Путин. В зеркале «Изборского клуба»
Шрифт:
Новая русская культура набирает силу
У одного из лучших российских скульпторов Даши Намдакова есть такая скульптура: летящая, устремлённая вперёд лошадь. Это наш символ 2014 года. Россия в полете. Не случайно именно эту скульптуру приобрёл в свою коллекцию президент России Владимир Путин. Значит, и он жаждет полёта.
Но, чтобы знать, куда стремиться, чтобы не бегать по кругу и не срываться в пропасть, нужны цели, нужны идеалы, необходимо Слово. Это прекрасно понимали и Черчилль, и Де Голль, и Мао Цзедун, и Сталин. Летящая лошадь должна двигаться или лететь по конкретной дороге, достигать конкретных вершин. Так куда мы идём? Куда летим? Что будем делать? Вопрос «Кто виноват?» не стоит, его время прошло, тем более все мы и виноваты в случившемся с Россией. Генералы могут командовать армиями, но куда двигаться этим армиям? Экономисты подсчитывают прибыль, но на какие цели расходовать прибыль? Строители могут строить сколько
Я уже писал, недавнее литературное собрание с президентом показало, что не столько писателям нужен президент, сколько стране, государству, президенту нужна вдохновляющая литература. По приказу никто писать не собирается, но у любого писателя во все времена есть цели, есть идеалы, есть величие замысла. Само время сейчас собирает новые литературные силы. Ибо: В Начале было Слово. И будет Слово. Его уже ждёт народ.
Кончился период разоблачений, сатир, разрушений, Савл превращается в Павла, набирает силу новое столетие, новое тысячелетие. Александр Блок уже задумывает новую поэму «Двенадцать», Владимир Маяковский перечёркивает своё: «Люблю смотреть, как умирают дети…» — и пишет поэму «Хорошо». Вступаем в новое время. ХХ век подвёл свои литературные итоги, новый век лишь начинает своё стремительное движение. Молодые новые реалисты появились как прелюдия к полёту. Может, они и будут главными в экипаже, может, их заменят другие, но первое слово уже сказано, стрела времени вылетела, наш конь, наш Пегас устремился вперед.
Я рад, что этот новый литературный скачок, новый прорыв пойдёт под знаком двухсотлетия высочайшего русского национального гения Михаила Юрьевича Лермонтова. Ему суждено указать дорогу и новым «Героям нашего времени», и новым вольным «Мцыри», и новым «Бородино». Юбилейный год его рождения опять станет знаковым для русской литературы. Да и для всей России тоже.
Не случайно же, одновременно, не сговариваясь, и Валентин Распутин размышляет об уроках русского, и Владимир Личутин выпускает книгу очерков «Уроки русского», и Сергей Алексеев издаёт свой замечательный двухтомник «Сорок уроков русского». Россия вслух заговорила о своей русскости. Но не в сугубо этническом ключе, а в традиционном для России всечеловеческом, державном смысле. Думаю, рано или поздно, и все народы, населяющие Россию, поймут, что в русском развитии и их спасение, и в их культуры неизбежно должен входить русский импульс. Национальное многоцветие всегда лишь обогащало русскую культуру.
Сейчас вся Россия находится на перевале. Сумеем перевалить — начнётся новый этап интенсивного развития. Не сумеем — с неизбежностью Россия начнёт разваливаться. Надо сделать всё, чтобы перевалить. И перевал удержать. Наш президент наконец-то начинает понимать, что одной армией и одними финансами перевал не преодолеть, нужны идеи, нужна идеология, нужна державная национальная литература.
На самом деле русская литература сегодня под знаком вопроса. Завершаются две мощные русские литературные традиции. С одной стороны, дай Бог живущим ныне писателям дожить и до 100 и до 150 лет, но как явление — мощная, классическая русская деревенская народная проза пришла к своему финалу. Русская традиция с деревенским ладом пришла к своему завершению. Но это же не означает конца самой России. С другой стороны, уходит в прошлое «большой стиль советской литературы». Та реально существовавшая явно талантливая советская литература, которую и сейчас ещё представляют такие писатели, как Юрий Бондарев, Владимир Бушин и даже Даниил Гранин, тоже завершается на наших глазах. Этим переломом воспользовались наши так называемые «катастрофисты», возникла «литература катастроф». Эти писатели утверждают, что весь мир и душа человека обречены на разрушение, на катастрофу. Известны имена лидеров этой «катастрофической» литературы: Владимир Сорокин, Людмила Улицкая, Татьяна Толстая, Дмитрий Быков и так далее. Но, к счастью, в последние годы в России происходит перелом не только в нашем государстве и в нашей политике, но и в нашей литературе. И явно набирает силу новая русская литература. Пусть это будет выражаться через новый стиль, пусть будет новая суперсовременная урбанистическая городская тематика, но это явно русские писатели и по своим этическим и эстетическим настроениям. Я бы назвал таких лидеров современной литературы, как Александр Проханов, Владимир Личутин, Юрий Поляков и Юрий Козлов, Алексей Иванов и Олег Павлов, Сергей Алексеев и Захар Прилепин, Сергей Шаргунов и Роман Сенчин, Вера Галактионова и Герман Садулаев…
Ощущение чего-то нового чувствовалось и на недавнем XIV съезде писателей. И на расширенном писательском собрании с участием президента. Они проходили как некие подготовительные мероприятия, съезды спасительного промежутка. Чиновники решали свои чиновничьи дела, но сами писатели, как гончие псы, нюхали воздух, чуяли наступление новой эпохи. Я-то считаю, идея встречи с писателями возникла на самом верху, потому что там наконец-то поняли: Россия на грани полного развала, никакой объединяющей идеи, никакого единства не только между народами, но и между русскими краями и областями. На моём родном Поморье заговорили о Поморской республике, в Сибири — о Сибирском царстве, казаки вспомнили про идею
Казакии.И это всё не фантазии, ещё лет десять-пятнадцать — и, если не произойдет перелом, Россия развалится по клочкам, никакие танки не помогут. У СССР была самая мощная в мире армия, но когда господствующая культура стала антисоветской, когда настроение народа определяли такие книги, как «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, «Остров Крым» Аксёнова, «Печальный детектив» Астафьева и даже чрезвычайно пессимистический «Пожар» Распутина, великая Держава рухнула. Не из-за экономики, что бы сейчас ни писали наши борзописцы, не из-за политики, а из-за изменения духа народа.
