Путин. Его идеология

Собственно, реальная конкуренция в украинском случае была не по поводу того, «чья» коалиция победит, а по поводу того, кто извне санкционирует саму процедуру голосования. В тот момент конкуренция была еще персонифицирована (у каждой из сил было свое видение легальности процедуры), но в дальнейшем вопрос о том, кто победит, уже не будет играть никакой роли. В Польше, скажем, экс-революционера Л. Валенсу некогда победил социалист Квасьневский, но это ровным счетом ничего не изменило: государство обречено оставаться в орбите той системы, которая санкционировала процедуру прихода А. Квасьневского к власти. Примерно то же самое случилось в Молдавии с коммунистом В. Ворониным. В качестве внутрироссийского примера можно вспомнить любого «красного губернатора» ельцинской эпохи: все они были избраны от оппозиции, но по ельцинским правилам и потому не стали реальной оппозицией.

Реальная, базовая власть находится не там, где кабинет «под орлом», а там, где находится источник легитимности процедуры прихода в этот самый кабинет.

В этом смысле базовая власть в России – это не Путин, а маленький черный чемоданчик, который за ним носят верные присяге офицеры. Наверное, на языке московской монархии он бы и назывался собственно державой – символ мира, удерживаемого в длани правителя.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДЕМОКРАТИЯ

СОБСТВЕННАЯ МОДЕЛЬ

Автономность в современном мире возможна именно и только не как присоединение к кому-либо, не как адаптация чужой модели, а как претензия на создание новой модели, противопоставление себя другим. Создание собственной уникальной модели автоматически выводит ее на глобальный рынок моделей в качестве конкурента другим моделям. Сама претензия на создание модели является вызовом, и риторика в жанре «мы ничего не хотим» здесь не работает, потому что в эти слова никто не верит. Создание модели для себя – это одновременно и создание модели для других. Она воспринимается не только в качестве возможного образца, но и реального конкурента. Тем самым попытка построения суверенной демократии в России напрямую угрожает чужим национальным интересам. Именно поэтому чисто оборонительная стратегия здесь оказывается заведомо уязвимой.

Однако Путин долгое время придерживался именно такой стратегии, пытался защититься от врагов линией «стратегической обороны». Слабость и проблема путинской идеи суверенитета в том, что она не указывала, кого надо обидеть. Занявший противоположную позицию М. Саакашвили был более талантливым и удачливым имитатором Путина. Он сказал именно то, чего американцы после событий 11 сентября 2001 года подсознательно ждали от Путина: желание выполнять некую демократическую миссию. Путин должен был объявить себя партнером США по антитеррористической коалиции; не грузинская молодежь из «Кмары» должна была формировать палаточные лагеря сторонников оранжевой революции в Крыму, а «Идущие вместе». Вместо этого Путин, следуя своей логике суверенитета, работает с режимами Акаева и Каримова, несмотря на то что они, в силу клановой конструкции, заведомо антинародны.

В последнем послании Путина видно, как постепенно «ломается» идея геостратегической обороны страны, превращается в какую-то другую идею. Главное, что пропадает в этой идее, – стабильность. Более того, президент дал понять, что стабильность отныне является проблемой. В политику возвращается идея экспансии.[16] Но в послании 2001 года формула стабильности была расшифрована как то, что «не будет ни революций, ни контрреволюций». Значит, теперь они будут? Да; отныне разрешены как революция, так и контрреволюция. Более того, одним из первичных источников трансформации является сама власть.

Кроме того, в последнем послании есть прямая заявка на трансграничный характер этих изменений. Она содержится во фразе о том, что цивилизаторская миссия России на евразийском пространстве будет продолжена. Это означает, если буквально понимать цивилизаторскую миссию, что теперь возможно и из России будут помогать революционерам расставлять палатки и присылать пособия, как организовать ненасильственную акцию возле административного корпуса. А может, и наоборот – учить полицейских, как подавлять «ненасильственные акции». Но вероятнее всего – и то, и другое сразу.

Президент дал понять, что стабильность отныне является проблемой. В политику возвращается идея экспансии.

В то же время это все еще недодуманная, недокрученная, недопроявленная доктрина. Именно эта ее незавершенность стала причиной неудачи российской политики на Украине. В общем-то Россия нарушила свое же старое правило, когда вмешалась. Скорее всего В. Янукович это чувствовал, а возможно, даже понимал. Именно поэтому он был главным противником бело-синего майдана и сделал все, чтобы такого не возникло. Сейчас, задним числом, хорошо понятно, что он был прав. Логика войны майданов – это та логика, в которой нуждался его противник. Действие, продиктованное противником, всегда ведет к поражению: потому что он опередил тебя в развертывании сил, потому что обладает более адаптированными технологиями и вообще потому что ты играешь по его правилам, тем самым признавая за ним право задавать правила.

