Пять красных футболок

Мы смеялись, как девчонки и пока улыбки на сошли с наших лиц, быстро попрощались. Беллу выписали и с этого победного дня я стремительно пошла на поправку. Хотя были и неприятные моменты, например, стало невыносимо скучно находиться дни напролет одной в палате. Лиза заходила крайне редко после того, как убедилась, что я действительно могла обслуживать себя самостоятельно. Зато в одиночестве я легко предавалась размышлениям, а еще старательно заучивала наизусть свои паспортные данные и телефонные номера родителей, настолько сильно я боялась снова потерять вещи. Было не так просто запоминать информацию, особенно трудно приходилось с цифрами, казалось, моя память стала такой крошечной, что не могла и пару часов удержать в себе три десятка цифр. Я же не унывала, вера в сердце продолжала расцветать и я упорно заучивала данные.

За день до выписки ко мне пришел посетитель, которого я меньше всего могла ожидать. Оля постояла несколько секунд в дверном проеме, а потом робко присела на стул около моей постели. Она много и суетливо поправляла аккуратно оформленные локоны волос соломенного цвета. Казалось, девушка очень нервничала, кисти ее рук дрожали. Мне не было дела до того, что с ней происходит, но крайне интересно было понять, зачем она пожаловала. Я чувствовала, как раздражение снова охватывало жаром грудную клетку.

– Здравствуй, – сказала она.

– Что-то забыла?

– Я подумала, тебе помощь понадобится. Виктория, я хотела тебе предложить по жилью…

– Не беспокойся, – отрезала я.

Она уставилась на меня и несколько секунд не моргала. Красивые, добрые серые глаза не могли не смягчить мое сердце.

– Спасибо, что паспорт вернула, – сказала я.

Она еле заметно кивнула.

– Там, собственно, адрес моей прописки… – продолжила я, – Поэтому жилье не нужно.

– Там у тебя родители?

– Это что, допрос? – я снова начала закипать.

– Я просто… хотела…

– Напомнить о моей беспомощности?

– Нет, что ты, – запричитала испуганно Оля.

Я демонстративно встала с кровати и сделала несколько шагов. На лице Ольги появилось восхищение.

– Я справлюсь без посторонней помощи, понятно? – раздраженно сказала я.

Не успела я еще что-то вымолвить, как потеряла равновесие и чуть не упала на пол. Оля успела подхватить меня под руки, поэтому обошлось без последствий. Я робко поблагодарила девушку, признав свое поражение, и села обратно на постель.

На следующий день я лежала на кровати, считала часы до выписки и думала о том, кто же ждал меня дома и ждал ли вообще. Мама, которая посвятила себя больше профессии инженера, чем семье или папа, который безмерно любил нас с мамой, но не заметил как его дочь выросла, потому что постоянно пропадал в командировках? Все, что я помнила о маме – это то, как она сидела вечерами за чертежами и приговаривала в пол голоса: «Главное, правильно рассчитать. Главное, правильно рассчитать». Мама много лет посвятила проектированию зданий, это было делом ее жизни. Да, мне часто не хватало ее внимания, я обижалась, но всегда с гордостью показывала друзьям дома и административные здания на главных улицах города, над которыми потрудилась мама. И да, на ночь я больше слушала рассказов о жизни инженеров, чем сказок. Папу я тоже могла вспомнить едва ли после травмы. В памяти остались фрагменты о том, как он либо уезжал на маршрут, либо возвращался с него. Делом жизни папы были грузовые перевозки, бортовой длинномер стал ему вторым домом, на котором папа колесил по всей стране и хотя мама всегда выступала против такой профессии, он и думать не хотел о том, чтобы сменить работу, ссылаясь на то, что слишком привык к постоянному движению. Мама же злилась и издевательски комментировала, что двигался только его автомобиль, а он как сидел на месте, так и сидит.

Лиза зашла в палату, оборвав мои воспоминания. Медсестра сообщила, что выпишут меня уже в течение часа и попросила проверить, чтобы я ничего не забыла. Я так сильно нервничала, что раз пять проверила тумбочку, чтобы действительно не оставить там какую-то ценную вещь, зацепку к прошлому. Когда делать уже совсем ничего не хотелось, а ожидание начало казаться тихой пыткой, я все же набралась смелости и позвонила по номеру, который выучила наизусть в первую очередь.

