ПУТНИК часть I

Орлик улегся у входа в пещеру, закрывая ее своим телом, и Путник через круп коня осторожно выглянул наружу.

Перекат оказался всего в каких-то двухстах метрах от его пещеры, и теперь по нему переходил реку большой отряд всадников. В лунном свете Путник хорошо разглядел разномастные одеяния всадников, разное оружие – от мосинских трехлинеек, до нескольких «Винчестеров» и «Буров», и понял, что это не красные и не белые. Здесь их называли «зелеными», за то, что хоронились они в лесах да в балках. Бандиты… Посреди строя конных шли, спотыкаясь босыми ногами на каменном ложе переката, несколько мужчин, связанных одной веревкой, как водили пленников в Азии. Последним, на белом «дончаке» проследовал через перекат всадник, несмотря на лето, одетый в длинное кожаное пальто, в высокой белой папахе. Винтовки у него за плечом не было, и по всем этим признакам путник понял, что это командир отряда.

Тогда Путник еще не знал, что этот человек станет почти на год его лютым врагом. Почти год он будет искать его по степным оврагам и буеракам, выбивая постепенно его людей. Почти год чувство вины за то, что не поторопился, не сократил свой путь на два-три дня, чтобы раньше попасть домой, будет терзать его душу, пока он не поставит точку в этой кровавой истории.

А отряд, тем временем, тихо миновал перекат и исчез в непроглядной темени июньской ночи…

Путник долго ворочался в узком каменном пространстве и лишь под утро забылся коротким тревожным сном…

С первыми лучами солнца он быстро собрался и, перейдя реку через перекат, направился к хутору. Десяток верст до хутора показались ему сотней верст. Но что-то сдерживало его, не давая пустить Орлика вскачь и быстрей добраться до хутора. Он будто чувствовал, что силы коня надо поберечь – пригодятся. И очень скоро…

Он поднялся на высокий увал, за которым внизу – в долине лежал его хутор, и остолбенел…

Даже отсюда – с высоты было видно, что в хуторе произошла дикая резня. Повсюду видны были мертвые тела баб, стариков, ребятишек. Они лежали на земле, безвольно согнувшись, висели на плетнях, а на майдане посреди хутора была навалена куча мертвых тел.

Путник дал в бока коню, и Орлик вихрем понесся к хутору, подняв за собой густое облако сбитой множеством тележных колес и копытами хуторских лошадей и быков пыли.

На майдане он спешился, и сердце его сжал тугой спазм боли. Не менее полутора десятков его сородичей, а на хуторе почти все приходились друг другу какими – то родственниками, были свалены в кучу, как хворост. Все они были зарублены, пулевых ранений ни у кого видно не было.

Вокруг царила мертвая пугающая тишина. Даже крупные зеленые мухи над телами летали беззвучно…

Он прошел к своей хате и, перекрестившись, шагнул в полутемные сени. Сердце гулко билось в груди, готовое разорвать грудную клетку и вырваться наружу…

В светлице все было перевернуто. Скромные хуторские одеяния, посуда, хозяйственная утварь, нехитрая меблишка - все было разбито и разбросано по полу. Пройдя за печь, в спальню родителей, он увидел такую же картину. Видно было, что отца с матерью тащили прямо из постели, потому что перины боком свесились на пол, а подушки, затоптанные грязными сапогами, тоже валялись на полу.

Комнате, где жил когда-то путник с младшим братом, была пуста. Там стояли только две койки, поблескивая панцирными сетками. Видимо, брат тоже давно покинул хутор, раз родители даже постели их убрали.

Путник снова вышел на улицу и пошел вдоль плетней, выискивая глазами родителей. У людей на улице он заметил и пулевые ранения и сабельные. Стреляли в тех, кто пытался спастись бегством – понял он. Обойдя весь хутор, он, наконец, нашел мать, хотя дважды уже проходил мимо ее тела. Мать постарела за эти годы и стала, как бы меньше ростом. Ее голова полностью поседела, и ее волосы ничем не напоминали черные густые косы первой хуторской красавицы, которой она навсегда сохранились в его памяти. Лицо густой сеткой покрывали ранние морщины, и лишь широко распахнутые в мир мертвые глаза, цвета небесной лазури, остались прежними… Только жизнь из них ушла.

Путник упал на колени перед телом матери и громко, во весь голос завыл по-волчьи, раскачиваясь телом. Слез у него не было, он не умел рыдать, и только этим страшным, леденящим душу воем, мог выразить всю невыносимую боль, что рвала сейчас его сердце…

Он не услышал, скорее, почуял приближение человека и, вырвав из перевязи револьвер, резко развернулся, готовый поразить врага.

Загребая пыль босыми ногами, к нему приближалась женщина, высокая и красивая, лет тридцати. На ней, как и на его матери, была только ночная сорочка, окровавленная и разорванная в нескольких местах.

Она остановилась в двух шагах от него и несколько секунд пристально вглядывалась в его лицо, как будто пытаясь что-то вспомнить.

– Ты сын тети Химы? – вдруг спросила она каким-то деревянным, напряженным голосом. – Леня?

Путник кивнул головой, убирая револьвер в перевязь.

– Ну, здравствуй, братишка, – тихо сказала женщина. – Я сестра твоя двоюродная – дочь Антонины, сестры тети Химы. Помнишь?

Путник отрицательно покачал головой.

– Тетю Тоню помню, – сказал он. – Тебя нет.

– Да-а, где ж тебе меня помнить, если ты ушел на войну, когда мне года два всего было.

– Так, тогда тебе сейчас семнадцать, что ли? – удивленно спросил он.