Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Пять ступенек к воскресению
Шрифт:

Отвернувшись влево – справа же просто какой-то деспотизм материи над формой! – как бы заинтересованная дизайном клочковатого серого неба за окнами парома, внимаю вполуха наставлениям соседа. Помимо калорий из мяса, и ещё: из молока («Милк! Ит мэйкс боди гуд!»**), я, оказывается, должна пользоваться яркого цвета, скарлет, нет, ещё ярче, как «менструэйшн», губной помадой, оживляющей, меняющей облик к лучшему. И – щёки, вслед за губами… Слушаю и благодарю рефреном (выйти на площадку, то есть, на палубу? Не-е, там холодно, ветер), но ещё, практически, не за что благодарить, ещё рано, ибо мой человек слева, то есть справа, употребив слово-термин «менструэйшн», и ещё раз «менструасьон» с французской артикуляцией, по реакции моей смущённо-рассеянной понял: тут нужен срочный ликбез, дополнительный семинар…

Ну, я тогда пошла назад мыслями, к этой истории с кофе… Ведь могло так быть, что художник (выдающийся) Густав Фолк побоялся тогда облить кофе

свои, возможно, единственные штаны. Я-то этих штанов не помню, запомнилось лишь их извлечённое содержимое, а для него, быть может, они стоили много больше условностей света. Ведь и я сама когда-то, очень давно, пала жертвой собственной опрятности…

_______________

*Это ничего.

«**Milk! It makes body good!» – «Молоко! Оно делает тело хорошим!» – из популярной рекламы молока.

Первый мужчина. Вот пришла я к однокурснику вернуть прочитанную книгу – учебник по диамату, кажется. Однокурсника дома не было, и принята была его соседом по комнате. Действие происходило в студенческом общежитии, сосед был со сценарного факультета. Он пригласил посидеть с ним за столом, разделить его нехитрый ужин: хлеб, помидоры, дешёвое вино, а именно портвейн. Я вспомнила про себя, что сегодня день моего рождения, и присела за стол. На мне в ту пору был сатиновый костюмчик, юбка и жакет, обожаемые мною за дизайн ткани: по чёрному полю – цветы и фрукты, много цветов и много фруктов, разных: виноград, и сливы, и яблоки; груши. Юбка – шестиклинка, отутюженная по всем швам. Я сидела на стуле, он – через стол – на своей койке.

Когда Алексей – его звали Алексей – по опустошению бутылки предложил остаться на ночь и с ним, то кровать, на которой он сидел, вернее, теперь уже возлежал, была расположена на пути к выходу. Его серые очи, особенно хорошо видимые, подаваемые благодаря возвышающейся по диагонали над плоскостью стола шее, горели решимостью и волей; представив, какой губительной может оказаться его реакция на моё «нет»: погоня, заламывание за спину рук-ног (моих), самое же ужасное – возможное хватание за полы жакетика и юбки; пятна (вино, помидоры), оторванные рукава… О, только не это! В общем, бережно сняла я с себя любимый наряд, аккуратно сложила-повесила на спинку стула и, вспомнив ещё раз, между прочим, что мне сегодня исполнилось целых двадцать два, с приветливой улыбкой двинулась в направлении уже разобранной постели.

Между тем, сосед по парому выложил все свои познания в области «менструасион», да спросил, кстати, откуда я родом. Из России? О, из России! А, из России! Он знает двух девушек из России, они сёстры, живут в его районе, в Верхнем Манхаттене, сюда-то, в Статен-Айленд, он едет по делу («надо же, и я – тоже»); девушки-сёстры, упомянутые им, имеют это самое, ну, «менструасион», один раз в месяц («благодарю»), им по четырнадцать-пятнадцать («Неужто и мне на вид…»); они хорошо кушают и, соответственно, выглядят. И они же хорошо делают любовь. «? Что ж, я за девушек, популярных в верхнем районе Верхнего Манхаттена, рада. Горжусь своими соотечественницами…» – бормочу с едва скрываемой завистью. Итак, мясо, молоко, менструального цвета губная помада, – всё это так или иначе связывается с важными для… калориями. Ещё не приехали? Слушаю, должна слушать, или делать вид, что слушаю, – должна, если хочу быть, а, вернее, казаться, умной. Ведь, по определению психиатра Н.Лукка, а может быть, Н.Лука, забыла количество «к», умные отличаются от дураков (иногда – глупых) тем, что вечно учатся, в то время как вторые склонны скорее поучать других, нежели учиться. Слушаю…

К тому же всё это бесплатно, что в США особенно приятно. А вообще-то, конечно, смешно было бы рассчитывать встретить на статен-айлендском судне Будду. И тем более смешно было бы тут повстречать Солнечного Духа Мудрости. Ведь египтяне старой, ушедшей цивилизации, я слышала, а, вернее, читала, установили: этот умами вожделенный дух так далёк от Земли, что человек – мыслящий и ищущий человек – мог бы встретить его лишь после смерти… Вот так.

Уход. Год спустя проснулась, надела изрядно полинявший костюм в цветы-и-фрукты и тихо, на цыпочках вышла вон, бережно прижимая к груди букет розовых роз. Дело в том, что у него в тот день, вечером того дня было назначено свидание, на сей раз со стюардессой дальнего воздухоплавания, в отношении которой он строил далеко идущие планы – пришла пора жениться (удачно), а девушка эта, «коренная» москвичка, телефон которой был ему дарован другом, тоже сценаристом, уже обручённым с москвичкой-переводчицей, зарабатывала хорошие деньги, большие деньги, а деньги начинающим сценаристам так нужны! И вот он позвал меня к себе и попросил постричь. Сидел он за столом, на той же кровати и в той же позе (хлеб, помидоры, дешёвый портвейн), что и в первый день нашей близости. И сосед был в отбытии. Я, сопереживая, волнуясь за его облик и желая, конечно, произвести

наилучшее впечатление на стюардессу дальнего воздухоплавания, взяла поданные ножницы и постригла.

