Пять экспонатов из музея уголовного розыска

И вот в самый разгар лета, запасшись письмом Усольцева и официальной бумагой от «Бытового музея сороковых годов» (всем, без исключения, органам власти предписывалось оказывать мне везде и во всем помощь «в интересах просвещения рабоче-крестьянских трудовых масс»), я отправился налегке в Василь-Сурск.

По-моему, никогда в жизни - ни до, ни после - у меня не было такого хорошего настроения и таких приятных предчувствий.

Городок меня очаровал. Всё здесь ласкало взор: бескрайние сады, великолепная дубовая роща, посаженная, по преданию, Петром I, нарядная Хмелевская церковь с иконами XVII и XVIII веков, здание уездного училища, уютные чистенькие улочки, веселые, сбегающие наперегонки с горы дома.

Но долго восхищаться красотами города мне не пришлось.

Когда я, стоя на пристани, любовался Сурой, кто-то сзади осторожно тронул меня за локоть. Я обернулся и увидел добродушную конопатую физиономию «снегиря» - так в двадцатые годы из-за яркой формы любили именовать милиционеров. «Снегирю» было лет двадцать, не более. Он лузгал семечки и внимательно разглядывал меня, причем мне показалось, что особое внимание почему-то привлекает моя широкополая шляпа.

–  Приезжими будем или как?
– спросил «снегирь», продолжая грызть семечки.

–  Приезжий.

–  А паспортная книжечка у нас имеется?

Я дал ему свой паспорт. «Снегирь» повертел его, пощупал, поскреб ногтем. После этого ухмыльнулся и подмигнул мне.

–  Как у вас говорят? Ростов - папа, Одесса - мама, а Елец - всем ворам отец.

–  Я вас не понимаю.

–  Это ничего, что мы не понимаем. Сейчас не понимаем - потом поймём, - ехидно сказал «снегирь» и, спрятав мой паспорт в карман гимнастерки, спросил: - А ещё какие такие документы у нас имеются?

–  Верните прежде мой паспорт, - потребовал я.

–  Какой паспорт?

–  Тот, который вы себе в карман положили. Вот какой!

–  Это не паспорт.

–  А что же по-вашему?

–  «Липа».

–  Какая липа?!

–  Натуральная «липа», елецкой работы, - убеждённо сказал он.

–  Ну, знаете!
– возмутился я.

–  Ах, какие мы нервенные!
– съехидничал «снегирь» и сказал: - Ежели у нас ещё какие документики имеются, то очень даже советую предъявить Всё одно, когда в милицию доставлю, личный досмотр до самых кальсон учиним.

Изучая бумагу из «Бытового музея сороковых годов», он хмыкал и улыбался, давая тем самым мне понять, что старого воробья («снегиря») на мякине не проведешь.

–  Выходит, по мебельным делам мы сюда прибыли?

–  Выходит, что так, - в тон ему ответил я.

–  И не стыдно нам?

–  А чего мне, собственно, стыдиться?

–  Не знаем?

–  Не знаю, - отрезал я.
– И буду вам весьма признателен, если вы изволите наконец объясниться!

Он расплылся в улыбке.

–  Ишь ты, фу-ты, ну-ты. Из антиллигентов мы, в гимназии небось учились, все науки превзошли!
– восхитился он и от избытка восхищения перестал даже лузгать семечки.
– Значит, выходит, признательны будем, коли я объяснение дам? Ну, ежели так, то чего ж, и объяснюсь, коли мы такие глупые и ничего понимать-соображать не желаем.

–  Уж будьте любезны!

–  Буду, буду, любезным. Чего там! С Мебельщиком давно мы стакнулись, а?

–  С каким именно мебельщиком?

–  С натуральным, маклаковским.

–  Я действительно интересуюсь художественной мебелью…

–  Придуриваемся?
– укоризненно спросил он.

–  Как вы со мной разговариваете?!

–  А как? Как положено, без рукоприкладства.

–  О каком мебельщике вы говорите?

–  О том самом. О преступном элементе по кличке Мебельщик, он же Гусиная Лапка, он же Гриша Прыг-Скок. Других у нас, слава богу, не имеется. И этим по горло сыты.

–  Не знаю я никаких гусиных лапок, гриш и мебельщиков!
– заорал я.

