Мой знакомый Уаймен Холт — профессор англий­ской литературы в одном из маленьких университетов на Среднем Западе. Узнав, что я выступаю в соседнем город­ке (соседнем по масштабам американских просторов), он написал мне и попросил приехать прочесть лекцию его студентам. Он также пригласил меня погостить у него не­сколько дней, обещая повозить по окрестностям. Я при­нял приглашение, однако предупредил, что дела позволят мне пробыть у него не более двух суток. Уаймен встретил меня на вокзале, отвез к себе, и мы, пропустив по коктейлю, отправились в университет. Когда я увидел, сколько в зале народу, мне стало не по себе: я рассчитывал человек на двадцать от силы и думал вместо полновесной лекции ограничиться непринужденной беседой. Немало испугало меня и количество лиц среднего и пожилого возраста, в том числе, предположил я, преподавателей факультета. Я опасался, что мое выступление покажется им поверхностным. Тем не менее выхода не было. Уаймен представил меня в самых лестных выражениях, которых, как я прекрасно понимал, мне в жизни не оправдать, и я начал. Сказал, что хотел сказать, ответил по мере сил на вопросы и вме­сте с Уайменом удалился со сцены в закуток за кулисами.

Несколько человек зашли к нам, чтобы сказать мне, как обычно бывает в таких случаях, что-нибудь любезное и приятное; я, как принято, вежливо их поблагодарил. Затем вошла какая-то дама и протянула мне руку.

— Так приятно снова вас видеть, — произнесла она. — Сколько воды утекло с нашей последней встречи.

Насколько я знал, раньше мы с ней не встречались. Растянув сухие натруженные губы в сердечной улыбке, я пожал ее руку с напускной импульсивностью и подумал: да кто же она, черт побери? Должно быть, профессор по выражению моего лица догадался, что я пытаюсь ее вспом­нить, и сказал:

— Миссис Грин замужем за преподавателем нашего факультета и сама ведет курсы по Возрождению и италь­янской литературе.

— Замечательно, — сказал я. — Весьма интересно. Я по-прежнему пребывал в полном неведении.

— Уаймен говорил вам, что завтра вы у нас ужинаете?

— Буду очень рад, — ответил я.

— Это совсем не прием, будут только мой муж и его брат с женой. Вероятно, Флоренция сильно изменилась с того времени.

«Флоренция? — подумал я. — Флоренция?» Именно там мы, судя по всему, когда-то были знакомы.

На вид женщине было лет пятьдесят. Седые волосы слегка завиты и уложены в незатейливую прическу. Чуть-чуть полноватая. На ней было добротное, но простое пла­тье, купленное, как я заключил, в местном филиале како­го-нибудь огромного универмага. У нее были довольно большие светло-голубые глаза и бледное лицо: она не пользовалась косметикой, лишь слегка подкрасила губы. Она вызывала симпатию. Было в ее манере нечто мате­ринское, нечто безмятежное и умиротворенное, чем она меня тронула. Вероятно, я случайно познакомился с ней в один из частых моих наездов во Флоренцию, где она скорее всего была в первый и последний раз, так что наша встреча запомнилась ей лучше, чем мне. Должен признать­ся, опыт общения с женами университетских преподава­телей у меня весьма ограничен, но она в точности отвечала моему представлению о том, какой надлежит быть жене про­фессора. Представив себе ее жизнь, содержательную, одна­ко не богатую событиями, жизнь на скромные средства, в узком кругу родных и друзей, жизнь со всеми ее мелкими ссорами, сплетнями и однообразной суетой, я без труда по­верил, что поездка во Флоренцию наверняка осталась для нее захватывающим и незабываемым событием. По дороге домой Уаймен заметил:

— Джаспер Грин вам понравится. Он умница.

— По какой части он профессор?

— Грин не профессор, просто преподаватель. Пре­красный ученый. Она за ним вторым браком, раньше была замужем за итальянцем.

— Вот как? — Это явно опровергало мои предполо­жения. — Какую фамилию она тогда носила?

— Не имею понятия. Не думаю, чтобы она была счаст­лива в первом браке, — сказал Уаймен со смешком. — Это всего лишь моя догадка, но в ее доме ничто не гово­рит, что она когда-то бывала в Италии. Иначе там бы имелись по крайней мере раздвижной столик, пара ста­ринных сундучков и расшитое покрывало на стене.

Я рассмеялся. Мне был знаком этот довольно-таки унылый набор, который иностранцы привозят с собой из Италии, — деревянные позолоченные шандалы, зеркала венецианского стекла и неудобные стулья с высокими спинками. В забитых старьем антикварных лавках эти пред­меты неплохо смотрятся, но, попадая в другую страну, слишком часто приносят владельцу горькое разочарова­ние. Даже подлинные, что бывает редко, они все равно кажутся здесь случайными и неуместными.

— У Лауры есть деньги, — продолжал Уаймен. — После свадьбы она обставила их дом в Чикаго от подвала до чер­дака. Не дом, а местная достопримечательность, эдакий маленький шедевр пошлости и дурного вкуса. Всякий раз, как я попадаю в их гостиную, не устаю удивляться безо­шибочному чутью, с каким она превратила комнату в точ­ное подобие номера для новобрачных во второразрядной гостинице где-нибудь в Атлантик-Сити.

Ирония Уаймена, должен заметить, объяснялась тем, что его собственная гостиная представляла собой сочета­ние хромированного металла и грубых тканей с абстракт­ным рисунком; на полу — коврик с режущим глаз кубист­ским узором, на стенах — репродукции Пикассо и рисун­ки Челищева [1] . Однако ужином меня Уаймен угостил пре­восходным. Мы провели вечер за приятным разговором на темы, занимавшие нас обоих, и завершили его парой бутылок пива. Отведенная мне спальня являла собой не­что вопиюще ультрасовременное. Я немного почитал и выключил свет, готовясь отойти ко сну.

1

Павел Челищев (1898—1957), художник и театральный декоратор русского происхождения, связанный с неоромантизмом и сюрреализмом. — Примеч. пер.

«Лаура, — сказал я про себя. — Какая такая Лаура?»

Я напряг память и принялся перебирать всех моих знакомых во Флоренции, рассчитывая по ассоциации вдруг да вспомнить, когда и где встретился с миссис Грин. Раз уж мне предстояло с ней ужинать, нужно было припом­нить хоть что-нибудь в доказательство того, что я ее не забыл. Людям очень обидно, когда их не могут вспом­нить. Все мы, видимо, придаем собственным особам не­кое значение, и бывает унизительно сознавать, что мы напрочь выпали из памяти тех, с кем нас сводила жизнь. Я задремал, однако не успел погрузиться в благодатный глубокий сон: мучительное напряжение памяти перестало давить на подсознание, и оно, вероятно, сработало — я разом очнулся, потому что наконец вспомнил, кто такая Лаура Грин. Неудивительно, что я ее позабыл: стой поры, как я месяц провел во Флоренции и мы с ней по воле случая бывали в одной компании, прошло двадцать пять лет.

