Пьяно-бар для одиноких

В прошлый раз Рут, ну эта старуха, которая вечно поет «Catari», села со мной рядом. До этого я видел ее раза два-три, не больше. Она вызывает у меня сразу и жалость, и отвращение. Нет, правда, настоящее пугало, да еще с иллюзиями. Ей, небось, под семьдесят, и, представьте, этакая дешевая шлюха, ресницы намазаны тушью, щеки нарумянены, короткая юбка и красные шерстяные колготки. Нет, она действительно отвратная и смешная, ну нет слов... Ужасно смешная. Значит, уселась со мной рядом, рюмка за рюмкой, и вдруг попросила Хавьера сыграть «Catari». И начала петь дребезжащим голосом, а в том месте, где идут слова «cuore, cuore ingrato» [7] — это надо с чувством, со страстью: «Ingraato», — пустила петуха, да еще какого! Парочки за соседними столиками — мы у стойки этого себе не позволяем — захохотали в открытую.

7

Неблагодарное сердце (ит.).

Ну вот, значит, после своего выступления старуха возьми и положи мне руку на колено, да еще спрашивает приторным голосом, понравилось ли мне.

— Конечно, понравилось, — сказал я, — классная песня, и вы поете замечательно.

Ее беспокойные пальцы поднялись к моему бедру, и я с тревогой взглянул на своих соседей: не заметил ли кто, что она делает этими пальцами?

— Ты уже все выпил, — сказала она, — закажи еще одну. Я угощаю.

Я сделал знак официанту: еще один «Негрони» — и в этот момент почувствовал, что старуха пальцем притронулась к моему враз отвердевшему члену. С ума сойти! Какое бы лицо сделала Пегги, подумал я, глаза бы вытаращила, увидев все это. А Хавьер тем временем пел ту песню, где есть потрясающие слова: «...И я готов бежать по следу твоему, как волк обезумевший...» Его низкий хриплый голос, его игра — это настоящее чудо! Мне принесли еще один «Негрони», и после первого глотка я решил, что больше никогда не стану заказывать этот коктейль: слишком много добавляют вермута, и он до противности сладкий.

— Ты всегда приходишь?

— Да. — Я кивнул утвердительно, а тем временем ее два пальца ощупывали мое хозяйство.

— И еще говоришь, что у тебя нет подружки! Такой красивый мальчик!

Я сказал, что у меня никого нет, что меня бросила Пегги и что я вовсе не мальчик, мне двадцать шесть... Не сообразил, дурак, что для нее это — младенец.

— Мальчик, — сказала она, раскрыв ладонь, словно решила определить мои габариты, — красивенький мальчик и крепенький!

Когда Хавьер кончил петь ту песню, где «волк обезумевший», мы все захлопали, и для моего «мальчика» наступила передышка, правда, лишь до той минуты, пока не зазвучала другая: «...И в знак того, что ты уходишь...», ее пел сценарист, тот, с густыми усами и печальным лицом. Рука старой шлюхи взялась за свое, теперь, стыдно признаться, к моему удовольствию, тем более что я уже принял четвертый «негрони». «Ведь то любовь была-а... а ты ее и не заметил...» — проникновенно пел Усач. Старуха обрушилась на меня с вопросами, сыпала один за другим, а я отвечал механически, не задумываясь, даже присочиняя что-то на ходу. Она мне тоже рассказывала о своей жизни, о странствиях, о разных вещах, но я слушал вполуха, потому что от ее беспокойных пальцев у меня уже все горело внизу и я весь отдался воспоминаниям о том, как было с Пегги в первый раз, прямо на ковре, в ее доме после праздника, когда ушли гости. Мы прощались с ней в прихожей, и вдруг она повелительно ткнула мне пальцем в грудь:

— А ты останешься!

Приятели смотрели на меня с завистью, и я, разумеется, остался, а через минуту мы уже катались по ковру в порыве яростной страсти, стягивая друг с друга одежды, а потом я неистово наяривал ее, и это было как долгое путешествие сквозь звезды, мы летели среди обезумевших галактик, ее улыбка, уголок рта, искаженного от острого наслаждения, каждый раз когда я проникал в нее, учащенное дыхание, последний предел безобманного накала. «А ты останешься!», и я остался, позволил ей взять надо мной полную власть, остался навсегда, почти навсегда, и пошли ночи и ночи сладостной тирании.

— Тебе нравится? — спросила Рут.

