Пятнадцать

Единственное, что приводило Полину в восторг, так это сметана, густая и плотная, в ней стояли ложки, вилки и даже ножик с тяжелой красной рукояткой, на которой было написано «олтырауын». Когда Полина спросила, что это значит, все очень удивились. Раньше никому и в голову не приходило этим поинтересоваться. Костя сказал, что узнает у Вована. Полине очень интересно было поучить новые сведения о Воване, но спросить она боялась, потому что обязательно покраснела бы. Костя после завтрака убегал из дома, приходил под вечер, чумазый и веселый. Иногда особенно веселый — смеялся абсолютно без повода. Один раз передал ей привет. Увы, от Коляна.

Три дня Полину возили на смотрины к престарелым родственницам — показать, кто будет носить по свету частичку их крови, когда они сами отправятся на тесное кладбище города У. Полина ныла, что хочет остаться дома, бабушка сердилась и говорила: «Дома можно насидишься в Питере!». Полина злилась, больше всего на свете ей хотелось, чтобы все ушли и оставили её в любимом кресле с «Консуэло» Жорж Санд, найденной а шкафу.

Жара стояла такая, что невыносимо было гладить Шарика, в его шерсти копилось солнце, оно обволакивало руки, так же, как духота — голову. Воду копили в баке, во дворе, её надо было экономить, но Полина по несколько раз на дню выливала на себя пару ковшей, не обращая внимания на неодобрительные взгляды тети Зины. В гостях у старушек терпеливо выслушивала все замечания в свой адрес — «в кого же ты так вымахала», «красавица-девица, вся в бабку», «кушаешь, чай, плохо, одни мослы торчат» — разглядывая вышитые половики, накрытые кружевами подушки, закопченные иконы, чьи-то лица на старых фотографиях, послушно пила чай с пирогами, и думала о том, какие страсти, небось, кипят сейчас у Наташки. Единственной отдушиной было купание. Почти каждый вечер дядя Гена командовал «на борт!», тетя Зина, бабушка и Полина залезали в машину и ехали на Иркул. Дно там было такое вязкое, что на берег Полина всякий раз выходила в гольфах из ила. Зато как приятно было, лежа на спине, глядеть из воды в темнеющее небо, и слушать плеск, плеск, плеск…

Перед сном она смотрела на фото Лешки, курившего у кирпичной стены. А Лешка, обрезанный по пояс, смотрел куда-то вправо, держа сигарету томно, словно скучающая рок-звезда. Полина водила пальцем по темным кучерявым волосам, по острому носу в веснушках, черным глазам, чуть прищуренным от дыма, тонким пальцам, по молнии кожаной куртки, по застежке часов, и представляла, что в этот самый миг Лешка тоже думает о ней.

Как-то после визита к одной из бабушкиных подруг дядя Гена заехал к знакомым, забрать домкрат. В доме, куда их пригласила хозяйка, толстая баба с коричневыми ногтями, под обеденным столом стояли помойные ведра, над ними бились в истерическом восторге мухи, все стулья были завалены хламом непонятного происхождения, а по углам висела явно обитаемая паутина. Баба позвала своих сыновей, огромных волосатых мужиков, которые синхронно почесывали свои большие животы и, говоря с дядей Геной, косились на Полину одинаковыми маленькими глазками. Она не знала, куда смотреть, от вида их волосатых рук и кислого запаха помоев её замутило… Извинившись, она выбежала во двор, к машине, и возблагодарила судьбу за то, что дедушка когда-то увёз бабушку отсюда в Ленинград. Ужасно захотелось домой, и чтобы ничего этого никогда больше не было…

Вечером тетя Зина пришла в «залу» и, включив телевизор, сказала:

— Полина, завтра на стол соберёшь? Мы с бабушкой к травнику поедем.

Полина кивнула и впала в уныние. Перед её взором возникла картина: голодные Костя и дядя Гена стучат ложками по тарелкам, как сироты в мюзикле «Оливер!». Это будет утро её позора! На кухне Полина выступала в роли потребителя или неквалифицированной рабочей силы, способной лишь повертеть ручку мясорубки, вымыть посуду или почистить картошку. Бабушка, истинная жрица домашнего очага, утверждала, что если Полина не научится готовить, её никто не возьмет замуж, но на кулинарные уроки терпения у нее не хватало, она предпочитала всё делать сама, наверное, оберегала внучку до поры до времени от кухонного чада и луковых слез. До сих пор Полине иногда являлся призрак шарлотки, летевшей по мусоропроводу, пока ветер разносил по улице одну из улик — запах гари, а в раковине отмокала другая — любимая бабушкина сковородка, покрытая коричневой рванью из остатков теста. И что теперь делать? Тебе уже пятнадцать лет, а все, что ты умеешь — это поджарить яичницу. Стыд какой! Бабушка, однако, сидела рядом и ничего не сказала тете Зине. Значит, хочет проверить, как Полина справится.

Полина грустно смотрела на Заглота. Заглоту на новом месте тоже не очень нравилось, он никак не мог составить гармоничное целое с ткаными медведями из «Утра в сосновом лесу», к которым его прислонили.

По телевизору женщина с челкой, похожей на крышку рояля, говорила: «Отец, как же ты мог скрывать от меня все эти годы, что Эмилиано — мой брат! Я никогда тебя не прощу!».

Полина взяла полотенце и вышла на улицу почистить зубы.

— Отец! Как же ты мог скрывать от меня все эти годы, что у меня есть три троюродных брата? — спросила она Шарика.

Шарик ласково тявкнул и прислонился мокрым носом к её голени.

Наутро Полина выпрыгнула из постели, едва закрылась дверь за бабушкой и тетей Зиной. Из соседней комнаты доносилось ровное сопение дяди Гены, в Костиной стояла тишина. Полина босиком прокралась на кухню. Солнце еще не жарило, но уже лезло в окно. Вокруг желтого абажура носились друг за дружкой мухи.

В холодильнике Полина нашла яйца и молоко, из прогнутой жестяной банки отсыпала муку. Решила испечь блины. В конце концов, что тут сложного? Она много раз видела, как это делает бабушка. Началось все неплохо, молоко с яйцами перемешалось легко. А вот мука… Сперва приклеилась к стенкам, а потом превратилась в комки-островки, не желавшие топиться. Они упрямо выныривали и прилипали к ложке. «Ну, погодите у меня!» Полина принялась мешать тесто так яростно, что из миски во все стороны полетели белые брызги. Она открыла шкаф, в надежде найти там венчик, но на полках стояли только многочисленные коробки из-под сока и маргарина, терпеливо ожидающие того звёздного часа, когда они «для чего-нибудь пригодятся». Дома этого добра тоже хватало, бабушка собирала еще упаковки из-под сметаны и йогуртов. Пригождалась всегда лишь сотая часть этой странной коллекции…

Полина продолжила мешать тесто ложкой, и в голове у нее все время вертелась фраза: «Плоха та хозяйка, что блинов растворить не умеет». Когда смесь в миске стала отдаленно напоминать блинное тесто, Полина зажгла огонь и потянулась за сковородкой. Однако местный домовой не собирался так просто сдавать позиции. Черная сковорода, давно забывшая, что означает слово «сиять», ловко вывернулась из рук и точно разбудила бы весь дом чугунным перезвоном, не подставь Полина своё колено.

Было очень больно. Полина стиснула зубы. Зажала в кулаке ручку окаянной сковороды. Постояла чуть-чуть, прислонившись к столу, дождалась, пока утих пульс в коленке.

Бабушка всегда накалывала на вилку картофелину и размазывала ею масло по сковороде, но Полина решила обойтись без этой мудрой приспособы. Как только зашкворчало, она зачерпнула белого теста, шлепнула на сковороду и наклонила её от себя, чтобы блин растекся. Блин получился бугристый, но это было ещё полбеды. Когда Полина взялась его переворачивать, оказалось, что он присосался к сковороде. «Чертов первый блин комом», — бурчала Полина, соскребая тесто в ведро. «Еще пара ложек муки — а-а-а-пчхи- плоха та хозяйка, что блинов растворить не умеет — ну и будут есть свои щи, обойдутся». Пока мучные острова сопротивлялись потоплению, остатки первого блина на сковороде почернели и начали чадить. Полина посмотрела на часы. Скоро встанет дядя Гена, выйдет на кухню и скажет: «Тсего у нас на завтрак?». А Костя потом сообщит Вовану, что питерская сестра — еще та хозяйка. Хотя при чем тут Вован?

Полина вытерла взмокший лоб хваталкой. Второй блин охотнее растекся по сковороде, но переворачиваться тоже не хотел. Полина в ярости швырнула хваталку на пол и поняла, что если сейчас ничего не получится, она похоронит тесто во дворе и будет варить овсянку-сэр. Кое-как поддев блин ножом, она перевернула его наполовину, и увидела, что половина эта уже пропеченная, с золотистыми разводами, как у всякого уважающего себя блина. Полина взяла его за другой край и, конечно же, обожглась. Этого ещё не хватало! Она схватилась за мочку уха, призывая на город У. что-нибудь большое из космоса. Блин, который уже официально считался годным, переместился на тарелку не без усилий. Но зато следующий отделяла от идеала только его форма — жестоко покусанной луны.

— Доброе утро, хорошая моя! Тсего это ты, блины петcешь? — дядя Гена, потягиваясь, вышел на кухню.

— Да, — гордо ответила Полина и вылила на сковороду следующую порцию теста. Тысячи фанатов рукоплескали её кулинарному таланту.

— Молодтсина моя! — дядя Гена чмокнул Полину в щеку.

Только поднеся ко рту вилку, хозяюшка вспомнила, что забыла положить в тесто сахар. Но дядя Гена и Костя этого не заметили, они радостно уписывали блины с чудесной сметаной.

— Ну вот, сегодня у нас такая богатая культурная программа! Мой друг, Николай, зовет на ихнюю фазенду. Едем в Лбищенск! — сказал после завтрака дядя Гена.

От этого названия у Полины блин встал поперек горла.

* * *

«Это глупо — обращаться к дневнику, мол, дорогой дневник! Но поговорить не с кем, так что «дорогой дневник», как я хочу домой! Если скажу бабушке, что мне здесь тошно, она рассердится. Потому что для неё это прозябание — одно удовольствие. Воспоминания юности и всё такое. Вчера я случайно услышала, как тетя Зина про меня говорит, что я приехала в Казахстан, чтобы сидеть в кресле. Мол, надо гулять, загорать и общаться. Костик меня больше никуда не звал, я забираюсь на кресло, с куском белого хлеба и книжкой Дюма «Сорок пять» (еще одна находка), и мне больше ничего не надо. Зачеркиваю дни в календаре, чтобы приблизить день отъезда. Вот уж не думала, что буду себя чувствовать настолько не в своей тарелке, странная я, оказывается, личность. Все время хочется остаться одной, залезть в свою скорлупку и просто наблюдать за тем, что происходит вокруг. Но ведь дома или в школе я не такая… Скорее всего, это издержки переходного возраста. А еще совершенно необходимо, чтобы в меня кто-нибудь влюбился. Хоть кто-нибудь! Ну ладно, пора ехать в Лбищенск, это, наверное, деревня Большие Зады, как говорит Наташка. И кто там живет? Лбищане? Лбищиняне? Если бы пришлось жить в городе с таким названьицем, я бы утопилась».