Пятая труба; Тень власти

Вдруг она тихо вскрикнула и покачнулась. Два солдата, шедшие сзади нас и, очевидно, не заметившие вследствие ослепительного света ни меня, ни её, стоявшую в тени, сильно толкнули её и грубо при этом выругались. На мостовой было довольно скользко, и, отпрянув назад, она потеряла равновесие и упала бы, если б я не подхватил её на руки. На одно мгновение её холодная щека и душистые волосы прикоснулись к моему лицу, и мною вдруг овладело безумное желание поцеловать её и посмотреть, как она рассердится на меня. Впрочем, это желание тут же и погасло, я стал смеяться над собой за мою сумасбродную идею. Во мне шевельнулось даже презрение к самому себе. Неужели у меня, дона Хаима де Хорквера, нет другой цели в жизни, как только целовать хорошеньких женщин ради удовольствия посмотреть, как они от этого вспыхнут! Нужно было только взглянуть на этих двух уходивших солдат, чтобы вернуться к действительности!

— Эй, назад! — крикнул я им. При звуке моего голоса оба солдата повернулись и, узнав меня, казалось, окаменели.

— Как вы ведёте себя? — строго спросил я. — Марш назад в казармы и доложите начальству, что я велел арестовать вас на неделю. Это научит вас ходить осторожнее.

Они отдали мне честь и, ни слова не говоря, повернули обратно.

— Прошу покорнейше извинения, сеньорита, за их грубость. Это грубые люди, они явились сюда после четырёх месяцев войны и не привыкли ещё вести себя как следует в городе, в который они не ворвались штурмом через брешь в стене. Но, как видите, дисциплина у них есть. Больше они не будут толкаться, пока они здесь. Ещё раз прошу извинения.

— В этом нет надобности, сеньор. Война есть война. Как можем мы рассчитывать на уважение со стороны иностранцев, если мы не в состоянии защищать себя сами? — с горечью сказала она.

В её словах была сама правда, и я не мог спорить с ней. Действительно, куда бы мы ни приходили, мы почти не встречали сопротивления со стороны этого народа, и мы не обращали на него никакого внимания. Мне хотелось что-нибудь сказать, чтобы возразить ей, но у меня не нашлось для этого слов.

— Вы слишком строги, сеньорита, — произнёс я наконец.

— Не имела в виду быть такой, — холодно ответила она.

Через залитую солнцем площадь каким-то тёмным, зажатым между высокими домами переулком мы вышли на небольшую, тихую площадь, окружённую старыми липами. На ней стояли старинные, аристократически выглядевшие дома, кое-где несколько уже обветшавшие и запущенные. Они как будто хотели сказать, что времена их расцвета давно миновали. Впоследствии я узнал, что это были дома богатейших людей в городе и что инквизиция пожинала здесь обильную жатву, так что у владельцев этих домов или их наследников остались слишком незначительные средства, чтобы поддерживать былой блеск. Сеньор де Бреголль прожил жизнь, не запятнав себя ничем, но и не обеднел, и его вдова с дочерью вели теперь скромный и уединённый образ жизни.

У дома, согласно приказанию, которое я отдал вчера, стоял часовой. Теперь он был уже не нужен. Инквизитор был в моей власти, и дело это можно было считать оконченным. Я приказал часовому уйти и постучал в дверь. Нам отворила дверь девушка с прекрасными волосами, но несколько бледным лицом, — испанская манера управления знала секрет, как делать людей бледными даже в Голландии. Нас повели наверх. Здесь были такие же панели и такая же отделка, как и в доме ван дер Веерена. Не осталось только ценных вещей и картин. Очевидно, буря, которая дважды поднималась над этим домом, унесла их с собой.

Мадемуазель де Бреголль приняла нас радушно, с той величавой грацией, которая всегда заставляла меня чувствовать при ней как будто в присутствии королевы, от которой я могу получить какую-нибудь милость и которой нельзя оказывать эту милость. А между тем я подарил ей жизнь и теперь пришёл сюда для того, чтобы сказать, что я обезопасил эту жизнь — конечно, настолько, насколько человек может быть уверен в будущем.