Только что закончилась Первая мировая война. Же­ниха Лауры убили на фронте, и они с матерью ухитрились добраться до Франции, чтобы поклониться его могиле. Они были американки из Сан-Франциско. Исполнив пе­чальный долг, женщины перебрались в Италию и оста­лись на зиму во Флоренции, где тогда была внушительная англо-американская колония. Я обзавелся там американ­скими друзьями. Полковник Хардинг и его жена (полков­ником он именовался по той причине, что занимал высо­кий пост в Красном Кресте) пригласили меня пожить на их большой вилле на виа Болоньезе. По утрам я, как пра­вило, осматривал достопримечательности, а ближе к по­лудню заглядывал в бар «Дониз» на виа Торнабуони — встретиться со знакомыми и выпить коктейль. В «Дониз» все знали друг друга — американцы, англичане и водив­шие с ними компанию итальянцы. Там можно было уз­нать все городские новости и сплетни. На ленч обычно собирались в каком-нибудь ресторанчике или на одной из вилл со старым красивым садом в миле-другой от цент­ра города. Я получил пропуск во Флорентийский клуб, так что после ленча мы с Чарли Хардингом отправлялись туда поиграть в бридж или в рисковый покер с колодой из тридцати двух карт. Вечером кто-нибудь устраивал ужин, который, случалось, завершался все тем же бриджем и нередко танцами. Приходилось вращаться в одном и том же кругу, но круг был достаточно широк и люди в нем разные, поэтому скучно никогда не бывало. Все более или менее интересовались искусством, что полностью отвеча­ло духу Флоренции, а потому жизнь хотя и казалась празд­ной, однако была не совсем уж пустой.

Лаура и ее мать, вдова миссис Клейтон, остановились в хорошем пансионе. Судя по всему, они были неплохо обеспечены. Во Флоренцию они приехали с рекомендательными письмами и быстро обзавелись многочислен­ными знакомыми. История Лауры взывала к сочувствию, поэтому все как могли ублажали обеих женщин, но они и в самом деле были очень милые, за что их вскоре полю­били самих по себе. Они отличались гостеприимством и часто приглашали знакомых на ленч в один из ресторан­чиков, где подавали макароны, непременное острое блю­до из устриц и вино кьянти. Миссис Клейтон, возможно, немного терялась в пестрой многонациональной компа­нии, где серьезно или, напротив, шутливо обсуждали не­знакомые ей материи, но Лаура вошла в этот круг как в родную стихию. Чтобы выучить язык, она наняла италь­янку и вскоре уже читала с ее помощью Дантов «Ад». Книги по искусству Возрождения и истории Флоренции она гло­тала одну за другой, и я порой сталкивался с ней в галерее Уффици или в какой-нибудь церкви, где она с путеводи­телем Бедекера в руках прилежно изучала произведения искусства.

Ей тогда было двадцать четыре или двадцать пять, мне же далеко за сорок, поэтому наши отношения, хотя мы часто встречались, не выходили за рамки доброго знаком­ства. Отнюдь не красавица, она была привлекательна на свой необычный лад. У нее было овальное лицо, ясные голубые глаза и очень темные волосы, которые она укла­дывала в незамысловатую прическу с прямым пробором — зачесывала за уши и закалывала в пучок низко на шее. Чистоту ее кожи оттенял яркий природный румянец, чер­ты лица были правильные, правда, ничем особо не при­мечательные, зубы — мелкие, ровные, белые. Однако боль­ше всего в ней пленяла врожденная грация, сквозившая в каждом движении. Когда мне сказали, что танцует она «божественно», я нисколько не удивился. Статная ее фи­гура была чуть полнее, чем требовала мода тех лет. Мне кажется, ее внешность притягивала странным сочетанием намека на скрытую чувственность и сходства с Мадонной на запрестольном образе кисти одного из поздних италь­янских мастеров. Это, несомненно, делало ее весьма со­блазнительной в глазах итальянцев, которые по утрам толк­лись в «Дониз» и которых иногда приглашали на ленч или ужин на виллу какого-нибудь англичанина или аме­риканца. По всему было видно, что Лаура привыкла иметь дело с влюбчивыми молодыми людьми: она была очаро­вательна, мила, приветлива, однако держала их на расстоя­нии. Она быстро раскусила, что все они охотятся за бо­гатыми американскими наследницами, чьи деньги спо­собны восстановить их семейные состояния, и со скры­той иронией, которую я находил восхитительной, тактично давала им понять, что вовсе не так богата. Повздыхав, молодые люди возвращались в «Дониз», свои многообе­щающие охотничьи угодья, искать более подходящую дичь. Они по-прежнему танцевали и даже флиртовали с Лау­рой, чтобы держать себя в нужной форме, но уже не по­мышляли о женитьбе на ней.