Никаких объединяющих идей государство само предложить не в состоянии. И это не писатели за подачкой должны тянуться к Путину, а Путин должен умолять писателей помочь России восстановить нашу духовную национальную культуру, нашу национальную русскую литературу.
Президент, говоря о литературе, подчеркнул: «После развала Союза все решили, что идеологические начала творческих союзов должны быть ликвидированы, и на самом деле правильно. Но вместе с водой, как в таких случаях говорят, и ребенка выплеснули, поддержка всем творческим союзам испарилась. Хотя её можно было бы деидеологизировать, но в каких-то формах сохранить…» Он даже не подумал, а возможна ли в любой стране, в любое время хоть одна яркая талантливая книга без идей? Белых, красных, зеленых, но идей. Идей авангардных и идей традиционалистских. Идей правых, и идей левых. С одной стороны, президент долгое время сохранял режим полной деидеологизации, унаследовав его от Ельцина, с другой стороны, он уже говорит: «Наша задача — привлечь особое внимание общества к отечественной литературе, сделать русскую литературу, русский язык мощным фактором идейного влияния России в мире…» Как можно оказывать идейное влияние в мире при отсутствии любых идеологий? Какая-то явная боязнь этого слова.
Один из самых ярких писателей новой русской прозы Олег Павлов тоскует об уходящей имперской прозе:
«В произведениях многих новейших беллетристов мы не найдём изображения действительности и даже одного реального лица нашего современника, как если бы и вправду от нашего мира и современности не осталось ничего, кроме космической пыли, пустоты. Это даже не тот наш мир, что запечатлён вблизи, хотя бы как кинокамерой, а виртуальный мультфильм. Во времена Империи писатель Фазиль Искандер сказал о том, что есть литература Дома и Кочевья. Теперь, после Империи, литература скитальцев сосуществует… с литературой пришельцев. Для кого-то, по чьей-то надобности эти пришельцы оказываются мессиями, что в скафандрах разнообразных модернистских «измов» посланы наподобие космонавтов исследовать нашенское «небытие». На деле ж такой тип — пришельца — тоже платит именно современности рабскую дань экзотикой: он пишет на русском языке родной культуры о том, что уж не родное ему, а будто б и чужое, о том, от чего осталось якобы одна пустота. Это тип «экзотического писателя» не в России, а из России, «а-ля рюс», господин Азиат в модерновом скафандре и с балалайкой под мышкой!
Возбудитель «экзотической» болезни — чувство неполноценности. Но что возмещает имперская экзотика в современной литературе? Утрату высокородной, величественной поэтики целого мира. Экзотическое в нашей литературе сегодня — это и есть разнородная космическая пыль некогда целого, осмысленного, блестящего мира Империи.
Однако ж на смену уходящему имперскому самосознанию в литературе после Империи неминуемо является самосознание национальное — и то русское, что осознано уже только как русское, возвращает утраченное родство с жизнью, ясное чувство родных пределов, осязаемую, немифическую родину. Ведь она, самобытность русская, вовсе не растворилась в имперском многоцветье. Да, был большой имперский стиль, но ведь была и есть этнопоэтика русской прозы. Существует, был и есть русский человек! А потому удивительно, когда это живое, этого человека, заставляют нас лицезреть в виде некоей виртуальной реальности, пустоты, где люди не люди — а виртуальные муляжи живых существ, где жизнь не жизнь — а разветвлённый надуманный мир виртуальной игры в сущее…»
Но время этой виртуальной, муляжной литературы, о которой пишет Олег Павлов, явно проходит, даже былые лидеры постмодернизма, откровенно игровые писатели, такие как Владимир Сорокин в «Теллурии» или Виктор Ерофеев в «Акимудах», при всей фантастичности повествования идут от русской социальной реальности. Не были бы столь известны фамилии этих писателей, их можно было вообще зачислить в ряды остросоциальных сатириков, издевающихся над пороками нашего перестроечного потребительского времени, пишущих злободневную обличающую карикатуру на власть и при этом традиционно размышляющих о русском мифе и о России.
Какой уж тут постмодернизм, когда тот же Виктор Ерофеев признаётся: «Ко мне подозрительно относится интеллигенция… Меня не любят либералы… меня недолюбливает внесистемная оппозиция…», и далее, переходя уже к чисто русскому коллективистскому «мы»: «Мы не нашли в своей жизни золотой середины — середина нам кажется мещанской отрыжкой… Нам страшно, когда совесть спит, нам страшно, когда она просыпается»…
Так мог и тот же Владимир Личутин написать. Типичный русский утопизм с размышлениями о предназначении России. Типичная борьба с иноземными мертвецами, разрушающими наш русский мир.