Пятая труба; Тень власти

Когда он кончил, воцарилось глубокое молчание. Он наговорил много хороших вещей, если верить им. И странно. Он почти нашёл ответ на мои вопросы. Он не мог ни разрешить великую загадку жизни — кто может это сделать? — ни предсказать, чем кончили бы все эти миры, если бы с Земли, которая, как говорят, есть только небольшая звезда, поднялся бы такой крик отчаяния и тоски, от которого все небеса наполнились бы беспокойством. Он не мог этого знать, да и не спрашивал, ибо у него была вера. Но у меня скептический склад ума. В племяннике бывшего толедского инквизитора это не удивительно. Что сказать об учении, которое с такой уверенностью проповедовал этот человек? Больше пятнадцати веков прошло с тех пор, как Христос ходил по земле, и из поклонения Богу духовенство сделало поклонение папе. Почему Бог не сделал ничего, чтобы охранить слово Своё? Пусть проповедник, если может, ответит мне на этот вопрос. С каждым столетием дела шли всё хуже и хуже, пока мы не докатились до того, что у нас творится теперь. Если когда-нибудь власть перейдёт в руки этих еретиков, которые теперь восстают против злоупотреблений в старой церкви и умирают, подобно мученикам раннего христианства, то и они будут поступать так же, как поступало до них духовенство Римской церкви.

Из церкви донёсся тихий шум. Проповедник причащал свою паству. Я завидовал вере этих людей. И жизнь и смерть легки для них.

Мало-помалу шум стих. Послышались голоса, поющие гимн; тихий, печальный, но приятный напев мягко лился через разбитые стёкла окон, усиливаясь, по мере того как мелодия становилась громче. Потом он затих так же неожиданно, как и зазвучал. Опять наступило торжественное молчание. Потом все поднялись и медленно пошли из церкви; первым шёл проповедник — с тонким, исхудалым, как у энтузиастов, лицом, а за ним и весь народ.

Когда все вышли, я всё ещё стоял в кустах и глядел в тёмную опустевшую церковь, пока низкое солнце не засияло в противоположном от меня окне и моим глазам не стало трудно выносить его золотые лучи. Я вылез из кустов и пошёл. Лошадь моя была привязана к дереву. По-видимому, никто не шёл этой тропинкой. А может быть, просто её не заметили. Я вскочил в седло и медленно поехал назад, не желая настичь замешкавшихся и отставших.

Я ехал наудачу, не обращая внимания на окружающее. Мой лошадь сбилась с дороги, и я не знал, в каком направлении город. Впрочем, тропинка, по которой я ехал, куда-нибудь да должна была привести, а потому я не торопился. Моя лошадь мягко ступала по траве, и вскоре я опять погрузился в свои мысли. Мало-помалу тропинка стала подниматься вверх и извиваться вокруг группы кустов, растущих на гребне обрыва. На нём стояли двое, их тёмные силуэты вырисовывались на фоне яркого неба. Я охотно повернул бы назад, но было уже поздно. Услышав стук копыт, они повернулись и тихо вскрикнули. То были мадемуазель де Бреголль и её двоюродная сестра.

Я видел их обеих в церкви, и эта встреча была мне неприятна. Я знал, что они думали, по крайней мере одна из них. Впрочем, мне не нужно было шпионить за ними, чтобы узнать, какова их вера. Если бы она держалась такой же доброй католической веры, как сам король Филипп, то и тогда в моей власти было погубить её. Как бы то ни было, но они стояли теперь передо мной и отступать было нельзя.

Я слез с лошади, подошёл и поклонился.

— Вот неожиданное удовольствие, — начал я. — Надеюсь, вы позволите мне сопровождать вас до Гертруденберга. Говоря по правде, я заблудился и в этом случае был бы вдвойне доволен.

— Очень рады вас видеть, — отвечала мадемуазель де Бреголль.

Её спутница молчала. Они стояли против света, и я не мог различить выражения их лиц. Обратившись к донне Изабелле, я сказал:

— Надеюсь, вы также позволите мне сопровождать вас?

— Вы здесь хозяин, сеньор, и для вас нет нужды спрашивать позволения.

— Да, я хозяин здесь, но предпочитаю спросить позволения.

— Можно подумать, вас так интересует мой ответ!

— Я всегда люблю получать ответ на свой вопрос, сеньорита. Может быть, это немного педантично, но так уж я привык.