В том, что касается существа предлагаемой модели государства Россия, рассматриваемые Послания дают богатый материал для анализа. Риторика государства как системы, оказывающей первичные услуги, присутствует в посланиях Путина постоянно, в том числе она воспроизводится и в четвертом, и в пятом послании. Источником этой риторики является модель, позволяющая описывать государство как корпорацию. Изначально такое определение имело характер сознательной редукции. По аналогии с корпорацией, теоретики редуцируют функции власти до осуществления услуг по обеспечению безопасности, социальных стандартов, общих правил, системы основных коммуникаций и ит.д. проведению разного рода мероприятий. Другими словами, они сводят деятельность государства к набору услуг, которые оно оказывает людям, получая за это свои деньги из налогов.

Путин действует в основном в рамках этой логики. Иногда у него бывают прорывы из нее, тогда он показывает, что власть – нечто иное, чем фабрика. В качестве такой интуиции можно рассматривать вопрос цивилизаторской миссии России на евразийском пространстве. Президент не показывает сомнений в том, что эта миссия должна быть продолжена, но не указывает в явной форме, в чем заключается ее цель. Если редуцировать государство до фабрики, то встает проблема определения природы этой миссии как услуги. Ведь одно дело – самих себя цивилизовывать, а другое дело – «европейское пространство». Эти люди налогов России не платят.

Редукция государства до корпорации предполагает единственную логику, оправдывающую цивилизаторскую деятельность, направленную вовне страны. Здесь усилия государства являются предпосылкой для прихода на эту территорию бизнеса, который посеет в удобренную цивилизованную почву свой колониальный набор. Следовательно, проводя такого рода внешнюю политику, государство эффективно продвигает интересы своих налогоплательщиков. В принципе Путин говорит в своих посланиях о необходимости активной внешней политики, поддержке российских экспортеров. Однако на основании тех же посланий невозможно свести цивилизационную миссию страны только к этому.

Власть в отличие от корпоративного менеджмента несет ответственность не только перед ныне живущими, но и перед теми, кто жил до них и кто будет жить после.

Путин осознает принципиальное отличие государства от корпорации, невозможность рассматривать государство только как квазисобственника территории и соответственно квазиуправляющего. Он говорит об этом в послании 2005 года, в которое включена историческая ретроспектива, доктринальное видение исторического пути России. У государства есть история, и власть в отличие от корпоративного менеджмента несет ответственность не только перед ныне живущими, но и перед теми, кто жил до них и кто будет жить после. Может, ныне живущее население не ходит в церкви, но те, кто строил их 100 лет назад, наверное бы возражали, чтобы на их месте были построены эффективные и прибыльные общественные туалеты.

Прямая обязанность власти – соблюсти эти законные интересы. И наоборот: сегодня можно загадить озеро, но тогда в нем не смогут купаться люди, рожденные через 100 лет. Миссия государства в том, что оно должно учитывать мнение не только ныне живущих граждан, но и уже покойных, и еще не рожденных. Хотя ни те, ни другие не являются избирателями.

НОВЫЕ УСЛОВИЯ – НОВЫЕ ПРАВИЛА

То, что делает Путин с 1999 года в отношении «молодой русской демократии», он сам в президентском послании 2005 года называет «тушением пожара». По ощущениям того времени демократия является не продолжением российской истории, а синонимом ее краха. Демократия – это когда все плохо. Конечно же, демократию, которая есть синоним беды, надо тушить, как пожар. В послании 2004 года он написал об этом так: «Недопустимо, когда цивилизованная политическая конкуренция подменяется корыстной борьбой за статусную ренту, когда финансовая сторона деятельности политических объединений по-прежнему скрыта от общественности, когда рынок избирательных технологий и лоббистских услуг ориентируется прежде всего на теневой сектор, и все это – на фоне унылого однообразия большинства партийных программ».[17] Другими словами, Путин говорит о том, что подмена политической борьбы шантажом власти недопустима, что отстаивание частных, а не общественных интересов, основанное на возможности контроля одного из сегментов электората, не является нормой демократии. В России сложилась ситуация, когда источники финансирования партий были неясны (понятно одно – что это были не членские взносы) и, в условиях однообразия программ, партии стали не инструментами демократии, а механизмами манипуляции. Проше говоря, не было публичной политики, не было политической борьбы. Более того, не было «выборов», «политиков» и даже самих «партий» в прямом смысле этих слов. Этому и был положен конец в 2003 году не столько режимом Путина, сколько населением России, солидарно проголосовавшим за кандидатов от одной партии; а фактически – за отказ от партийной дискуссии в том виде, в котором она велась с 1993 по 2003 год.