Пьяный корабль. Cтихотворения
Шрифт:
Есть пологий собор и отвесное озеро.
Есть повозочка, брошенная на лесосеке, а бывает, что она, вся в лентах, несется себе вниз по тропинке.
Есть табор бродячих комедиантов – его иногда замечаешь сквозь придорожную поросль.
И, наконец, когда тебе нечего есть и пить, найдется кто-нибудь, чтобы выставить тебя вон.
IV
Я святой, я молюсь на террасе – так мирно пасется скотина до самого Палестинского моря.
Я ученый в сумрачном кресле. Ветки и струи дождя хлещут в окна библиотеки.
Я путник на большаке, проложенном по низкорослому лесу. Журчание шлюзов шаги заглушает. Я подолгу смотрю,
Я с радостью стал бы ребенком, забытым на молу среди моря, мальчишкой-слугой, бредущим по темной аллее, касаясь неба челом.
Тропинка все круче. Холмы покрываются дроком. Воздух недвижен. Как далеко до птиц и горных ключей! Если дальше идти, наверняка доберешься до края света.
V
Как бы мне снять, наконец, эту могилу, выбеленную известкой, с цементными грубыми швами – глубоко-глубоко под землей!
Вот я сижу за столом под яркой лампой, сдуру перечитывая старые газеты и пустые книжонки.
На страшной высоте над моим подземным укрытием коренятся дома, клубятся туманы. Грязь красновато-черна. Чудовищный город, ночь без конца.
Чуть пониже – сточные трубы. По бокам – лишь толща земного шара. Быть может, в ней лазурные бездны, колодцы огня. В тех плоскостях, должно быть, и сходятся луны с кометами, сказанья с морями.
В часы отчаянья воображаю шары из сапфира, из металла. Я – властелин тишины. С чего бы подобью отдушины вдруг забрезжить под сводом?
III. Сказка
Жил Принц, который оскорбился тем, что вечно был примером лишь процветания обыденных щедрот. Он грезил невероятной трансформацией любви, подозревая своих женщин в уменьях больших, чем это гарнированное небом и роскошью потворство. Он жаждал видеть истину, миг сердцевинного желанья и довольства. Будь это извращенным рвением иль нет, он возжелал. По меньшей мере, властию людской он обладал немалой.
Он умертвил всех женщин, бывавших с ним. Вот разорение в саду красот! Под саблей они его благословляли. Он не велел призвать других. – Женщины явились вновь.
Убиты были все, кто вился рядом – после охоты или возлияний. – Все вились рядом.
Он забавлялся, закалывая редкостных зверей. Он поджигал дворцы. Он бросался на людей, рубя в куски. – Толпа, и золотые крыши, чудесные животные отнюдь не исчезали.
Так можно жить экстазом разрушенья, омолодиться жестокостью! Народ безмолвствовал. Никто не предлагал развития его идей.
Однажды вечером надменно он объезжал владенья. Пред ним явился Гений, красоты невыразимой, да что – непредставимой. Его манера и весь облик обещали изысканную многую любовь! и счастье несказанное, да что – невыносимое! Должно быть, Принц и Гений друг друга поразили в сердцевину естества. Как было им потом не умереть? Они и умерли одновременно.
Но Принц скончался во своем дворце, в годах обычных. Принц был Гением. Гений был Принцем.
Желанью нашему недостаёт премудрой музыки.
IV. Парад
Дюжие бестии. Много тут грабивших ваши миры. Без нужды и не торопясь пускать в ход свою великолепную хватку и знание ваших душ. Экий зрелый народ! Глаза с придурью, на манер летней ночи, красные и черные, трехцветные или как сталь в крапинах золота звезд; тип лица деформированный, свинцовый, обескровленный, выжженный;
хрипотца разудалая! Свирепая поступь лохмотьев! – Есть и юнцы – как взглянут они на Херувима? – наделенные устрашающим голосом и кой-каким опасным чутьем. Этих шлют в город пообтрепаться, вырядив в тошнотворную роскошь.О, нещаднейший рай взбешенной гримасы! Что там ваши Факиры и прочий сценический балаган! В костюмах, скроенных наспех со вкусом дурного сна, они корчат стенающих головорезов, страждущих духом полубогов, каких ни история, ни религии не знавали века. Китайцы, готтентоты, цыгане, юродивые, гиены и молохи, полоумные мощи, зловещие демоны, – они вносят в ухватки народные, кровные, похоть скотских лобызаний и поз. Они вам в придачу к новеньким пьескам выдать готовы песенку «душечку». Заправские шарлатаны, они преображают фигуры и место, пользуются комедией магнетической. Глаза пылают, кровь голосит, кости пучатся, слезы и алые струйки сочатся. Их насмешка или террор длятся минуту – или целые месяцы.
Лишь у меня есть ключ к этому варварскому параду.
V. Античное
Пленительный сын Пана! Вкруг лба, увенчанного ягодами спелыми с цветами, двух глаз твоих, шаров бесценных, шевеленье. В потеках темных втянутые щеки. Клыки сияют. И грудь твоя подобна цитре, и звон пронзает палевые плечи. И сердце бьется в чреве, с рождения двуполом. Так двинься ночью, нежно покачнув бедром вот этим, и другим бедром, и левым подбедерьем.
VI. BeIng beauteous [1]
У снежной кромки – высокого роста Творение Красоты. Хрипы смерти, круги приглушенной музыки вздымают, ширят, зыбят, будто призрак, это боготворимое тело; багряные, черные раны вспыхивают на возлюбленной плоти. Жизни присущие краски сгущаются, пляшут и тают вокруг Видения на помосте. И возносятся, рокочут трепеты, и покуда насыщенность этих картин наливается, буйная, смертными хрипами и сиплыми нотами, которые мир, далеко у нас за спиной, мечет в нашу мать красоты, – она отступает, она распрямляется. О, наши кости – их облачило новое влюбленное тело!
1
Прекрасное существо (англ.; примеч. переводчика).
О, лицо пепельное, чеканка гривы, руки хрустальные! пушка, на которую должен я рухнуть сквозь побоище веток и легкого воздуха!
VII. Жизни
I
О, непомерные аллеи святых земель, террасы храма! Что сталось с тем брахманом, растолковавшим для меня все Притчи? С тех пор, оттуда вижу посейчас и тех старух. Я вспоминаю ток серебряных часов и солнца к рекам, и руку пашни на моем плече, и наши стоячие ласки в равнинах, где жгучая сыпь. – Взлет голубей пунцовых громом окружает мысли. – Я в этой ссылке удостоен сцены, где можно бы сыграть шедевры драмы всех литератур. Я укажу вам небывалые богатства. Видно продолженье! Подобно хаосу, и мудрость моя брошена с презреньем. Мое небытие – ничто пред ждущим вас параличом.