Пять континентов любви

Может, это просто игра воображения, но Олимпии показалось, что при упоминании этой незнакомой девицы глаза Бернара загорались. Возможно ли испытывать ревность к бывшей подружке парня, с которым едва знакома?

– Это ей ты тогда писал письма?

Бернар помрачнел и кивнул:

– Видишь ли, она причинила мне много боли. Знаю, что не умышленно. В конце концов… я надеюсь, что у нее все хорошо. И изо всех сил стараюсь забыть ее.

Казалось, воспоминания привели его в полное уныние. Олимпия корила себя, что задала злосчастный вопрос. Как можно быть такой тупицей? Если бы здесь присутствовал Альберт, он наверняка схватился бы за голову. Говорить о бывших подружках – это всегда табу, запретная тема. И в Барселоне, и в Восточном Китае. Даже атлас не нужен, чтобы понимать столь очевидные вещи.

– Пришли, – объявил француз, останавливаясь перед дверью какого-то заведения.

Над входом висела табличка: «Эль Эспинарио».

Когда они вошли, Олимпию сразу же поразила царившая в помещении тишина. Посетители, сидевшие в креслах у стены, вокруг низких столиков или у стойки, переговаривались тихим шепотом.

Бернар поздоровался с барменом, и тот, по-видимому признав его, ответил приветственным кивком. Похоже, француз был здесь завсегдатаем. Бернар и Олимпия проскользнули в зал и отыскали два свободных места.

В глубине была видна небольшая сцена с микрофоном.

– Здесь выступают артисты с монологами? – поинтересовалась Олимпия.

– Намного круче! Раз в месяц тут проходит «Вечер живых поэтов»: любой может прийти и прочитать свои сочинения. Я в восторге от этого места! Люди так искренне обнажают свою душу, что… Прости! – Бернар оборвал свой рассказ, чтобы подозвать официанта. – Мне пива и куриные крылышки; платит девушка, нужно пользоваться случаем!

От этих слов Олимпия поперхнулась, надеясь, что ее спутник шутит. Однако, если ей придется раскошелиться, то денег хватит в обрез, потому что в книжном магазине ей заплатят еще не скоро. На всякий случай она заказала только стакан холодной воды. Поесть можно и дома, когда вернется.

Едва официант скрылся, над сценой зажегся прожектор, и в конус света ступила девушка с флейтой. Представившись, она поднесла инструмент к губам и, наиграв мелодию, начала декламировать стихи, посвященные ее коту.

По окончании выступления публика одобрительно похлопала. За ней на сцену поднялись двое слегка нетрезвых юношей; они подготовили диалог, который, судя по всему, должен был считаться юмористическим. Затем вышел мужчина, с унылым видом зачитавший несколько страниц своего дневника. Следующим выступал подросток: со страстными завываниями он представил поистине жуткую поэму, где главный герой – гниющий на обочине труп.

– Посвящается Бодлеру, – добавил он в завершение.

– Merveilleux! [17] – завопил Бернар, прихлебывая пиво и грызя очередное крылышко. Заметив, что Олимпия искоса поглядывает на его тарелку, он предложил девушке угощаться. – Слушай, я же пошутил про то, что платить тебе!

Олимпия улыбнулась, слегка расслабившись, и утащила с его тарелки кусок цыпленка.

– Спасибо.

Закончив трапезу, Бернар схватил горсть бумажных салфеток, сунул парочку Олимпии и, вытерев губы, вскочил с места.

17

Потрясающе! (фр.)

– Уже уходим? – удивленно спросила девушка.

– Останься, пожалуйста… – попросил он, вытаскивая из кармана сложенный листок бумаги. Затем француз уверенно зашагал к опустевшей эстраде и встал перед микрофоном.

Олимпия оцепенела. Что он делает? Неужели собирается… Перед всеми этими людьми? Ее сердце учащенно забилось в груди.

