Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

– Алексею Ивановичу двадцать девять лет. Он блондин, глаза у него серые. Роста чуть выше среднего. С высшим образованием.

– Ето на скольки ж он тебе старше? – Поля устремила к потолку маленькие, мутные от долгих слез глазки и тупо задумалась. – А тебе скольки?

– Летом будет двадцать.

– Быть не может! Я-то думала… хотя да, время-то скольки прошло! Уж бабушка твоя, царство ей небесное, одиннадцать годков, как померла.

Вся Полина жизнь делится на две части – с бабушкой, Эммой Теодоровной, и без нее. О взаимоотношениях Поли и бабушки когда-то любил рассказывать папа, изображая в лицах и бабушку, и Полю, и ее бородатого отца. Папа надевал пенсне – и это была важная московская барыня Эмма Теодоровна. Снимал и часто-часто хлопал глазами – и это была глупая Пелагея. Хитро щурился и поглаживал свою темную, с едва заметной проседью «академическую» бородку – и получался Тихон Кузьмич, болтливый

тульский мужичок, на подводе развозивший по московским домам на продажу мед в горшках, моченые яблоки в кадушечках и очень вкусную черноземную картошку. Тихон слезно просил барыню Эмму Теодоровну – которая рядилась с ним из-за каждой копейки и вместе с тем неизменно приглашала выпить с дороги чаю на кухне – взять к себе в услужение – тольки за харчи, а уж там как воля ваша будет! – свою старшую дочь Полю. Господь наградил его, неизвестно за какие грехи, пятью девками. И что с ними делать, Тихон ума приложить не мог.

Эмма Теодоровна, дама обстоятельная, поразмыслив, согласилась. Жила она экономно, хотя и получала порядочную пенсию за мужа, Федора Игнатьевича Орлова, геройски погибшего за Царя и Отечество во время русско-японской войны. Однако ж ведь и на «черный день» отложить следовало, и приличное образование дать сыну Саше. Непременно университетское. И чтоб мог ее умненький Сашенька в дальнейшем и попутешествовать, и за границей поучиться. Желательно в Гейдельберге или в Сорбонне.

По все тем же соображениям строгой экономии, вскорости после кончины мужа Эмма Теодоровна отказалась и от прежней своей квартиры – огромной, шестикомнатной, на шумном торговом Кузнецком Мосту. Долго выбирала, листая рекламные объявления, приценивалась, пока, наконец, не нашла то, что искала, – дом солидный, новый, место тихое и, самое привлекательное, неподалеку от Консерватории. А Эмма Теодоровна была страстной меломанкой. Да и до университета, где предстояло учиться Саше, рукой подать.

Правда, смущало Эмму Теодоровну, приверженку стиля исключительно классического, то обстоятельство, что и дом, и квартира были оформлены архитектором в стиле модерн. Высокие окна со странными, будто ветвящимися переплетами, бледно-розово-голубой матовый витраж над двустворчатой дверью гостиной, латунные ручки, большие, геометрические, тоже какие-то чудные, несуразные. На строгий вкус Эммы Теодоровны, отделка квартиры была несколько навязчивой, чтобы не сказать вульгарной. Всего здесь было словно бы чересчур. Но вместе с тем, рассудила она, к Саше будут приходить товарищи, а молодежь любит все новомодное. Барыня распорядилась лишь переклеить обои в гостиной, рисунок которых – водяные лилии с тяжелыми цветами – посчитала невозможно утомительным. И обстановку в стиле модерн приобретать, безусловно, не стала, ограничившись покупкой настольной лампы с утолщенной, покрытой линейным орнаментом ножкой в Сашину комнату, на письменный стол, овальной люстры в гостиную и трех хрустальных ваз Императорского завода с кососрезанным горлышком для высоких цветов, скажем, для любимых белых гладиолусов.

Квартира по тем временам была вполне комфортабельной – с водопроводом, канализацией, изразцовыми печами, великолепным дубовым паркетом, с большой кухней, где пол был выложен узорчатой плиткой, и чуланом для прислуги, ванной с дровяной колонкой и окном во двор, ну и… со всем остальным, как положено. Под детскую отвели дальнюю от входной двери комнату. Как рассчитала Эмма Теодоровна, и сама воспитанная в строгости, со временем, когда сын станет почти взрослым, она всегда будет знать, кто пришел к Саше и кто от него вышел. Апартаменты матери и сына разделялись просторной гостиной, благодаря большому окну-эркеру очень светлой.

Вызвав опытного краснодеревщика и мастера-обойщика, старую мебель Эмма Теодоровна подновила, перевезла с Кузнецкого картины в тяжелых рамах, книги, фарфор и прочие дорогие сердцу вещи и очень скоро полностью обустроилась в своем «орлином гнезде», как окрестил новую квартиру веселый, уже в отроческом возрасте остроумный Сашенька.

В чулан при кухне и поселили Полю. Некрасивой, долговязой девице, выросшей в избе с земляным полом, с обязанностями горничной в приличном московском доме освоиться было непросто. Однако Эмма Теодоровна отличалась завидным немецким терпением и за несколько месяцев обучила Полю всем премудростям – и какой тряпкой только полы мыть, а какой – только пыль вытирать, да так, чтобы не переколошматить дорогой майсеновский фарфор. Через некоторое время расчетливая барыня и от приходящей кухарки отказалась – и эту миссию возложила на расторопную, трудолюбивую Полю, не считая за труд руководить каждым ее движением. Платила она Поле жалование небольшое – три с полтиной в месяц, невелики деньги, но по тем временам не такие уж и маленькие.

