Пять дней

— Джессика, не волнуйся. И лежи смирно, пожалуйста.

К моему огромному облегчению, она в точности выполняла все мои указания. Ложе достигло уровня обруча. Пролетели двадцать восемь секунд. Стол начал задвигаться в обруч. Остановился. Прошло тридцать шесть секунд. Маленькая головка девочки находилась в кольце обруча.

— Молодец, Джессика, умница. Только не шевелись.

Сорок четыре секунды. Сорок шесть. Мой палец лежал на кнопке сканирования. Я заметила, что он дрожит. Сорок девять. И…

Я нажала кнопку. Сканер заработал. Бесшумно. Абсолютно неслышно для пациента. Инстинктивно я закрыла глаза и тотчас же открыла их, когда на двух экранах передо мной появились первые изображения. Снова закрыла глаза, страшась увидеть тень, обесцвеченное пятно, узел, которые мой натренированный глаз заметит мгновенно. Это было бы выше моих сил.

Но профессионализм возобладал над страхом. Мои глаза распахнулись сами собой. И я…

Ничего не увидела.

По крайней мере, это то, что в первое мгновение зарегистрировал мой возбужденный взгляд.

Ничего.

Я принялась внимательно изучать изображения, пристально всматриваясь в каждый контур, в каждую скрытую трещинку в обоих полушариях головного мозга. Так полицейский обследует все углы на месте преступления, выискивая некую невидимую улику, которая может полностью изменить криминалистическую картину преступления.

Ничего.

Для пущей верности я в третий раз пробежала глазами срезы, убеждаясь, что я не упустила важных деталей, и одновременно удостоверяясь, что концентрация контрастного вещества на должном уровне и четкость изображений соответствует требованиям доктора Харрилда.

Ничего.

Я шумно выдохнула и спрятала лицо в ладони, только теперь почувствовав, как гулко колотится у меня в груди сердце. Словами не передать, как я обрадовалась, что на снимках головного мозга Джессики нет ничего такого, что указывало бы на злокачественное новообразование. Но сам факт, что внутреннее напряжение во мне достигло критической точки… меня тревожил. И заставил задуматься. Значит, вот что происходит, когда ты годами вынуждена играть роль, которая, как тебе самой известно, противна твоей истинной природе? Когда маска, что ты давно носишь, съехала набок и ты боишься, что люди наконец-то увидят твой страх, который ты доселе старательно скрывала?

Ничего.

Я глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Сказала себе, что моя работа еще не закончена. Переслала первый комплект срезов на компьютер доктора Харрилда — его кабинет находился буквально в двух шагах от кабинета компьютерной томографии. Одновременно отправила снимки в Систему архивирования и передачи изображений (САПИ) — специальную базу данных по нашему региону штата (известную под кодовым названием «Мэн-1»), расположенную в Портленде. По закону все сканограммы и рентгенограммы должны храниться в Системе САПИ — на тот случай, если в будущем возникнет необходимость сослаться на них, и как гарантия того, что снимки не будут перепутаны, утеряны или зарегистрированы не на того пациента. Также если радиологу или онкологу понадобится какая-то конкретная серия снимков пациента — или потребуется сравнить их с другими снимками в его карте, — врач может увидеть их, дважды щелкнув мышкой.

Отослав срезы, я начала повторное сканирование, дублируя первые изображения, чтобы сравнить уровень контрастности и проверить, все ли отразилось на снимках в первый раз. Обычно, если первая серия не показывает отклонений, я дублирование делаю в расслабленном состоянии. Но сегодня тихий голосок нашептывал мне: «А вдруг ты ошиблась в первый раз и не увидела опухоль?»

Я схватила микрофон:

— Еще пару минут, Джессика. Ты просто молодчина. — Лежи смирно и…

На двух мониторах появились срезы повторного сканирования. Я впилась взглядом в экран, ожидая увидеть доказательство моего давшего сбой профессионализма — скрытый узелок, теперь проявившийся на какой-нибудь бороздке ее мозжечка. И снова…

Ничего.

И это величайший парадокс в моей работе. Для нас хорошая новость — это когда на полученных снимках мы не обнаруживаем ничего. Наверно, моя работа — одна из немногих областей деятельности в мире, в которой «ничего» приносит удовлетворение, облегчение, подтверждает статус-кво.

Контрольное сканирование.

Ничего.

Я нажала кнопку «отправить». И вторая серия срезов ушла на компьютер доктора Харрилда и в базу данных САПИ. Я опять взяла микрофон и сказала Джессике, что обследование завершено, но она должна лежать спокойно, пока ложе не опустится до уровня пола.

Десять минут спустя, снова в своей одежде, облизывая леденец на палочке, Джессика появилась перед отцом. Когда я привела ее в зал ожидания, где тот сидел, понурившийся, встревоженный, он мгновенно вскочил на ноги, пытливо всматриваясь в мое лицо. Так обвиняемый на суде пытается по лицам возвращающихся в зал заседания присяжных понять, каков приговор. Джессика подбежала к отцу, обняла его.

— Смотри, у меня четыре леденца, — похвасталась она, показывая ему три нетронутые конфеты в одной руке и одну — во рту.

— Ты их заслужила, — сказала я, — ты была очень храброй и послушной пациенткой. Вы должны гордиться ею, сэр.

— Я всегда горжусь своей дочерью. — Мужчина поднял девочку на руки, усадил на скамью и велел подождать, «пока мы с этой доброй леди поговорим».

Жестом пригласив меня выйти с ним на улицу, на свежий воздух осеннего утра, он задал вопрос, которого я всегда ожидаю по окончании процедуры сканирования:

— Вы что-нибудь обнаружили?

— Я уверена, что сегодня во второй половине дня рентгенолог-диагност, доктор Харрилд, свяжется с вашим лечащим врачом, — заученной фразой ответила я.

— Но вы же видели снимки…

— Сэр, я не квалифицированный врач-рентгенолог и не ставлю диагнозы…

— Я тоже не проектирую корабли, которые строю, но я сразу могу сказать, если что-то не так. У меня большой опыт работы. Как и у вас. И вы уже знаете — самая первая узнали, — есть у моей дочери опухоль в голове или нет.

— Сэр, вы должны понять: ни по закону, ни с точки зрения врачебной этики я не вправе высказывать свое мнение…

— Все когда-нибудь бывает в первый раз. Прошу вас, мэм. Умоляю. Я должен знать то, что известно вам.

— Пожалуйста, поймите, я очень вам сочувствую…

— Мне нужен ответ.

— Но я его не дам. Потому что, если я скажу вам, что новости хорошие, а потом окажется, что на самом деле они плохие…

Он вздрогнул:

— То есть вы хотите сказать, что новости хорошие?

Это — тактика, к которой я часто прибегаю в тех случаях, когда снимки не показывают отклонений, но рентгенолог-диагност еще должен изучить их и подтвердить отрицательный результат. Я не вправе высказывать свое мнение, я не имею соответствующей медицинской квалификации. И хотя я обладаю обширными знаниями в своей области, существуют определенные правила, и я обязана им следовать. Но я могу по-своему попытаться успокоить пациентов и их близких, если вижу по результатам обследования, что их страхи безосновательны.