Пятая жена миллионера

— Да ну, мы найдём собакам новый дом. Кстати, Пышку можем взять с собой! А прислуга без работы не останется, я тебя уверяю.

Я представила бедного Филимона без озера, без лужайки, без леса, покачала головой:

— Нет, дорогой. Нет. Я буду всю жизнь чувствовать себя несчастной.

— Из-за собаки или из-за прислуги? — рассмеялся Андрей, снова целуя меня в губы. Приняв его поцелуй, я отстранилась и ответила:

— Из-за всех. Да ты и сам зачахнешь в квартире. Не сможешь сбежать в свой домик за озером! Не сможешь работать там в тишине и покое! Потому что в квартире малыш будет плакать…

— Мой сын никогда в жизни мне не помешает, — поклялся Андрей, но я положила палец ему на губы:

— Молчи, любимый. Может и не помешает, но раздражать будет. Ты начнёшь оставаться дольше на работе, а я стану злиться на тебя. Так что послушай меня. Мы останемся здесь.

— Ты уверена?

— Уверена.

И сама поцеловала его.

С этого момента события начали развиваться как в плохой мелодраме.

Медленный танцы на свадебном пятачке закончились, и началось настоящее веселье. Кто-то «выключил» скрипки и врубил песни-зажигалочки. Гости обрадовались. Обрадовался и Филимон, которого плохо заперли на заднем дворе. Пёс с громким лаем вырвался на свободу и принялся зажигать под Фарадензу. Гости с визгом попрятались за мебель. Филя удивился, что никто не хочет с ним танцевать. А я вздохнула и сказала Андрею:

— Надо бы разобраться…

— Или кого-нибудь уволить, — проворчал мой муж, вставая.

Но не успел он добраться до танцплощадки, как мимо нас вся в слезах пробежала злая Прасковья. Я нахмурилась. Да что ж такое с этим ребёнком? Ведь она мне помогала со свадьбой, она была моей соустроительницей и вообще радовалась за Колю изо всех сил! С Марусей тоже подружилась и даже кольца им подавала на подушечке в ЗАГСе за неимением у брачующихся других маленьких детей!

— Иди усмири Филимона, а я поговорю с твоей дочкой, — бросила я Андрею, который не знал, куда ему рвануть. После моих слов его лицо просветлело, он чмокнул меня и шепнул:

— Я знал, что сделал правильный выбор, женившись на тебе!

Я только вздохнула. Он-то сделал правильный выбор, а я?

Прасковью я нашла в одном укромном местечке, о котором знали только трое. Несколько ёлок, затесавшихся в сосновый лес, образовали в углу территории маленький уголок. Стёпка сколотил из досок навес, Прасковья натаскала туда подушки и всякие милые девичьему сердечку штучки, так что можно было сказать, что под ёлками устроили вторую детскую.

Прасковья сидела там, прижав к груди одну из вышитых думок, и тихо плакала, кусая тесьму на уголке. Я залезла на четвереньках и спросила:

— Можно войти?

— Нельзя, — буркнула она, отодвинувшись.

— Почему?

— По кочану! Уходи!

— Прасковья, я беспокоюсь. Просто хочу поговорить с тобой.

Сев у входа, я вытащила из причёски щепку от навеса. Уходить я точно не собиралась. Пашка хорошая девчонка, и я полюбила её всем сердцем. Но вот эти закидоны неспроста. Она была такая радостная с самого утра, она купалась во всеобщем внимании и во всеобщей любви. Мне показалось, что даже Марта была доброй с ней, хотя обычно игнорировала…

— Ты не беспокоишься, ты хочешь меня сплавить!

— Что?!

— У тебя родится мальчик, и ты меня сплавишь в пансион!

— Кто тебе это сказал?

— Какая тебе разница?!

Она отодвинулась ещё дальше. Нет, правда, какая сука решила настроить девочку против меня? А главное: как убедить Прасковью, что эта самая сука не права?

— Разница, на самом деле, очень большая, — сказала я тихо. — Хочешь, я угадаю?

— Ты только притворяешься, что ты мой друг, — всхлипнула девочка. Мне захотелось обнять её, успокоить. Я тоже была такой. В детстве, в один прекрасный момент, мне показалось, что весь мир против меня. Они забрали мою маму, забрали папу, поместили меня в детский дом, где все дети были злыми, и брата зачем-то не оставили мне, а поселили в другой корпус, с мальчишками. Обида была такой сильной, что я хотела бить и кусать всех, вообще всех, даже вроде бы добрую нянечку, которая меня очень жалела. Но я думала, что эта нянечка притворяется, а, выходя из спальни девочек, смеётся надо мной и над моим горем…

Кто меня тогда спас от одиночества?

Дина, волонтёр.

Она просто обняла меня, несмотря на то, что я вырывалась, и говорила со мной. Говорила долго, пространно, простыми словами. Такие вещи говорила, что я рыдала всем телом, но она не отпустила меня, а ещё крепче сжала, гладила мои волосы, держала, как соломинка утопающего.

Но я не стала лезть к Прасковье обниматься.

Она не потерянный ребёнок, у неё есть папа, Стёпка, сестра, у неё есть прислуга, которой можно поплакаться, Мика, которая её любит и всё терпит. У меня не было никого.

— Ты можешь ерепениться, Прасковья, — твёрдым голосом начала я. — Ты можешь злиться. Ты даже можешь начать делать всякую ерунду, как делала её до того, как в вашем доме появилась я. Тебе всё простят. Поймут, утешат, мороженку дадут внеплановую…

Вздохнула, прикрыв глаза. Продолжила.

— Я люблю твоего отца. А он любит меня. И у нас будет ребёнок. Может, девочка, может мальчик. Я не знаю. Никто не знает. Но от любви рождаются дети.

— Не от любви, а от секса, — буркнула Прасковья.

— Если бы от каждого секса рождались дети, земля давно была бы перенаселена, — фыркнула я, решив не обращать внимания на то, что восьмилетка говорит слово «секс». — А если ребёнок появляется на свет, значит, он кому-то нужен.

— Только я никому не нужна…

— Ты нужна. Ты нужна своему папе. Он тебя очень любит.

— Любил бы, выгнал бы всех остальных и жил бы только со мной!

Я грустно рассмеялась. Эх, Пашка, Пашка… Ты даже не представляешь себе…

— Я тоже часто так думаю. И в такие моменты мне кажется, что я права. Но потом…

— Что потом?

— Потом я ставлю себя на место Андрея.

Бросив взгляд на девочку, я продолжила:

— Понимаешь, твой папа просто очень порядочный и добрый человек. Он не может не помогать. Вот Марте, например, он помогает, потому что у неё ремонт, а писать роман в шуме — это очень сложно.

— Да закончился у неё ремонт! — выкрикнула Прасковья. — Сто лет уже!

— Как это? — пробормотала я. — Ведь три дня назад она говорила, что кладут паркет…

— Давно уже! Она тебя за нос водит, а ты дура!

— Как… — растерялась я. — Но ремонт же… Это она тебе сказала?

— Не мне, а Козочке…

Прасковья всхлипнула, отбросила подушку и прыгнула ко мне, прижавшись всем телом, приникнув, обняв, дрожа.

— Полиночка, миленькая, не отдавай меня в пансион, пожалуйста! Там злые преподы, там девчонки бьют, там плохо, плохо!

— Милая моя, зайка, Пашенька… — я только гладила её по гриве рыжих волос, тщательно завитых в парикмахерской, и не знала, что ещё сказать. Нет, ну какая сука?!