Стрижка, однако, – как назло! – не очень удалась: получилось неровно, лесенкой, знаете, как весеннее поле на картине Ван Гога. Хорошо ещё, что он не был трезв настолько, чтобы разглядеть своё отражение в зеркале, как ни тщился.

Утром, в то время как я уже проснулась на соседней койке, он всё ещё спал на своей, алкогольно расслабившись в преддверии глобальной встречи, и на столе отдыхал стоя букет розовых роз для богатой невесты. Вспомнив про себя, что у меня как раз день рождения, вынула я букет из временной вазы – трёхлитровой банки из-под чего-то, вдохнула сладкий розовый аромат, и тогда осознала: никогда сюда, в этот пункт, не вернусь. Стоило ли возвращаться туда, где на меня мог обрушиться гнев постриженца в неудачники? – Таковым бы он себя счёл, посмотревшись по пробуждению в зеркало и теперь лик свой узрев. Я-то его немножко знала, он бы сказал или подумал: «Стюардессам не нравятся стрижки лесенкой…» Что-нибудь в этом роде. Через моё правое плечо была перекинута дорожная сумка – для отбытия из общежития – прочь, прочь от этого злачного места, haunt of vice*, с его похотливыми подлестничными стонами, отмечавшими мои вечерние возвращения с постирушками из общественной умывальной, да и института – дома мод и злословия, по которому я устала ходить под насмешки элегантных методисток и студенток, кутая плечи в дырявую шаль. Вперёд, в сторону oblivion** в коммуналке на Южинском переулке.

––

* гнездо разврата

* * Забвение

Лесенка… Лесенкой… Теперь уже, наверное, лысый. Если жив…

Сосед по парому ещё не завершил своей натуралистической лекции…

Я заслужила эти розы. Я была ему преданным другом. Не говоря уже о том, что это был мой день рождения… На следующее утро – первое моё с ним утро – ему предстояли сборы в поездку, в Одессу, на съёмки фильма, курсового или дипломного, по его сценарию. Сказал: напишет. Сказал: приезжай. Он написал. И я приехала. На зимние каникулы. Ехала день и ночь. Соседи по купе – развесёлые одесситы – предложили сыграть в карты с ними, в дурака. Я проигрывала, вызывая остроумные комментарии партнёров. Это была моя вторая в жизни игра в дурака, я имею в виду карты. Первая – тогда я выигрывала – это давно, в зимние же каникулы, когда мама и отчим продали вдруг дальневосточный дом с крыльцом, ступеньки которого я мыла (качели во дворе, сад с малиной – продали тоже), уложили пожитки в большой рыжий чемодан, погрузили его (чемодан) и нас, то есть меня с сестрёнкой Дашей в грузовик, идущий в сторону железнодорожной станции, и мы все поехали на мамину биографическую родину. Был последний урок накануне зимних каникул. Кончился урок – за мной пришла мама. Подталкиваемая снизу, подсаживаемая в кузов машины, я молча плакала, самоутешаясь при этом одной лишь мыслью: «Я сюда вернусь.»

Ехали с пересадками – названий не упомнить, много. Взрослые отстаивали очереди на компостирование билетов, я следила за Дашей и поклажей: рыжий чемодан, сумки с едой. Озноб: стояла лютая зима. Закомпостированные, ждали на платформе очередного поезда. Жиденькие снежные покрова от холода желтели. Однажды на платформе, неподалеку от нас, увидела: темноволосый, темноглазый мальчик присматривал за своей семейной поклажей. Потом мы оказались соседями по купе. Имени его не знаю, думаю, мы и не были представлены друг другу, он вообще, по-моему, молчал. С ним, помимо взрослых, которых я не заметила – впрочем, морская униформа… – была девочка чуть старше нас, «приёмная сестра», так она сказала. Появились карты. Пришёл кто-то четвёртый, стали играть в дурака. Во время карточного сражения он не сводил с меня глаз (вблизи – серо-зелёных) и всё время заметно умышленно проигрывал. Приёмная сестра объяснила этот феномен так:

– Он не может выигрывать у красивых девочек.

Всё это осталось в памяти, может быть, ещё и потому, что услышала я о себе такое, «красивая», в первый раз. А ведь мама меня накануне постригла, отчекрыжила косы. Они вышли ночью, когда мы спали. Я спала…

По пути к Алексею, и тоже зимой, я снова играла в дурака, проигрывая одесситам. Так миновал день. Миновала ночь. Поезд пришёл. Были утренние сумерки. Он ждал в конце платформы. Вынув на мгновенье изо рта трубку – так хотелось походить на Хэмингуэя! – взял у меня сумку, взвалил себе на плечо, и мы побрели по просыпающейся Одессе.

Море… Мы сидим на берегу на камнях, наблюдаем за игрой волн (я швыряю гальки, чтобы они «бегали», «прыгали» по поверхности), отпивая между тем из бутылки по очереди «борщ» – терпкое сухое темно-красное вино из смешанных сортов винограда… Для меня снята койка в домике стариков дяди Пети и тёти Гали, совсем рядом с его, алексеевой, гостиницей «Кураж» и рядом с морем. Путь к входной двери дяди-Пети-тёти-Гали – через аркады из виноградных лоз, сейчас голых и серых, но что будет летом! – говорит тётя Галя. Одесские каникулы. Сказочные дни…

Поделиться с друзьями: