Пятиконечные из созвездия Лиры
Шрифт:
Я влезла в палатку, как всегда зажгла свечу и стала укладываться.
Свечу поставила на спальник Натальи — она еще сидела у костра.
Я улеглась, и трепещущее пламя свечи скоро успокоилось, вверх потянулась сероватая ниточка копоти.
Тут я увидела рядом, на спальнике Натальи, четко обозначенный, туманно-прозрачный силуэт человека. Подобрав под себя ноги, он сидел неподвижно, как изваяние. Вытянутые руки его казались бессильно упавшими.
Я
— «Кто вы?» — спросила я с сильно забившимся сердцем.
— «Твой контактер — художник».
Только теперь я рассмотрела, что одет он был в легкую куртку и во что-то напоминающее шаровары. Одежда его проступала резче в туманных складках — более плотных и менее прозрачных.
Мне показалось, что Художник грустен.
Я не знала, что сказать, и не могла отвести взгляд от горевшей у него за спиной свечи. Свет ее свободно проходил через него. Вздрагивающее пламя, как живое, подрагивало где-то в глубине его силуэта.
Я представления не имела, сколько прошло времени. Замерев, я, как завороженная, смотрела на неподвижно застывшую, затуманенную фигуру Художника и чувствовала, как непонятная тревога и жалость к нему охватывают меня.
Очевидно, со стороны мы выглядели довольно нелепо и смешно: два застывших существа — телесное и бестелесное. Два мира, две различные ступени развивающейся жизни, две формы существования, такие же далекие друг от друга, как сон и явь; не способные соприкоснуться, непонятные и непостижимые, но подвластные какой-то Высшей Воле, вдруг оказавшиеся в одной палатке, в глухом уголке Камчатки, на планете Земля…
Неожиданно в голове у меня раздался тихий голос: «Ты же хотела потушить свечу, так возьми и погаси ее». «Как, — испугалась я, — ведь свеча за тобой горит». «Ничего, это не помешает, бери и убедишься в этом».
Я потянулась к свечке, хотя не хотела и боялась этого — со страхом смотрела, как моя рука входит в его тело.
Мной овладело жуткое состояние, словно я прорывала его насквозь, а он, болезненно морщась, терпел, чтобы не причинить мне лишних волнений.
Я старалась успокоить себя, говоря, что это не так, что ему не больно, что его бестелесная сущность — туман, ничего не чувствующая оболочка…
Не получалось!
Рука моя задрожала, когда я проносила сквозь него свечу.
Все это настолько потрясло меня, что я испытала что-то вроде шока.
ОН о чем-то спрашивал меня, я отвечала, но память отказала мне напрочь.
Ни слова не запомнила из нашего разговора!..
Мне было и тоскливо и больно, меня не отпускала мысль, что он чем-то угнетен и подавлен.
Я чувствовала, что по моим щекам текут слезы, и дивилась им: неужели я плачу?
Художник исчез, растворился в воздухе, и я услышала, как сквозь ватную подушку, голос Нели. Она, кажется, звала меня, но я совершенно не соображала, что нужно делать.
Наконец, я смахнула слезы, вылезла из палатки.
Перед глазами у меня еще стоял туманный образ моего неземного товарища — я никак не могла отделаться от него. Слушала Нелю, которая что-то возбужденно говорила о потухшем костре, пропавшем Игоре — и ничего не понимала.
Почему-то думалось о мелочной земной суетности, о страхах, преследующих нас на протяжении всей жизни, о засасывающем быте, стеной отгораживающем от бытия…
Прохладный ночной воздух освежил голову, вернул реальность.
Неля упрекала меня за то, что я бросила дежурство.
Все это прозвучало чудовищно несправедливо и обидно — ведь Игорь ночью мог бы разбудить меня, если пошел спать.
Слезы вновь брызнули из глаз, напряжение после встречи с Художником вырвалось наружу…
Я закричала на Нелю. Она, видимо, тоже не на шутку взвинченная, ответила не менее резко…
Слава Богу, Татьяне удалось увести меня.
Состояние было жуткое!
Из дневника Натальи
Допелись ребята! К Вие ночью приходил инопланетянин в стиле Красаускаса — прозрачный и контуры светятся.
В результате она пропустила дежурство с двух до пяти, у костра в это время никого не было.
Неля с Виктором это обнаружили.
Был скандал.
Художник сидел на моем месте, пока меня не было. Может быть, поэтому мне всю ночь крутили «экранизацию» какого-то романа в стиле 50 — 60-х годов про любовь юноши и девушки — он очень идеальный, а она слегка выпендривается.
При этом я по очереди эмоционально ощущала то одного, то другого.
Отдельные эпизоды таковы.
Он для нее должен измерить глубину какого-то озера. Водоем покрыт льдом, заснеженные обрывы… Он с силой мечет вниз длиннющий шест, а когда тот ударяется о дно (тоже, естественно, ледяное) и выскакивает наверх, он ловит шест на краю обрыва во вратарском броске.
Я, то есть она, из окна какого-то дома наблюдаю за ним, и мне очень за него страшно. Делаю вид, что мне все равно, а сама плачу.
Еще — не помню, с чем связано, — она поднимает какую-то дощечку, из нее тянутся как бы стеклянные нити, обрываются вниз и застывают в виде фигурок животных.