– Здравствуйте! – начал Бернар, убедившись, что микрофон работает. – Для этого вечера я заготовил текст, который исходит из самой глубины моего сердца. Мне бы хотелось поделиться им с вами, но прежде всего с той, кто вдохновил меня на эти строки, – Олимпией!

И, словно этого было мало, Бернар указал на нее вытянутой рукой; все присутствующие обернулись и посмотрели на нее. Съежившись, она отпила воды, надеясь, что никто не заметил залившего щеки багрового румянца.

Бернар прочистил горло и начал декламировать:

– Нам всегда хочется находиться там, где нас нет; быть или хотя бы казаться теми, кем мы не являемся… Пока в конце концов мы не встречаем человека, который заставляет нас ощущать себя особенными, уникальными, совершенными… В моей жизни появился такой человек; работает эта девушка в необычном книжном магазине, и ее мечты звенят в унисон с моими.

Олимпия все глубже вжималась в спинку кресла, будто каждое слово Бернара каменным грузом ложилось ей на плечи. Он говорил для нее. Эти слова рассказывали о ней. Когда он успел их написать? Они же едва знакомы! «Склонен к фантазиям, страстен, но не отличается постоянством, пока длится влюбленность…» Фразы из атласа крутились в ее голове, вторя голосу француза.

– Ее глаза напоминают мне о зеленых лугах Нормандии, земли моих предков. Мы не познакомились – мы вспомнили друг друга. Мы не встретились – мы вновь обрели друг друга. Мы не узнали друг друга, а заново открыли. Прошлое – это лишь карта, приведшая нас сюда. А будущее – оно уже было предопределено нашим первым взглядом, первым общим вздохом, первым приветствием в кафе среди книг и рисунков. Это будущее уже ждет нас в первом поцелуе – прелюдии нашей бесконечной вселенной для двоих.

Заполнявшая бар публика немного замешкалась с реакцией, но после нескольких робких хлопков разразилась настоящей овацией. Только одна девушка, сидевшая недалеко от Олимпии, поднялась с места, весьма громко процедила: «Ушам своим не верю! Вот козел!» – и направилась к выходу.

Олимпия тут же обернулась, но все происходило настолько быстро, что так и не удалось выяснить, говорила ли соседка о французе или о ком-то другом. Кроме того, в этот миг Бернар вернулся со сцены и встал перед ней на колени. Не дав ей времени прийти в себя, под громкие аплодисменты зрителей он поцеловал Олимпию в губы.

8. Ночь, день… и ночь

На Олимпию накатила безудержная зевота. Она навалилась на стойку кафе, почти безлюдного в этот ранний час. С десяти утра, с момента открытия, зашли только три клиента. Заплатив за кофе, какой-то длинноволосый парень просмотрел целую кучу комиксов, не купив ни одного. А потом парочка девчонок лет пятнадцати долго сидела и болтала, разделив на двоих одну морковную булочку.

Подобное затишье погрузило Олимпию в свинцовое забытье, где впечатления прошлого вечера – она не знала, что и думать! – словно парили над пустыми столиками. Девицы с булочкой ушли, а мысли Олимпии так и продолжали бесцельно блуждать в каком-то дремотном оцепенении.

Ее глаза уже закрывались, когда на стойку приземлился круассан с хамоном и сыром.

Запах горячей еды тут же пробудил чувства Олимпии, и она удивилась, обнаружив перед собой угловатое лицо Оскара. Застегнутая под горло полосатая рубашка делала его еще более высоким, а глаза, увеличенные толстыми стеклами очков, придавали сходство с симпатягой- филином.

– Откуда ты это взял? – спросила Олимпия, жадно вдыхая запах дымящегося круассана.

– Сбегал в соседнее кафе, – сообщил он так тихо, что Олимпии пришлось придвинуться поближе. – Я тут подумал, что среди всей этой кучи пирожных и маффинов тебе наверняка захочется чего-нибудь горячего и соленого.