Пятый свидетель

— Вы сказали «словно пули». Значит, эти три удара были настолько мощными, что для жертвы это было равносильно трем выстрелам в голову?

— Совершенно верно. Но чтобы убить жертву, достаточно было одного из них. Первого.

— Что возвращает нас к моему изначальному вопросу: как вы определяете, какой из трех ударов был первым?

— Можно мне кое-что продемонстрировать?

Судья разрешил Гутьересу вывести на экраны рисунок черепа. Это был вид сверху с изображением трех мест, на которые пришлись удары молотка. Эти места были начерчены синими линиями. Остальные разломы — красными.

— Чтобы определить последовательность нанесения ударов, когда речь идет о множественных травмах, мы обращаемся к вторичным повреждениям. Здесь они обозначены красными линиями. Ранее я назвал их параллельными трещинами, но их также называют террасными, потому что они похожи на ступеньки, разбегающиеся от центра, куда пришелся удар. Такой разлом, или трещина, может тянуться через всю кость, и, как вы видите на рисунке, в данном случае они простираются через всю височно-теменную область. Но такие трещины всегда обрываются, если натыкаются на другие, уже существующие трещины. Таким образом, изучая череп жертвы и проследив рисунок террасных трещин, мы можем определить, которые из них образовались первыми. А проследив их распространение в обратном направлении, к месту удара, нетрудно определить последовательность нанесения травм.

На рисунке места ударов были помечены цифрами 1, 2 и 3, показывающими, в какой последовательности удары обрушились на голову Митчелла Бондуранта. Первый — смертельный — пришелся на самую макушку черепа.

Фриман потратила большую часть утра, эксплуатируя показания судмедэксперта к своей выгоде и возясь с ними, пока допрос не превратился в топтание на месте, повторение очевидного, а порой и не имеющего отношения к делу. Дважды судья призывал ее двигаться дальше, к другим аспектам свидетельских показаний. И я начинал думать, что она просто тянет время. Ей нужно было продержать этого свидетеля в зале все утро, поскольку ее следующий свидетель, вероятно, еще не подъехал или даже улизнул от нее.

Но если у Фриман и были причины нервничать, она этого никак не показывала. Она сосредоточила все внимание на Гутьересе и неуклонно руководила его показаниями, пока не привела к самому важному моменту — к соответствию молотка, найденного в кустах, ранам на голове жертвы.

Чтобы провести эту часть допроса, она вынесла подставку. После вскрытия тела Бондуранта Гутьерес изготовил модель его черепа, а также сделал и принес серию снимков, запечатлевших раны в масштабе один к одному.

Вынув переданный ему молоток из полиэтиленового пакета, он начал демонстрировать, что круглая плоская поверхность его бойка идеально совпадает с рисунком травм-вмятин на черепе. На верхней части бойка имелась бороздка, предназначенная, вероятно, для удержания гвоздя. Эта бороздка ясно отпечаталась на вмятине с левой стороны черепа. Все вместе складывалось в идеальную обличительную картину-мозаику. Фриман сияла, наблюдая, как ключевой элемент доказательства выкристаллизовывается на глазах жюри.

— Доктор, можете ли вы безо всяких колебаний заявить присяжным, что данное орудие могло нанести фатальную травму жертве?

— Безусловно.

— Но вы отдаете себе отчет в том, что этот молоток не уникален, правда?

— Разумеется. Я не говорю, что этот конкретный молоток произвел все эти повреждения. Я лишь утверждаю, что это был либо данный молоток, либо молоток, изготовленный по идентичному шаблону. Точнее выразиться не могу.

— Благодарю вас, доктор. Теперь давайте поговорим о зазубрине на ударной поверхности молотка. Что вы можете сказать о расположении этой зазубрины на рисунке черепных повреждений?

Гутьерес поднял молоток и указал на зазубрину.

— Зазубрина расположена на верхнем краю окружности бойка. Эта часть намагничена. Вы помещаете гвоздь вот сюда, молоток удерживает его, потом вы направляете гвоздь в ту точку, куда его нужно вбить. Поскольку мы знаем, что зазубрина для гвоздя находится в верхней части окружности бойка, взглянув на повреждения, мы можем сказать, откуда наносились удары.

— И откуда же?

— Сзади. На жертву напали сзади.

— Таким образом, мы можем допустить, что он не видел, как приблизился к нему нападавший?

— Верно.

— Спасибо, доктор Гутьерес. У меня пока больше нет вопросов.

Судья передал свидетеля в мое распоряжение. Когда, направляясь к трибуне, я проходил мимо Фриман, она одарила меня взглядом, призванным транслировать послание: ну, теперь твой лучший выстрел, задница.

Именно таким и было мое намерение. Положив блокнот на трибуну, поправив галстук и манжеты, я посмотрел на свидетеля. Прежде чем снова сесть, я должен был сделать его.

— В кругах судебно-медицинских экспертов вас называют «доктор Брюхо», не так ли, сэр?

Это был неплохой отвлекающий маневр. Вопрос должен был заставить свидетеля гадать, какой еще внутренней информацией я располагаю и что еще могу достать из рукава.

— Ну, иногда да, называют. Неофициально, разумеется.

— А почему, доктор?

Фриман, естественно, заявила протест: мол, не имеет отношения к делу. Судья поинтересовался:

— Не могли бы вы объяснить мне, мистер Холлер, каким образом ваш вопрос соотносится с тем, для чего мы здесь сегодня собрались?

— Ваша честь, полагаю, если свидетелю будет позволено на него ответить, станет ясно, что доктор Гутьерес не является экспертом по головным травмам и образцам орудий преступления.

Перри подумал, потом кивнул:

— Свидетель, отвечайте.

Я снова сосредоточился на Гутьересе.

— Доктор, вы можете отвечать на вопрос. Почему вас называют «доктором Брюхо»?

— Потому что, как вы сказали, я являюсь специалистом по определению заболеваний желудочно-кишечного тракта — брюшины, отсюда и прозвище.

— Благодарю вас, доктор. А теперь можете ли вы нам сказать, сколько раз вы выступали экспертом по соответствию характера орудия преступления рисунку ран на голове жертвы?

— Это мой первый раз.

Я кивнул, подчеркивая важность ответа.

— Значит, вы в некотором роде новичок в деле об убийстве молотком?

— Верно, но я провел сравнение тщательно и усердно. Мои выводы нельзя назвать неправильными.

Надо сыграть на его самомнении: я врач, я не ошибаюсь.

— Вам прежде доводилось ошибаться, давая показания в суде?

— Каждый может ошибиться. Конечно, и я ошибался.

— Как насчет дела Стоунриджа?

Фриман, как я и ожидал, тут же запротестовала и попросила о совещании возле судейской скамьи; судья жестом подозвал нас к себе. Было очевидно, что дальше пойти мне не позволят, но я уже довел свою информацию до сведения жюри. Теперь присяжные знали, что когда-то в прошлом Гутьерес, давая показания, допустил ошибку, а это было все, что мне нужно.

— Судья, мы оба понимаем, к чему клонит советник. Это не только не имеет отношения к делу. Следствие по делу Стоунриджа еще продолжается, и никаких официальных выводов не сделано. Какое…

— Я снимаю свой вопрос. — Она посмотрела на меня взглядом, исполненным испепеляющей ненависти. — Никаких проблем. У меня есть другие вопросы.

— Ах так, раз присяжные услышали вопрос, вам уже не важно, каков был бы ответ. Судья, я требую, чтобы вы сделали ему внушение, потому что то, что он делает, недопустимо.