— Отлично. В таком случае я скажу, что мы, конечно, очень рады видеть вас. Могу ли я отказать вашему превосходительству?

В её тоне была лёгкая насмешка и вместе с тем сарказм, и всё это было так мило смешано, что трудно было обидеться на неё, если не иметь к этому специального предрасположения. В настоящий момент я решил не делать этого.

— Покорнейше благодарю вас, — отвечал я в том же полунасмешливом тоне.

Я взял в руку поводья и медленно пошёл.

— Я случайно попал сюда, — начал я опять. — Я задумался, а лошадь моя сбилась с дороги. Должно быть, я заехал дальше, чем предполагал, — продолжал я только для того, чтобы поддержать разговор. — Города отсюда не видно.

— О, мы недалеко от него, — сказала мадемуазель де Бреголль. — Направо идёт тропинка, которая через несколько минут выведет нас на дорогу. Если мы дойдём до этой купы деревьев, то увидим её оттуда. И город тоже. Угодно вам следовать за нами, сеньор?

Я поспешил изъявить согласие, и мы пошли, донна Изабелла бросила на неё быстрый взгляд — очевидно, хотела предостеречь её. Я уверен, что она с удовольствием поводила бы меня часа полтора, пока я не буду окончательно сбит с толку и не потеряю всякое представление о месте нашей встречи или, по крайней мере, ей так не покажется. Но мадемуазель де Бреголль, очевидно, не приходило это в голову. Она, видимо, доверяла мне или, может быть, только хотела показать, что доверяет.

— Взгляните, — сказала она, когда мы достигли места, о котором она говорила.

И она показала рукой. Дорога шла под уклон по направлению к реке и Гертруденбергу, который тёмной линией выделялся на золотистом западе.

— Вот городской дом, а вот церковь Святой Гертруды. Массивная башня — это южные ворота, от которых идёт дорога на Брюссель. За ней в давние времена был расположен замок, из которого Диркван-Мерведе метал свои стрелы в город во время борьбы против своего дяди. Однако солнце светит мне прямо в глаза, — сказала она, заслоняясь рукой. — Скоро оно зайдёт и как будто не поднимется уже больше. Но разве мы не знаем, что оно заходит только на одну короткую ночь? Так и в жизни бывает. Один день умирает с отчаянием и как будто водворяется вечный мрак. А утром опять появляется свет.

Мы боремся с Господом, ибо не понимаем Его… Её разговорчивость составляла странный контраст с молчаливостью её спутницы. Они стояли здесь обе, и трудно было сказать, кто из них красивее. Обе были так похожи и так различны. Донна Марион была несколько выше ростом. Различны были их костюмы, но разница в покрое и цвете одежды терялась от золотистых лучей солнца, окутавших их фигуры. Самый большой контраст был в выражении их лиц. У одной блестели глаза и раскраснелись от разговора щёки, другая смотрела прямо перед собой, плотно сжав губы. Лицо её выражало решимость.

— Солнце слепит меня. Не могу больше смотреть, — сказала донна Марион.

Она отвернулась. На лице её промелькнуло какое-то радостное выражение, которого я не мог себе объяснить. Донна Изабелла слегка вздрогнула.

— По вечерам становится свежо, — сказала она. — Нам лучше идти. Прошу извинения, сеньор!

— Ваши желания и желания мадемуазель де Бреголль для меня закон, — отвечал я серьёзно.

Мы повернули и направились вдоль опушки леса, спускаясь в небольшой овраг, по обе стороны которого тянулись полоски зелени. Невдалеке виднелась большая дорога. Вдруг мы услыхали отрывистую команду, произнесённую по-испански. Это заставило остановиться и меня, и моих спутниц. Высокий край обрыва, за которым шла наша тропа, в этом месте понижался и, приблизившись к оврагу, мы могли видеть, что происходит там внизу.

Шагах в тридцати или сорока от нас стоял небольшой отряд солдат, а перед ним человек, около которого находился священник. Я понял, зачем они здесь.

— В чём дело? — дрогнувшим голосом спросила меня мадемуазель де Бреголль.

— В справедливости, которой не перестают требовать от меня, как только я сюда прибыл, — мрачно отвечал я. — Вчера утром я приказал этому человеку освободить вас на костре, и он не повиновался мне. Если бы я не подоспел вовремя, его неповиновение могло стоить вам жизни. И за это он должен заплатить собственной жизнью.