«Снегирь» скорбно вздохнул. Похоже было, что я окончательно подорвал его веру в человечество.

–  Опять придуриваемся? А кто этой ночью на улице Третьего Интернационала винный склад брал? Мы складик брали, вместе с Гришей Мебельщиком брали.

–  Вы что, с ума сошли?!

–  Во-первых, оскорблять представителя при исполнении обязанностей не положено. Об этом статья в кодексе имеется. А во-вторых, я-то с ума не сошел, потому и говорю: отпираться нам никакого здравого смысла нет, потому как все опрошенные в единый голос говорят, что Мебельщику помогал антиллигентный гражданин в шляпе. У кого антиллигентная видимость? У нас. У кого на голове шляпа? У нас. У кого замест документов елецкая «липа»? Опять же у нас. Так что в уме мы или без, а в милицию пройтись нам придется. Тут уж никакого разговора быть не может.

И действительно, мне пришлось идти в сопровождении «снегиря» через весь город в милицию, которая находилась на самой вершине холма.

Немилосердно жгло летнее волжское солнце. Все жители городка уже были в курсе происшествия, которое случилось на улице Третьего Интернационала, где помещался винный склад нэпмана Бородавкина, и с жаром обсуждали мою дальнейшую судьбу.

В милиции составили протокол о моём задержании и незамедлительно отправили меня в камеру, которая сокращенно именовалась КПЗ, то есть камера предварительного заключения.

В этой душной каморке я просидел почти двое суток, проклиная свою разнузданную фантазию, бдительность «снегиря», свою невезучесть и «хорошего парня» начальника местной милиции, который, на мою беду, отбыл в Нижний Новгород на совещание, посвященное по злой иронии судьбы необоснованным и незаконным арестам.

Но все, рано или поздно, кончается. Закончилось и совещание в губернском центре. Начальник милиции просто не знал, как загладить свою невольную вину. Угощая меня янтарным ледяным пивом с лоснящейся от жира воблой, он стеснительно спрашивал:

–  Небось блохи донимали?

–  Было такое дело.

–  И койка жесткая…

–  Что говорить!

–  А всё перебои со снабжением, Василий Петрович, - объяснял он.
– К уезду ведь как относятся? Наплевательски, понятно. Все заявки под сукно. Но ничего. Я сейчас выдрал у начхоза губернского розыска шесть фунтов персидской ромашки - лучшего средства от блох не бывает. От одного вида мрут. А в интернате для дефективных мне пообещали восемь матрасов на пружинах и двадцать фунтов масляной краски. Так что вы немножко раньше времени приехали. Сейчас мы с блохами покончим и благоустройством займемся. Лучшую КПЗ в губернии оборудуем. Почище любой гостиницы. Сами люди к нам проситься будут. Ей-богу!

–  Так что можно приезжать погостить?

Он слегка смутился, а потом рассмеялся.

–  А что? Самым дорогим гостем будете. Мы вам по знакомству два матрасика на койку уложим.

–  Соблазнительно, конечно, но я все-таки, пожалуй, откажусь.

–  Почему?

–  Да не привык как-то в КПЗ ночевать.

–  Ну, привычка дело наживное.

–  Как для кого.

–  Это верно. Поэтому, если КПЗ не прельщает, то милости прошу ко мне домой, хотя, честно говоря, в КПЗ будет поудобней, - сказал он и заговорил об ограблении винного склада.
– Мы этого Гришку Мебельщика уже год ловим, - вздохнул он.
– Исчезнет на два-три месяца и опять у нас в уезде объявится. Нет, чтоб куда подальше уехать. Все здесь топчется. Родные пенаты, что ли, его сюда притягивают? Ведь он родом из Маклакова. И отец его оттуда, и дед. Вот, кстати, говорят, что яблоко от яблони недалеко падает. А ведь ерунда это. Отец Гришки был честнейшим человеком. Мастер, умелец, лучший краснодеревщик в Маклакове, а Маклаково краснодеревщиками богато, можете мне поверить. Дед Гришки - вообще легендарная личность. Такого столяра и в Петрограде днём с огнём не сыщешь. Талант! Рассказывают, беспаловская мозаика чуть ли не на вес золота ценилась…