Пьяная стерлядь (сборник)

Сережа жил с мамой в двухкомнатной квартирке и прожил бы так всю жизнь, если бы не романтичность натуры, доставшаяся ему, по всей видимости, от неизвестного отца. Во всяком случае, самый большой скандал в их семье случился, когда Сережа отказался поступать на исторический факультет, чтобы потом специализироваться по кафедре истории КПСС, где у Регины Владимировны были «связи». Сережа тогда впервые сказал матери «нет» и даже сам испугался. Чтобы как-то успокоиться и избежать гнева матери, которая на время потеряла дар речи, он убежал во двор играть в футбол с лучшим другом Славкой из соседнего подъезда. Дружбу со Славкой Регина Владимировна никогда не поощряла, считая, что он на ее Сережу плохо влияет. Славка, который жил в полной семье, залюбленный бабушкой и дедушкой, мог делать, что хотел, и ни в чем не знал отказа или запрета.

Мальчики играли в футбол, и Сережа, стоявший на воротах, пропустил мяч.

— Ты чего, спишь? — подбежал к нему Славка.

Сережа мутно посмотрел на друга и присел на траву. Он вдруг понял, что домой ему все равно придется возвращаться. А дома — мама. И даже страшно подумать, что она ему скажет.

— Иди играй, я за тебя постою. — Славка выпихнул Сережу на поле.

Тот побежал, попытался отнять мяч, обвести и неудачно упал при игровом столкновении. Нарушения не было — мальчишки это доказали. Но Сережу с поля унесли — он сломал ногу. Верный Славка сидел с ним в травмпункте, пока накладывали гипс, и на себе донес до дома, где в буквальном смысле слова с рук на руки сдал Регине Владимировне, тут же забывшей о том, что она собиралась сказать сыну.

Когда они сидели в травмпункте, Славка спросил:

— Ты чего сегодня такой прибабахнутый?

— Мать хочет, чтобы я на истфак поступал, — ответил Сережа.

— А ты?

— А я сказал, что не хочу.

— И чего она?

— Не знаю. Я ушел в футбол играть.

— А ты куда хочешь?

— Не знаю, не решил еще. Только не на истфак. Понимаешь, у матери там связи, она хочет, чтобы я историю КПСС изучал.

— Слушай, а давай со мной!

— Куда?

— На геофизика! И к тому же ты без одной ноги! А я тебя буду сопровождать! Кстати, говорят, что сдавать экзамены со сломанной ногой — хорошая примета. Обязательно поступишь!

Сережа не знал, что делают геофизики, но в устах друга это звучало очень захватывающе. И действительно, далеко на одной ноге он бы не допрыгал, а со Славкой будет проще. Сережа кивнул в подтверждение и домой вернулся уже с готовым решением. Он боялся, что если мать спросит, куда он будет поступать, то не сможет ответить. Так что Славкина геофизика, которая звучала очень солидно, непонятно и романтично, Сереже сразу понравилась.

Вот если бы тогда Сережа не сломал ногу, если бы у него не было Славки, если бы Регина Владимировна не увидела своего любимого сына в гипсе на всю ногу и не дала слабину, ничего бы не случилось. Сережа бы поступил на истфак и никогда бы не встретил Надю.

Это случилось, когда он уже окончил институт и стал геофизиком. Работа предполагала экспедиции. Первая же экспедиция случилась в Тобольск, где и жила Надя.

Она там родилась и выросла. По отцу Надя была чувашкой. Ее папу когда-то сослали сюда не пойми за какие грехи. Надин отец преподавал историю в школе, что можно было бы счесть усмешкой судьбы. Мама девушки была музейным работником. Наденька пошла по стопам мамы и тоже стала искусствоведом. Она была тихой, болезненной, бледной, тонкокожей и тонкокостной. Такой невесомой, что Сережа влюбился в нее с первого взгляда. Он даже не подозревал, что существуют такие девушки — настолько эфемерные, настолько воздушные, что, кажется, могут растаять от любого неловкого прикосновения. Сережа не мог ждать, боялся, что Надя испарится, как видение, и прямо в Тобольске с ней расписался.

