Пятая голова Цербера

Моя — до сих пор недосягаемая — тетка теперь разговаривала со мной в коридорах и даже иногда заходила к нам в комнату.

Я узнал, что она руководит хозяйством нашего дома, и через нее устроил собственную маленькую лабораторию в том же крыле дома, где находилась наша спальня. Большую часть зимы я провел либо за хирургическим эмалированным столом, либо в постели. Снег завалил окна и повис на стеблях вьюнка. В редких случаях я встречал постоянных гостей отца, наблюдал, как они заходят в дом в мокрых ботинках и с засыпанными снегом плечами. У них были красные лица, они кашляли и отряхивали в холле верхнюю одежду.

Уже не были в ходу укромные местечки под апельсиновыми деревьями, не пользовался успехом и садик на крыше. Поздно ночью некоторые из гостей выбегали со своими любимицами во двор под нашими окнами. Распаленные вином и желанием, они бросались снежками, и вся игра неизменно кончалась тем, что девушек раздевали и валяли нагишом в снегу.

Как обычно кажется людям, которые много времени проводят дома, весна для меня наступила неожиданно. В какой-то из дней, когда еще казалось, что на улице зима, Дэвид открыл настежь окно и настоял, чтобы я пошел с ним в парк. Стоял апрель. Мистер Миллион пошел с нами. Через главный вход мы вошли в маленький садик между нашим домом и улицей.

Когда я был там в последний раз, садик был засыпан отброшенным с тропинок снегом, сейчас же кусты были усеяны цветами, воздух наполнен ароматом, струи воды поднимались из фонтана в центре парка, радостно искрясь на солнце. Дэвид погладил желтого пса по морде и сказал:

— «И оттуда пес с четырьмя головами вошел в круг света…»

— О, нет, — поправил я его, — у Цербера было три головы. Разве ты не знал этого? Четвертая голова — это добродетель, а с ней такая скука, что ни один кобель не покусится на нее.

Даже мистер Миллион засмеялся. Позже я заметил, что Дэвид здорово вырос за эту зиму и, похоже, достиг мужской зрелости. Мышцы на его руках стали выпуклыми и сильными. Я подумал, что если три головы пса могут представлять отца, тетку и учителя, то четвертая, наверняка, достанется Дэвиду.

Садик был для него настоящим раем. Я же чувствовал себя неважно, и мне он казался неприветливым. Почти все утро я провел на скамейке, наблюдая, как Дэвид играет в теннис.

Около полудня, правда, не на мою скамейку, а на соседнюю, села темноволосая девушка с ногой в гипсе. Она пришла в садик на костылях в сопровождении гувернантки, которая уселась между девушкой и мной. К счастью, эта немилая дама сидела так, что миссия охранительницы не выполнялась на все сто процентов. Она сидела на краю скамейки, а девушка, вытянув больную ногу, откинулась на спинку. Таким образом, я мог изучать ее профиль. Время от времени она оборачивалась, чтобы сказать что-то своей бонне, и тогда я видел ее лицо полностью. Оно было скорее круглое, чем овальное, с карминовыми губами, фиолетовыми глазами, тонкими бровями и длинными вьющимися волосами. Небольшая прядка спадала на лоб. Когда подошла старая торговка кантонскими булочками — длиннее ладони и такие горячие, что нужно было есть очень осторожно, словно они живые, — я воспользовался ее посредничеством и купил одну для себя, а две послал девушке и ее служанке. Старуха решительно отвергла подарок. Однако, к моей радости, девушка взяла булочку. Ее горящие глаза и зардевшиеся щеки красноречиво говорили о желании получить подарок. Я понял это из ее жестов. «Отказ без всякого повода может обидеть незнакомца. Я голодна и сама хотела купить булку. Отказ от того, что ты хочешь, когда кто-то преподносит это в подарок — безумие», — казалось, говорила она своей гувернантке. Торговке посредничество пришлось явно по вкусу, на ее глаза накатили слезы при одной мысли, что ей придется вернуть мне деньги — банкноту небольшой стоимости. В конце концов, они начали так громко ругаться, что я услышал голос девушки. Он был очень приятный и низкий.

Наконец, служанка согласилась принять булочки. В благодарность она кивнула в мою сторону, а девушка подмигнула мне за ее спиной.

Через полчаса Дэвид и мистер Миллион, который стоял все это время возле корта и наблюдал за игрой, спросили, пойду ли я на ленч. Я согласился. Мы пошли в маленькое чистое кафе возле цветочных рядов. Я быстро съел свою порцию, но однако, когда вернулся в парк, там уже не было ни девушки, ни ее гувернантки.