Все было бы хорошо, но лишь только пугливая, боявшаяся поначалу и глаза поднять на барыню Поля освоилась на новом месте, к прискорбию хозяйки, выяснилось, что Пелагея – такая болтуха и сплетница, каких свет не видывал!

Эмму Теодоровну, чужой личной жизнью никогда не интересовавшуюся, вдохновенные Полины рассказы о житье-бытье жильцов из соседних квартир полностью выводили из равновесия. И любопытна была Поля, ну просто как сорока! Только звонок в дверь – Пелагея, громко стуча огромными башмаками, несется открывать и кричит с порога зычным голосом:

– Эма Тодоровна! Тута тебе какая-то баба спрашиват!

О майн Готт! Ведь это пришла с визитом старинная подруга Эммы Теодоровны, еще по Бестужевским курсам, Лизанька Веретенникова, жена известного московского адвоката. Хоть провались сквозь землю! И сколько барыня ни внушала Поле, как следует докладывать о гостях, каждый раз все повторялось с завидным Полиным упрямством.

Однако ж пережили они вместе и долгую войну, и две революции. Болтливой Поле революционные перемены пришлись по вкусу – «событиев стольки, что прям дня не хватает, чтоб об их рассказать!» Бегала она поглазеть на митинги и демонстрации, до поздней ночи засиживалась с подружками – прислугой из соседних домов – на лавочке во дворе, обсуждая последние новости, а вскоре и вовсе потеряла покой. Вытирая пыль в гостиной, Пелагея украдкой поглядывала в окно и тяжело вздыхала. Как только в переулке появлялись революционные бойцы, строем направлявшиеся на помывку в Чернышевские бани, она в беспамятстве швыряла тряпку на пол и с воплем «Солдаты!» неслась на улицу…

Тут папа останавливался, откашливался и заканчивал свой рассказ скороговоркой: к концу девятнадцатого года родился у Поли мальчик, маленький, рыженький Вася. С тех пор Эмма Теодоровна, которая, конечно же, Полю-дуру из дома не выгнала, стала для нее «заместо матери родной», и молилась за нее Пелагея «денно и нощно».

Когда бабушка умерла – этот темный ноябрьский день навсегда врезался в память, – Поля выла и рвала на себе волосы. На Ваганьковском кладбище повалилась на гроб, а от открытой могилы ее еле-еле оттащили. Но уже на следующее утро, когда дома все еще говорили шепотом, папа не мог сдержать слез, мама не пошла на репетицию и ласково утешала его, Поля, нацепив полушалок, понеслась в домоуправление, – как выяснилось впоследствии, требовать, чтоб теперь комнату бабушки отдали ей, «трудящей женщине, матери-одиночке с сыном четырнадцати лет на руках».

– Как же вам не совестно, Поля? – негодовала мама, получив уведомление об освобождении комнаты двадцати четырех метров в пользу гражданки Зотовой Пелагеи Тихоновны с сыном Зотовым Василием Тихоновичем.

– А чего ж мому Ваське до самоёй смерти в чулане маяться? – Поля подбоченилась и говорила с мамой очень невежливо, как никогда бы не посмела при бабушке.

– Александр Федорович и сам собирался предложить вам эту комнату.

– А тада и говорить нече! – Гордо вскинув голову, Поля удалилась на кухню и оттуда нахальным голоском пропела: Ой, долга в цапях нас дяржали, ой, долга нас голод морил. Тольки черныя дни уж минова-а-али и час искупления пробил…

Мама лишь в растерянности пожала плечами. Не разговаривала с Полей целую неделю, пыталась подыскать новую домработницу, поскольку сама не умела готовить и никогда не занималась хозяйством. Но постепенно все как-то вернулось на круги своя: Поля опять будила на заре весь дом своим полоумным топотом, гремела кастрюлями на кухне, носилась со шваброй по длинному коридору, наглаживала тяжелым чугунным утюгом белье. Однако мама еще долго не могла простить Полиного предательства и очень возмущалась ее «черной» неблагодарностью. Ведь тихого рыженького Васю все в доме любили, и спал он уже несколько лет в чуланчике при кухне один, а Поля, облюбовав сундук в коридоре, перебралась туда. Когда в доме собирались мамины шумные, «богемные», гости, часто засиживавшиеся до утра, громкий Полин храп с сундука служил источником бесконечных шуток, но утром мама каждый раз говорила папе: «Сашенька, пожалуйста, придумай что-нибудь! К нам приходят приличные люди, а у нас какая-то ночлежка. Согласись, дорогой, что это как-то не comme il faut?» Тем не менее она ни разу не позволила себе сделать Поле замечание.

Застенчивый, послушный Вася обычно сидел на корточках на кухне, чистил картошку или лущил горох. Ходил вместе с Пелагеей на Арбатский рынок и тащил за ней тяжелую кошелку с провизией. Иногда, устроившись на солнышке, возле двери черного хода, чтобы Поля в любую минуту могла кликнуть его из окна кухни, вырезал ножичком узор на прутике и потом дарил его маленькой хозяйской дочке или бабушке Эмме Теодоровне. Бабушка всегда хвалила Васю и пыталась внушить Поле, что у Васеньки явные художественные способности и что следует учить его рисованию, но Пелагея только отмахивалась – нече, мол, дурака-то валять! Бабушка и с уроками помогала Васе, а если случалось что-нибудь сложное по математике, звали папу, который закончил с золотой медалью Флеровскую гимназию и решал любую, самую трудную задачу в считаные минуты. Даже вечно куда-то спешащая, красивая мама всегда улыбалась Васе и легонько трепала его по рыжим волосам, когда попадался под руку.

Поделиться с друзьями: