Пятеро на леднике

Обратной дорогой опять ехали в тесноте. От всех едко пахло дымом, опять играла гармошка, а Оля (она сидела между Федькой и Павлом), засыпая, наклоняла голову то в одну, то в другую сторону.

Парень в косынке тоже уснул, положив голову Оле на плечо и держа в своих руках ее тонкую ладонь.

Федька ночевал в общежитии. Снился ему пожар, и когда проснулся, увидел на бревенчатой стене огненные квадраты рассветного солнца. Было очень рано, и все кругом спало, только где-то на улице раздавался время от времени жалобный, скрипучий вскрик, точно голос незнакомой птицы.

Огненные квадраты сползли то стене и осветили картину над кроватью: зеленый пруд, замок и розовые русалки. Под картиной спал лицом кверху здоровенный парень и улыбался во сне. Потом за окном заиграл рожок, замычали коровы, и жалобный вскрик стал повторяться все чаще и чаще. Вот и лицо парня осветило солнце. Улыбка исчезла, толстые брови нахмурились, парень замычал, повернулся и сел. Зевнув, он открыл маленькие глаза, увидел Федьку.

— Ты откуда взялся? — спросил он дружелюбно.

— Работать буду. Вот в его бригаде, — Федька указал на Павла.

— Значит, в нашей. Это братуха мой, Пашка. А меня зовут Мишуха.

— А кто это кричит на улице? — спросил Федька. — Какая-то птица, что ли?

— Никто не кричит.

— А вот послушай. Помолчали, прислушиваясь.

— Это колодец скрипит, ворот немазаный.

Мишуха спрыгнул на пол, достал из-под кровати гирю и стал выжимать левой, потом правой рукой.

— Здоровый ты, — сказал Федька.

— Ничего, — согласился Мишуха и предложил: — Хочешь, тебя вместе с кроватью подыму?

И, подойдя к Федькиной кровати, взялся за нее поперек и оторвал от пола.

— Ты здешний? — спросил Федька.

— Нет. Мы здесь с Пашкой восьмой месяц всего. Мы с Волги, из деревни Дивные Горы. Слыхал?

— Нет, не слыхал.

— У нас там знаменитые сады, и старик один сто девять лет живет. Дедушка Федор. Известное село. Я осенью из армии пришел, хотел трактористом в колхозе работать, а Пашка с отцом наладили: в лес да в лес, деньгу зашибать. Ну и приехали на год. Не нравится мне здесь: песок, да сосны, да болота. А в деревне сейчас урожай убирают, на бахчах, в садах. Здесь только небо и видишь. А в деревне у нас обзор. Село на взгорье, на горной стороне, поля к Волге сбегают, а там, за Волгой, лугам конца-краю не видать. Ландшафты! А здесь торчат и торчат эти сосны…

Пашка сел на кровати. Свесив ноги, сказал хрипло, сквозь зевоту:

— Ты чего это разболтался спозаранку?

— А то, что уйду я домой после получки.

— Ну, опять завел старую песню. Сказано было, уговорились: осенью уйдем. А сейчас самый заработок, чудак!

— На черта мне твой заработок! Я по земле тоскую! Вон сегодня во сне опять сад наш видел и ульи.

— Ладно, потерпишь три месяца. Собирайся на работу. Да брось ты свою гирю, и так, будто слон, силу девать некуда.

— Вот то-то что и некуда, — пробормотал Мишуха, легко пряча гирю под кровать.

Ехали опять в вагончике.

Проехали места вчерашнего пожара, где торчали черные пни, и остановились около стены строительного леса. Лишь несколько деревьев были повалены и лежали вдоль дороги. Бригада Павла получила новый участок и только начинала врубаться в массив.

Выпрыгнули на росистый песок все четверо: Пашка, Оля, Мишуха и Федька. А паровозик «Петр Иваныч» свистнул и потащил состав с рабочими дальше, покачиваясь, как на волнах. Пахло мокрой гарью, влажные рельсы ртутно блестели под солнцем, под деревьями стоял, накренясь, трелевочный трактор, и крыша кабины его тоже сверкала росой. Мишуха пошел к трактору, лениво перешагивая через стволы. Федька с завистью посмотрел ему вслед.

— А ну, Оля, принеси ему топор! — велел Павел девушке.

Оля, размахивая косынкой, сбегала в зеленый вагончик, который стоял на ржавых рельсах сбоку от дороги, и вернулась с топором. Это был не такой топор, каким рубят дрова. Он был тяжелее, отточен, как бритва, и насажен на длинную, метровую рукоятку.

Павел, сдвинув фуражку на затылок, по-хозяйски оглядел сияющий от росы лес и сказал Федьке:

— Слушай внимательно. Вот в руках у меня бензопила. Этой штукой я валю деревья. Олька мне помощница, и когда я… А, чего объяснять! — вдруг воскликнул он весело. — Ну-ка, Оля, покажем свою работу!

Они вдвоем быстро подошли к высокой гладкоствольной сосне. Павел включил моторчик, и пила в руках у него взвыла и запрыгала. Павел подошел к дереву со стороны леса, широко расставил ноги, нагнулся, и пила, сотрясая его плечи и руки, с захлебывающимся ревом врезалась в ствол.

— Хорош! — сказал Павел, вытащил пилу и зашел с другой стороны.

Оля быстро подняла длинный еловый шест (Федька удивился, как ловко она орудовала им своими тонкими руками) и уперла в ствол верхним концом, а нижним — в землю. И налегла на шест всей силой. Пашка снова подвел пилу, уже с другой стороны, и опять, захлебываясь, выбрасывая янтарные опилки, пила врезалась в сосну, точно в мягкий хлеб. Федька, удивленный, пошел к дереву, чтобы разглядеть, но Павел повернул покрасневшее от усилия лицо, крикнул:

— Куда?! Назад, бегом!

Федька остановился.

В эту секунду сосна вдруг дрогнула, точно от порыва ветра. Павел отскочил в сторону, бросил пилу и вместе с Олей налег на шест. Сосна дрогнула снова, крона ее качнулась и тихо поплыла по небу. Ствол сначала плавно, как маятник, а потом стремительно, рассекая воздух зашумевшими ветвями, пошел к земле и с гулким хрустом рухнул в кусты. Отпиленный конец ствола прыгнул и замер. В лесу ахнуло.

— А теперь идем-ка!

Оля взяла у Федьки топор и по стволу легко побежала к верхушке.

— Вот так будешь рубить сучки, только ногу себе не оттяпай.

Быстро, вроде между прочим, одним ударом она стала отсекать толстые ветки.

Федьке это тоже здорово понравилось. Раз, раз — и готово.

— Дай-ка я!

Федька побежал к Оле по росистому стволу, оскользнулся и провалился в холодную хвою.

Оля засмеялась, протянула ему руку. Федька выбрался на скользкий ствол и чтобы удержаться, невольно обнял девушку, ощутив пальцами под кофточкой ложбинку на спине. Рядом увидел ее глаза. Они теперь были веселые, зеленые… Оба невесть отчего захохотали. Федька хотел отпустить Олю и опять свалился, пролетел между ветками, да так, что рыжий сапог снялся с ноги и повис на сучке.

Подошел Павел, прикусил папироску, сказал грубо:

— Хватит!

Федька вылез, натянул сапог.

— Вот что! — сказал Павел. — Когда пилят, не суйся близко: ветром мотнет дерево в сторону — пришибет, как котенка. Я за тебя под суд идти не хочу. И вообще знай свое — сучки рубай в стороне. Если надо, позову. Получать будешь хорошо. Раз ко мне в бригаду попал, с набитым карманом уедешь, только исполняй все в точности. А теперь работай! Ну, пошли, Олька? — Он по-хозяйски положил ей руку на плечо, обнял за шею и дурашливо закричал: — Не супротивься своему бригадиру: вишь, приустал!