— Да, — сказал я с улыбкой, сглатывая тошноту, а тем временем образ белотелой бархатной Пегги расплывался в игольчатом жаре, нарастающем от этих бледных и костлявых пальцев, последний «Негрони», и Усач томно: «А если хочешь говорить о любви, поговорим без слов...»

— Очень?

– Ну!

Она меня ущипнула, а я подумал, что уже не помню, о чем она говорила, какие вопросы задавала...

— Ты проводишь меня?

Я взглянул на часы: еще нет и девяти. Обычно я уходил после одиннадцати, но тут...

— Прямо сейчас?

В ход снова пошли пальцы, и она улыбнулась.

— Ну да!

— Ладно, — сказал я, — пошли. — И попросил у официанта счет.

— Я налью по рюмочке, — сказала, приведя меня к себе, Рут, эта старая бэ, обнимая и заглядывая в глаза с искательной улыбкой. Интересно, мысленно спросил я, какое у меня выражение на лице, ведь после того, что выкинула Пегги, я — а с тех пор уже прошло порядочно — вообще перестал улыбаться. И, наверное, вместо улыбки на моем лице было равнодушие, даже не отвращение, а так, полное отсутствие интереса. — Я налью по рюмочке? — повторила она и, потянувшись рукой к той части моего тела, которая, похоже, весьма ее воодушевляла, расстегнула молнию на брюках. Я глянул на нее и увидел на ее лице не только похоть, но и некоторую растерянность. Я чуть не заорал: «Ты что? Очумела?» Еще чуть-чуть — и меня стошнило бы на ковер... Но в этот миг снова подумалось, что Пегги не хочет и слышать обо мне, бросает трубку, хлопает дверью перед носом... И тогда, как бы из глуби моего отчаяния, из глуби неприкаянности я все-таки вытащил улыбку и, притянув к себе старуху за крашеные космы, поцеловал ее в самые губы, да так, что у нее запрыгали глаза. А что? Мы с ней на равных. Я и она — оба на свалке, отбросы, парии. Да к черту, подумал я, всякую мораль, плюнуть на нее, кто, собственно, судьи? Может, Бог? А что он там такое, какой-то диктатор без армии, только руками размахивает, а силы — тю-тю, теперь компьютеры куда надежнее, куда точнее, и снова мысли об отце, и те слова из журнала, что если у детей жизнь не удалась, то у родителей, хоть купайся они в золоте, все равно на душе тяжесть. И тут мне стало очень больно, что вот, никакой работы, никакой Пегги, невыносимо больно, и тогда я посмотрел в глаза старой Рут, поцеловал ее как надо и сказал себе: ладно, чего там строить из себя...

— Хорошо, — может, я даже улыбнулся, — выпьем, раз такое дело.

А разве можно забыть этого придурочного Маркоса, который временами, да нет, почти всегда был занят своими мыслями, сидел с отсутствующим видом, и те чувствительные болеро, которые он пел — «Печальный знак» или «То был обман!» [8] , — пробуждали в его памяти бог знает какие воспоминания, какие события, да мало ли что, если он вдруг начинал лить слезы, а нет, так бросался с кулаками на любого, кто попадался ему под руку, мол, глядите, ему сам черт не брат, он настоящий мужчина, одно слово — мачо! И чаще всего без всякого повода. Да всегда без повода.

8

Популярные болеро мексиканского композитора Алъваро Каррилъо (1921 — 1969).

А когда он плакал, кто знает, что его больше мучило — чувство вины или страха, потому что он, с трудом хватаясь за ускользавшие слова, клялся, что друзья вовсе ни при чем, что он сам, по собственной воле, взял и женился на шлюхе, на самой настоящей шлюхе.

– Я хочу на тебе жениться! — так, по его словам, он ей сказал.

— Да я проститутка! — так, по его словам, она ответила.

— Вот именно поэтому. В жены я хочу только шлюху.

И они поженились.

— Да брось! — сказала ему в один из вечеров Ванесса. — Ты знаешь хоть одну женщину, чтобы она не была шлюхой? И не тычь мне, пожалуйста, в пример твою непогрешимую мамашу.

Болеро, слезы, драки. Это он, гад, первый увел Ванессу. Нет, вернее, первый, кого увела Ванесса. Драки и слезы. Ох этот чертов Усач!

ГЛАВА II

Когда все увидели, как я, опираясь на костыли, с ногой в гипсе неуверенно продвигаюсь от дверей к пианино, то первым, кто встал со своего места, был Хавьер, оборвавший музыкальную фразу на середине.

— Что с тобой случилось, дружок? — спросил он, обнимая меня.

