно уже на подсознательном уровне, и отрицательная — воспринимается хуже. (Кстати, интересное попутное наблюдение экспериментаторов: испытуемый, так и не узнавший, не осознавший, что читал его мозг за время опыта, явно тем не менее заканчивает опыт в худшем настроении, чем начал.) Главное следовало дальше. Явно показанное мозгом различение отрицательной и нейтральной информации навело теперь исследователей на мысль поискать эти возникающие барьеры. Серия дальнейших экспериментов показала нечто, ранее вообще не известное: любая информация на некоторое время (измеряемое в миллисекундах) раньше и быстрей попадает в правое полушарие. Следовательно, первая подсознательная оценка качества информации производится именно там, именно в правом полушарии совершается задержка, торможение, а то и перехват информации, чреватой отрицательными переживаниями, тревогой, беспокойством, чувством душевного дискомфорта. Сведения эти могут даже не попасть в левое полушарие, где они осознаются и осмысляются или искажаются, смягчая опасность отрицательного воздействия.

Вот, к примеру, эпизод из «Войны и мира», прямо относящийся к душевной защите. Колонна русских пленных тянется, теряя заболевших и обессиленных. Обречен Платон Каратаев, ибо больше он не в силах идти дальше. Безухов искренне сочувствует ему, но сам он может еще идти дальше.

«Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы, и два француза что-то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.

Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французских солдата, из которых один держал в руке снятое дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера… Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» — подумал Пьер».

Психологические защиты принимают властное участие и в выработке наших установок, отношений, интересов. У людей действия, энергичных и предприимчивых, эти механизмы в контакте с памятью строго очерчивают пределы активности и инициативы — границы, за которыми их некогда осаживали, тормозили, обманывали, щелкали по носу. Ставит вехи и зарубки — память, очерчивают поле активности целиком — механизмы защиты. Апатия, безразличие, небрежение, лень и равнодушие — ограда из чувств, поселяемых этими механизмами вдоль границ для хозяйского же блага — избежания возможных обид, душевной боли, разочарований.

Один из активно действующих механизмов защиты — «рационализация». Этим термином психологи называют удобоприемлемое объяснение, оправдание тех действий, проявлений и чувств, которые в прямом осознании причинили бы стыд и муки совести. Но вдруг откуда-то возникает спасительное, облегчающее душу озарение. Рациональным толкованием легко покрывается трусость («иного выхода не оставалось, так было разумнее»), бесчеловечность («для пользы дела; не я, так другие»), корысть и стяжательство («ради детей, все так поступают»), продажность и нечестность («никому от этого не хуже»), нечаянная подлость («хотел как лучше»), лень и страх («все равно не поможешь и не исправишь») и множество всякого другого, что, не пройди оно защитную обработку, тяжким грузом легло бы на душу, непрерывно и глубоко подтравливая настроение и самочувствие.

Арсенал защит велик и многообразен. Черты своего характера, непригодные к осознанию, мотивы своего поведения, которых можно было бы стыдиться, мы с помощью защит легко приписываем окружающим, вполне искренне обнаруживая именно у них эти черты и мотивы. Это названо психологами «проекцией». Зоркое выявление и осуждение в других собственных неприемлемых черт очень хорошо и благотворно сказывается на настроении и самоуважении. То же с мотивами и устремлениями. Обостренная сексуальная нацеленность людей, так или иначе обойденных судьбой в этой области, ведет к тому, что всюду и во всем, но исходящее именно от других, им чудятся намеки и иносказания, вожделение и похоть, развратная направленность и распущенность нравов. Так возникают искренние ханжи и чересчур ярые, нетерпимые поборники нравственности. Их псевдоблагородные, всегда давящие, иссушающие, мертвящие жизнь охранительные тенденции — результат спасительного извращения собственной неутолимой заинтересованности. Жадно прислушиваясь повсюду к этим мотивам, всматриваясь в них, всюду улавливая, не осмеливаясь, но желая сладострастно и остро пережить, они внешне (вполне искренне притом) проявляют пуританское неприятие и осуждение всяческой откровенности, прямоты.

Так властолюбцы, карьеристы и стяжатели со вполне искренним чувством охотно воспринимают болезненно любимую тему — о том, как все вокруг рвутся исключительно к деньгам и карьере.

«Все вокруг нападают на меня или грозят, я только вынужденно защищаюсь», — вполне искренне и убежденно говорят агрессивные склочники: собственные порывы, обработанные перед входом в сознание мощными защитными механизмами, превращают их глубинное, но неприемлемое к осознанию чувство неприязни или вражды в отчетливую и удобную мысль-объяснение: «Они все ненавидят меня».