Пять экспонатов из музея уголовного розыска
Шрифт:
– Ну?
– Тогда ублажай.
– Он выжидающе посмотрел на меня и, выдержав паузу, продолжал: - Вот я стерлядку кольчиком, к примеру, уважаю, балычок осетровый, чтоб в нём солнышко играло, икорку зернистую…
– А вобла не сойдет?
– вибрирующим голосом спросил я.
– Вобла не сойдет, - убежденно ответил он.
– Не сойдет вобла. Вобла для мастерового да босяка лакомство. А для меня - она тьфу! Так что ты уж не скупись и запоминай, что мне на язык и на душу ляжет. И про стерлядку запомни, и про балычок, и про икорку…
Меня трясло мелкой дрожью.
–
– Ишь какой быстрый!
– ухмыльнулся он, явно любуясь моим состоянием.
– А курить что я буду?
– Ладно. Две-три пачки махорки я куплю.
– Махорки, говоришь? А сам что куришь?
– Я не курю. И попрошу вас разговаривать со мной на «вы».
– На «вы» - это можно, - согласился он.
– Меня не убудет. А вот что не курите - это зря.
– Об этом уж позвольте судить мне.
– Я не к тому.
– А к чему?
– А к тому, что ежели б курили, то о махорке и заикаться посовестились бы. Кто махорку-то смолит?
– Сигары курить изволите?
– Нет, папиросы.
– Какие же?
– «Северную пальмиру» и «Нашу марку». Так что расстарайся десятка на три-четыре.
– Хорошо, расстараюсь, - скрипнул я зубами.
– Всё?
– Вроде всё. Только бутылочку, понятно, не забудь прихватить.
– Что?!
– Бутылочку, говорю, не забудь.
– Какую бутылочку?
– Тронутый ты, что ли? «Какую»! Обычную. Ежели на коньяк пожалеешь, то можно и смирновку. Хрен с тобой, где наша не пропадала!
– Да вы понимаете, о чём говорите?!
– А чего тут не понимать?
– Не будет вам никакой бутылки, ясно?
– Бутылки не будет - разговора не будет, - хладнокровно отпарировал он и лег на койку, повернувшись ко мне спиной, давая тем самым понять, что аудиенция окончена.
Когда я вышел из образцовой КПЗ, я был настолько раскалён, что от меня можно было прикуривать.
Начальник уездной милиции, как и положено начальнику милиции, был знатоком человеческих душ и физиономий.
Мельком взглянув на меня, он сразу же всё понял.
– Задал вам Гришка перцу?
– Ну и мерзавец!
– И ещё какой мерзавец!
– поддержал он.
– Во всей Нижегородской губернии второго такого не сыщешь. Махровый мерзавец!
– Не говорите!
– Так, может, плюнете на все это дело?
– Нет уж.
– А вы все-таки подумайте, нервы дороже. А главное - я уверен, что ни черта он не знает.
– Знает. Ежели бы не знал, то так нагло не держался. Понимает, что мне без него не обойтись, потому и куражится.
– Ну, ежели так, то надо терпеть. Ничего не поделаешь!
– Я-то готов терпеть, а вот вы…
Начальник уездной милиции настороженно посмотрел на меня. Что-то в моей интонации ему явно не понравилось.
– А при чем тут я?
– Ну как вам сказать? Прямого отношения вы, конечно, не имеете, но некоторое касательство…
– Что он хочет?
Я решил проявить максимум такта и излагать требования Беспалова постепенно, не травмируя психику своего собеседника.
– Гурман он, оказывается. Зернистая икра ему,
видите ли, требуется. Иначе говорить не желает.– Ишь ты, - усмехнулся начальник милиции.
– И что же вы решили?
– Если не возражаете… - осторожно начал я.
– А чего мне, собственно, возражать? Передачи мы принимаем, пожалуйста.
Такой легкой победы я не ожидал.
– И балык осетровый можно?
– Почему же нет?
– И стерлядь кольчиком?
– Сделайте милость.
– Не знаю, как и благодарить вас!
– А за что? Если вас не смущают расходы, то нас тем более. Правда, с большим удовольствием я бы посадил этого вымогателя на хлеб и воду, чем баловал его разносолами, но, как говорится, воля ваша. Так что никаких возражений.
Начальник уездной милиции был воплощением великодушия. Но когда я, обрадованный столь успешным началом своей дипломатической миссии, заговорил о папиросах, он сухо сказал:
– А вот этого, Василий Петрович, не положено.
– Ну в виде исключения.
– Не положено. Ведь мы, Василий Петрович, бюрократы и руководствуемся инструкциями. Балык, икра и прочее существующим положением о передачах не возбраняется. А раз так - то с милой душой. Относительно же табака и спичек имеется специальный параграф - строго запрещено. Как же мы с вами будем нарушать его?
– Да, напрасно, выходит, я сюда приезжал.
– Обидно, конечно. Но что тут можно придумать!
– Да нет, кое-что можно было бы, понятно, придумать, - осторожно закинул я удочку, - но у меня даже язык не поворачивается.
– Так уж и не поворачивается?
– ехидно спросил он.
– Параграф, конечно, дело святое, - ханжески сказал я.
– Но ведь проверяющий передачу может просто-напросто не заметить папиросы. Бывает же такое - не заметил, и всё. Усольцев бы…
Он внимательно взглянул в мои бесстыжие глаза, усмехнулся и сказал:
– Ну разве что в интересах науки и из уважения к Усольцеву.
Я готов был расцеловать его.
– А если водку?
– дойдя до высшей степени наглости, спросил я.
– Что, водку?
– Ну, это самое, в интересах науки и из уважения?..
– Василий Петрович, а вам не стыдно?
– Стыдно.
Наступило молчание. Долгое. Тревожное. Наконец он сказал:
– А ежели вам все-таки плюнуть на него, а?
– Да я бы рад, но никак нельзя. Без него я как без рук…
– Попробуйте, а?
– сказал он почти умоляюще.
Снова молчание. Скорбно смотрю на начальника милиции, он точно так же скорбно глядит на меня, размышляет.
– Только подумать, водку арестованному! Собственными руками!
Я вздыхаю. Жалобно так вздыхаю. Он тоже вздыхает.
– Я, конечно, понимаю ваше положение и поэтому не настаиваю.
– Ладно, - наконец решается он.
– Черт с вами. Если проверяющий не обратит внимания на папиросы, он может не заметить и водку.
– Голубчик!
– Ну, ну, только не благодарите, - поднимает он руку, будто желая отстранить меня, если я вдруг кинусь целоваться.
– Я сам себе противен.