– Говори скорее, я в командировке, – ответил женский голос вместо приветствия.

– Мам, это я.

– Да, знаю я. Говорю же, скорее.

– Мам, я в больнице… Видишь ли, у меня тут сотрясение… амнезия.

– Что? Такого ты еще не выдумывала, – усмехнулась она, – Как это по-детски, Вик! Не хватает смелости признавать собственные промахи, зато маскировать их под мнимое отсутствие памяти – легко, да?

– Мнимое?! – я не поверила услышанному.

– Что, амнезия усугубилась?

– Почему ты со мной так разговариваешь, что я сделала?

– Что ты сделала, Вик? Тебе двадцать семь, а ты до сих пор задаешь вопросы, словно тебе пять, – она положила трубку.

Я была раздавлена. Меня будто тоже отключили вместе с телефоном. Я не сразу смогла подняться с постели, голова опять кружилась, хотя уже два дня я была в полной уверенности, что ощущения эти меня больше никогда не побеспокоят. Медленно я сделала несколько шагов к зеркалу. Бледное худое лицо наблюдало за каждым моим движением. К уже имеющимся вопросам прибавились новые. Что такого я могла сказать или сделать, чтобы обидеть родного человека настолько, чтобы он не поверил в то, что я попала в трудную ситуацию. В порыве противоречивых чувств я быстро набрала номер отца. Автоответчик. Я набрала еще, но чужой голос уверял, что телефон абонента выключен. Было обидно до слез. Я успокаивала себя тем, что для папы это было нормальным, потому что когда он уходил в рейс, то не всегда смотрел за уровнем зарядки мобильного, так как следил за дорогой. Папа был человеком ответственным и очень аккуратным в вождении, поэтому старался не отвлекаться в пути. Отец никогда не употреблял алкоголь перед рейсом и даже отказывался от некоторых лекарств, считая, что они снижают внимательность. Я предположила, что пока я отлеживалась в больнице отец мог быть в рейсе и все же надеялась застать его дома, поэтому твердо решила, что как только выйду за территорию больницы, то сразу поеду по адресу прописки. Я с грустью посмотрела на настенные часы, оставалось пятнадцать минут до выписки. Утомленная ожиданием, я закрыла глаза и не заметила как уснула.

– Ты говорил, что помогаешь, – обвиняла во сне я Ангела, – а меня родная мать не принимает! Она холодная и отстраненная. Никому нет дела до моих чувств!

– Дитя, разве не было в моих словах того, что помощь не всегда кажется помощью. Разве не уверовал тебя, что прийти помощь может не только в лицах любви. В жизни человеческой есть друзья и есть враги, но в духовной реальности этаких ограничений нет, ибо не каждый ли человек может сотворить учение, будь он враг или друг?

– Да, хоть кто! – злилась я, – Хоть друг, хоть враг. Никому я не нужна.

– Ты говоришь о человеческих чувствах, Дитя. О своих чувствах. А много ли раз ты была тем, кто интересовался теми же чувствами, присутствующими в других?

– Что ты имеешь в виду?

– Дитя, ты не желаешь вспомнить забытое, будь так. Но не составит труда для тебя вспомнить то, что говорила и делала после того, как пришла в сознание. Как много ты сама заботилась о чувствах людей, истинно желающих помочь тебе? О нужности же своей рассуждать можно много, однако все это исходит из понимания того, насколько ты нужна самой себе! Ибо осознав свою нужность для самой себя, ты в силах помнить о нужности других.

– Я уже ничего не понимаю. Ты, что обвиняешь меня в том, что я сама по своей же воле забыла прошлую жизнь?

– Мы никогда не обвиняем, Дитя.

– И кто же такие мы? Хватит говорить высокопарно! Не хочу, не хочу.... А, кажется я поняла! Ты тоже будешь выгораживать эту толстуху Олю, да?

– Мы не обвиняем и мы не выгораживаем. Каждое Дитя равное в любви для нас. И чувства каждого из вас важны в равной степени для нас. Я только выполняю твою просьбу о помощи, ведь и без мольбы мы не приходим.