Она приняла нас одна, так как её мать была нездорова. Я сказал то, что обыкновенно говорится в подобных случаях, и затем сразу перешёл к цели моего посещения.

— Вчера вечером у меня был продолжительный разговор с отцом Бернардо. В конце концов он сознался, что вполне убеждён в вашей невинности, так что я могу в настоящее время объявить вам что вы совершенно свободны от всякого судебного преследования. Мне хотелось сказать вам об этом поскорее. Вот почему я просил сеньориту ван дер Веерен проводить меня сюда, невзирая на то, что вы, может быть, ещё нуждаетесь в отдыхе. Вы так храбро прошли через все судебные испытания, что мне трудно считать вас женщиной. Только идя сюда я сообразил, что с моей стороны, пожалуй, нескромно являться к вам так рано, — прибавил я, бросив взгляд на донну Изабеллу.

Мадемуазель де Бреголль слегка покраснела от моих слов.

— Прошу не думать этого, сеньор, — сказала она. — Моя мать — она надеется поблагодарить вас в другой раз — и я, мы всегда будем считать ваш приход особой для нас милостью. Иначе и быть не может после всего того, что вы сделали. Кроме того, я ведь вполне отдохнула и успокоилась.

Она сказала это с большой теплотой и с таким достоинством, что мне оставалось только отвесить поклон и промолвить:

— Вы очень добры, сеньорита.

— Я говорю, что чувствую, сеньор. Но я забыла свои обязанности хозяйки, — с улыбкой прибавила она и позвонила в колокольчик, который стоял возле неё на столе.

Вошёл слуга с подносом, на котором были две бутылки вина, стаканы и фрукты.

— Это испанское вино, а это бургундское, с нашей родины. Пожалуйста, берите, какое вам больше нравится.

— В таком случае я выпью бургундского, — сказал я с поклоном.

Чокаясь с ней, я встретил её прямой открытый взгляд и сквозь зелёные стаканы уловил недоверчивый взгляд донны Изабеллы. Через головы моих собеседниц я видел в открытое окно, как липы тянулись своими ветвями к голубому небу.

— Я был во Франции и удивлялся её чудным виноградникам. Но я был там во время войны и боюсь, что у населения остались не особенно хорошие воспоминания о нашем посещении. Это уж несчастье каждого солдата приносить туда, куда он является, разорение и разрушение.

— Вы, конечно, не можете сказать это о себе, — попробовала она возразить.

— Однажды судьба действительно улыбнулась мне, — отвечал я. — Впрочем, отец Бернардо может ведь ещё и отравить меня, когда очутится на свободе. А может быть, и я сам буду отозван отсюда. Не бойтесь, — прибавил я, заметив в её глазах участливое выражение, — этого сейчас ожидать нельзя, хотя будущее никому не известно. Поэтому я хочу, чтобы вы знали всё до мелочей, чтобы в случае крайности, которая, будем надеяться, не настанет, вы могли защищать себя сами. Достопочтенный отец принёс полное покаяние в своих грехах. Оно изложено в двух частях. Первая часть касается случая с вами. Эта часть уже отправлена мной его духовному начальству. Вторая часть относится к его прежней жизни. Всё это произошло несколько лет тому назад, хотя покаяние и написано не так давно. Его прегрешения тяготили его совесть, и теперь, когда он принёс мне повинную, ему стало легче. Он может быть уверен, что я не выдам его. Поэтому будем держать его покаяние втайне до тех пор, пока он сам не вынудит нас обнародовать его. Но вы, кого это дело прямо касается, имеете право узнать всё теперь же.

С этими словами я подал ей бумаги.

— Кто мог подумать, что в нём скрывались такие чувства и мысли, — пробормотала она. — Вы сильно его пытали? — тихо спросила она, отводя от меня глаза.

— Я совсем не подвергал его пыткам. Я видел, что достопочтенный отец не принадлежит к числу героев. Одного упоминания о пытках оказалось достаточно. Досадно, что он лишил меня возможности попробовать их на нём.

— А я об этом не жалею, — тихо промолвила она.

— Ты слишком скоро всё забываешь, сестра. Я бы сама пытала его без всякого сожаления, — яростно воскликнула донна Изабелла.