Следом за ним со мной здоровались все по очереди, задавая этот уже почти раздражавший меня вопрос:

— Что случилось?

Ну действительно — что? Казалось бы, кто, как не я, должен это знать, но представим, что мне так и не удалось уяснить все до конца! И в таком случае любое мое объяснение будет совершенно беспомощным, как, впрочем, и я сам, после моего падения, после жутких болей, после операции, после тяжелой депрессии, в которую я вкатился по милости всего того, что разом перечеркнуло маячившую на горизонте поездку, интересную работу, долгожданную встречу с друзьями, прогулки на свежем воздухе, дыши не хочу. И, скажем прямо, осложнило мои и без того сложные сердечные дела. «Что с тобой случилось?» — спрашивали, по-моему, все, кроме гринго, который смотрел на меня испытующе, с недоверием, а я тем временем говорил каждому что-то другое, отшучивался, придумывал новую версию, способную хоть отчасти объяснить мой странный вид, да и вообще, подумаешь, дело ерунда — музыку, Хавьер, ну-ка, Гойито, коньячку, и «Catari», пожалуйста, мадам Рут, ах, этот милый моей душе бар, ну до чего приятно вновь увидеть наше «хвостатое» пианино после всего, что случилось, как говорил я себе, стараясь вникнуть, продумать, понимаешь ли, все до конца, ведь, по сути, падение падению — рознь, и даже само слово, само понятие имеет разный смысл, в зависимости от обстоятельств. Вот, к примеру, падение Хорхе — он совершенно спился после того, как обнаружил своего любимого кота с кишками наружу и узнал, что это дело рук его родного братца. Или моя... ну, скажем, жена с ее тяжелыми неврозами: она впала в такое состояние вроде бы внезапно, но думаю, это следствие запущенной психической травмы, полученной еще в детстве, которая — раз! — и подставила ей подножку. А грехопадениеАдама? Отсюда и лоб в поту, и всякое такое, и та молоденькая тангера [9] ... Эту платную птичку чуть было не сцапал полицейский, придурок, который проходил мимо, ну а в роли спасителя оказался некий м. П. (впрочем, лучше бы сказать сразу, дабы не впасть — заметьте, «не впасть», — в позу, не актерствовать, что м. П. — это всего-навсего мудак Поли), однако хватит распространяться на эти темы, хотя есть еще потрясающий Ниагарский водопад, обратите внимание — «водопад», короче, вернемся к моему падению. У меня-то выскочил мениск, и я так стонал от боли, что теперь, когда это позади, хочется сказать: да нет, ну что вы, ничего страшного, даже, если хотите, очень забавно, ведь я упал не где-нибудь, а на молу в Санта-Монике, в Калифорнии, а это уже другой коленкор, не правда ли, и еще прибавьте, что м. Поли вовсе не живет в Санта-Монике, а приехал туда на несколько дней по делам и, самое смешное, это произошло почти сразу, не успел он приехать... Нет, кроме шуток, почти сразу! Ну хоть каплю сочувствия! Где ваше милосердие?

9

Профессиональная исполнительница танго.

Однако, пожалуй, не имеет никакого смысла рассуждать о падении Поли, если нет никаких предварительных сведений о нем самом, пусть самых общих, самых кратких, но только с условием: без этой мутоты насчет того, где родился, где учился, кто первая жена, кто — вторая, кто, наконец, третья, какая профессия, куда ездил — словом, ничего из этих автобиографических клише, которые по сути мало что дают для понимания человека (да вообще это задача трудновыполнимая, не так ли?). Ну что собой представляет м. Поли? Он, поверьте, вовсе не склонен к самоубийству. И не законченный котяра. Существует много подходов к дефиниции, и при их путанице нужен особый настрой, нужна особая устремленность, чтобы не отказаться от этой затеи. Нужно хотя бы нацелиться на решение первого вопроса, даже если он, на первый взгляд, не имеет прямого отношения к делу, вроде бы из другой оперы. Итак, если м. Поли действительно приезжал в Санта-Монику, то, спрашивается, зачем он попер на мол в такую рань, в шесть утра — это более-менее точное время его падения, как утверждали врачи, да и сам пострадавший. И тут стоит покопаться кое в чем, пусть даже в его собственной совести, а не довольствоваться самыми примитивными объяснениями. В качестве отправной точки возьмем весьма существенную посылку: м. Поли действительно был на молу Санта-Моники, но отнюдь не потому, что изошелся тоской по морю, и не потому, что он мечтал услышать наконец успокаивающий шум волн. Оставим эти банальности на потом, для них всегда есть время и место.