Наверное, именно этот факт так и не смогла простить сыну Регина Владимировна — то, что он поставил ее в известность по телефону: «Мама, я женился». Регина Владимировна тогда долго сидела в кресле и боялась дышать. Такое случалось часто — ей казалось, что ее лишний вес скоро подступит к горлу и задушит ее. Что жиры медленно захватят диафрагму и рано или поздно перекроют дыхание, заполонив массой грудную клетку. Поэтому она старалась дышать нечасто и неглубоко. Но после звонка сына, короткого, плохо слышимого, Регина Владимировна начала дышать глубоко и тут же стала задыхаться.

Из экспедиции Сережа вернулся в Москву вместе с Надей. Регина Владимировна открыла дверь и увидела рядом с сыном эту бледную моль в перчаточках, коротких сапожках на квадратных каблучках и в пальтишке, сшитом «в талию», на сборочке. На голове у Нади был аккуратненький беретик. Она стояла на своих каблучках и пошатывалась от усталости и волнения, как былинка. Нет, не такую невестку хотела иметь Регина Владимировна. Не такую женщину представляла рядом со своим сыном. Не эту бледную немочь с высокими скулами — явную полукровку.

Самые худшие ожидания Регины Владимировны оправдались. К быту Надя была совершенно не приспособлена. Она не могла ни картошку пожарить, ни полы помыть. Не говоря уже о том, чтобы сходить в овощной и выбить у Зинки не полусгнившую, а нормальную картошку. Чуть что Надя покрывалась пятнами, наливалась слезами и уходила в комнату страдать и плакать. Сережа крутился вокруг своей молодой жены и боялся на нее даже дышать.

Но картошка и полы были не самым главным. Главным Регина Владимировна считала то, что Надя была совершенно другой по духу — настолько чужой, что даже поговорить с ней не о чем. Надины попытки рассказать свекрови про работу в музее Регина Владимировна считала выпендрежем и пустым базаром. Пристрастие невестки к стихам, которые та читала, шевеля губами, как ребенок, только что научившийся читать, Регину Владимировну доводило до белого каления. Вместо того чтобы постирать мужу рубашки, та стишки читает. Бесконечные Надины недомогания — с полуобмороками, анемией и вечным ознобом — она считала капризами и избалованностью.

Был один случай, когда у Регины Владимировны чуть падучая не случилась. Она хотела, чтобы Надя сходила в магазин за хлебом и сыром, и зашла в комнату к невестке. Та лежала в кровати, и было видно, что вставать не собирается. Рядом на тумбочке стоял чай и лежала книжка.

— Ты заболела? — спросила Регина Владимировна, внутренне злясь на то, что теперь ей придется идти в магазин и стоять в очереди.

— Ничего страшного, — ответила Надя, — у меня по-женски.

— В смысле? — не поняла Регина Владимировна.

— Критические дни, — вздохнув и повернувшись на бок, как тяжелобольная, сказала Надя.

— И чё? — опять не поняла Регина Владимировна. — Месячные, что ли? Ты поэтому не встала и лежишь?

— Конечно, — ответила Надя, — у меня всегда так тяжело. С болями и слабостью. Я еще посплю. — Надя повернулась на бок и слабой рукой потянулась за книжкой.

Регина Владимировна так обалдела от новости о том, что критические дни не позволяют ее невестке сходить в магазин и требуют постельного режима, что даже не нашлась, что ответить. Она была не просто в ярости, а в истерике. Ну надо же, какая краля нашлась! Тоже мне! Да что ж это такое?!

Через некоторое время Надя перестала страдать отсутствием аппетита и к столу выходила регулярно — три раза в день. А иногда даже четыре раза в день хлопала дверцей холодильника. Регина Владимировна не понимала, как в такое тщедушное тельце влезает столько продуктов? Ведь жрет без конца. И если жрет, то точно не больна! Вот она, Регина, почти ничего не ест, а толстеет. Даже не ест, только смотрит и толстеет. А эта жрет и жрет, хлопает дверцей и хлопает, и хоть бы хны. И ладно бы ела по-человечески, на кухне, так нет — тащит в комнату тарелки, ест в постели. Что за придурь еще такая?