Через час после возвращения домой отец вызвал меня к себе. Я пошел, теряясь в догадках, поскольку до сих пор он никогда не звал меня к себе так рано.

Еще даже не пришли первые клиенты, а всегда приходил, когда уходили последние. Однако, волновался я зря.

Он просто поинтересовался моим здоровьем. Я ответил, что чувствую себя лучше, чем зимой. С уверенностью, граничившей с утомленной надменностью, соединенной с проницательностью, он начал говорить о своих интересах и подготовке юноши к трудностям жизни.

— Мне кажется, из тебя получится хороший исследователь естественных наук, — сказал он.

Я ответил, что буду стараться внести свой скромный вклад в развитие науки и принялся рассуждать о возможности изучения химии и биофизики в таком мире, как наш, где очень низко развита промышленная база, где нет государственных экзаменов, нет широкой возможности для торговли и так далее.

Когда я закончил, отец немного помолчал, а потом сказал:

— Мне приятно это слышать. Откровенно говоря, я просил мистера Миллиона, чтобы он как можно чаще привлекал тебя к творческому мышлению. Он сделал так, как когда-то приучил к наукам и меня. Учеба принесет тебе не только удовлетворение, но будет нужна для многих дел. — Тут он прервал себя, откашлялся, потер руками лицо и голову. — Кроме того, в каком-то смысле это семейная традиция.

Я сказал, что рад этому.

— Ты видел мою лабораторию за большим зеркалом?

— Нет, я никогда там не был.

Я знал, что в одной из комнат за большим зеркалом находится лаборатория.

Слуги говорили, что это «амбулатория», где отец готовит для них таблетки. Он каждый месяц обследовал работавших у него девушек и время от времени прописывал лекарства для «легкомысленных» подружек наших гостей, которые из-за отсутствия осторожности не ограничивали свои контакты исключительно нашим домом.

Он стал рассказывать, что лаборатория очень полезна, но потом улыбнулся и сказал:

— Однако, мы уклонились от темы. Наука очень важна, но, как ты убедишься сам, она забирает гораздо больше денег, чем отдает. Их требует аппаратура, книги и множество других вещей, а кроме того, нужно иметь еще и средства к существованию. Это весьма важно. Хотя частично благодаря науке я надеюсь прожить еще долго, ты будешь наследником и все это через некоторое время станет твоим. Верь мне, что к каждой фазе того, что мы делаем, нельзя относиться пренебрежительно.

Я был так удивлен, что плохо слышал, о чем он говорит.

— Ладно, я хочу, чтобы ты начал с дежурства у входных дверей. До сих пор там была служанка. Месяц ты поработаешь с ней. Я скажу мистеру Миллиону, и он все устроит.

Я поблагодарил отца. Открыв дверь, он выпроводил меня. Когда я выходил, мне трудно было поверить, что это тот самый человек, который каждую ночь высасывал из меня жизнь.

Я не связал такое быстрое изменение моего положения с событием в парке. Теперь я понимаю, что мистер Миллион, который имеет глаза даже на затылке, сообщил отцу, что я подошел к возрасту, когда детские желания, подсознательно сконцентрированные на родственниках, начинают переноситься на других.

Во всяком случае, в тот же вечер я стал должностным лицом, которое мистер Миллион называл встречающим, а Дэвид, объясняя, что первоначальное значение этого слова связано с «порталом», — портье. Этим самым я на практике взял на себя функцию, которую символично выполнял железный пес в парке. До меня эту работу выполняла служанка по имени Перисса. Ее выбрали не только потому, что она была одной из самых красивых девушек, но также и потому, что она была самая высокая и сильная из всех слуг. У нее было крупное телосложение и круглое, улыбчивое лицо, а в плечах она была шире любого из мужчин. Отец приказал ей помогать мне. Наши обязанности не были сложными: гости отца в большинстве были людьми порядочными, с хорошим общественным положением, и не в их привычках было поднимать скандал или буянить, за исключением разве что редких случаев сильного опьянения. Многие из них бывали у нас десятки, а некоторые и сотни раз. Мы называли их по прозвищам, которые употреблялись только в нашем доме. Перисса называла их мне, как только они подходили к двери. Мы помогали им снять верхнюю одежду и показывали дорогу, а если требовалось, то и провожали в соответствующую часть дома. Перисса кипела энергией и гости с интересом присматривались к ней, но только атлетических сложенных мужчин не пугал ее облик. Однако, ее пощипывали за зад и снисходительно улыбались. В моменты отдыха она рассказывала мне о том, как иногда любители крупных девушек брали ее «наверх» и сколько она при этом зарабатывала.