Пыль и пепел. Или рассказ из мира Между

А может, все это только сливовица.

Я как-то не привык вести себя столь бессмысленно и спонтанно. Это не я. Но я был доволен тем, что сохранил для себя большую часть наиболее важных подробностей. Я оставил себе рассказы относительно того, что прячется за противопожарными, притворяющимися стенкой дверями в моем подвале. Не вспоминал я и том, как перейти, как делать наливку, и чему конкретно обучил меня Сергей Черный Волк. У всего имеются свои границы.

Ну а помимо того, когда плотину уже прорвало, ее таки прорвало. Мы долго разговаривали, а еще дольше молчали, глядя друг на друга жадными глазами. Все время меня пробивало паскудное впечатление, что сказал слишком многое, но в то же самое время никогда не испытанное за всю жизнь облегчение. Она, похоже, тоже. Мы рассказывали один другому, как оно быть тщепенцем в мире который временно направлялся во все более глупую сторону. О том, как все сильнее раздражает нас коллективная ментальность, о невыносимом лицемерии различного рода корректностей, о постоянном давлении, чтобы есть, делать, говорить и мыслить именно то же самое, что и все. С точки зрения ненормальных – это самое докучливое, и уже по определению не с кем об этом поговорить.

А еще о демонах. О предчувствиях чьей-то смерти. О лицах, кучкующихся в углах комнаты будто грибы. О морозных следах ладоней на оконном стекле. О стуках снизу. О часах, идущих в обратную сторону.

Хорошо. Возможно, у каждого имеется потребность найти кого-нибудь, с кем можно хотя бы раз в жизни быть откровенным, однако, под всем этим ошеломлением я четко чувствовал, что если она говорит правду, то я совсем не обязательно должен ей верить. Что мог я знать, что она затевает где-то в уголке? А вдруг бы обнаружил восковую куколку, закутанную в мой носовой платок? Возможно, я еще задумывался над тем, а не своровала ли она мою эрекцию и не закопала под корнями яблони? Ладно, не она, а таинственный синод ее теток?

Или же она все лгала и была еще более стукнутой, чем я. Или, что еще хуже, говорила правду, и тогда следовало бы держаться как можно дальше от этого скорпионьего гнезда. Я недостаточно хорошо знаю про средневековую церемониальную магию, там, вроде как, дело заключалось в том, чтобы привлекать различных подозрительных существ из загробного мира и в попытке заставить их действовать в пользу мага. Для меня это было похоже на то, как стая павианов играется ящиком запалов. Только идиот занимался бы чем-то подобным. Это все равно что попытки шантажировать мафию.

Как-то все сходилось: и смерть Михала, и мертвый другой монах, и таинственное Братство Шипов. Но еще и то, что я отхожу в сторону и становлюсь обычным человеком.

Патриция меня высмеяла.

– Ты – мутант. Не можешь – просто успокойся. Это талант, дар. Ну хорошо, отступишь, и что? До конца жизни будешь пытаться разводить огурцы и каждую ночь видеть во сне приятеля, висящего на терновом кресте? Почему ты до сих пор не женат?

– Ты не представляешь, какое это бремя. Я вижу демонов, перевожу мертвых на другую сторону, а утром мне нужно вести ребенка в садик? Я пытался несколько раз, и всегда это заканчивалось катастрофой. Уж слишком я странный. Меня или боялись, или пытались воспитывать, или вообще убегали…

– Вот видишь. Всегда так и будет. Впрочем, пока не разберешься с этим делом – не успокоишься.

– И что я должен сделать? Этот чертов Плакальщик со мной чуть не покончил. Единственные, кто хоть что-то мог знать, уже мертвы и находятся по той стороне.

– Ну а тот монастырь? Тот самый, в котором скончался старый миссионер, и в котором все началось? Ответ находится там.

– Михал вел там следствие. И тот молодой, Альберт, с ним. И ничего не обнаружили.

– Так ведь они искали по этой стороне. А не в том твоем мире Между.

Патриция прикусила губу.

– Это, похоже, означает, что я тебе верю. Мне хотелось убедиться, не сумасшедшая ли я. А теперь уже не могу сказать наверняка.

– Потому что не следовало спрашивать мнения психа.

Она допила сливовицу, поглядела на пустую рюмку, на двери и едва заметно вздохнула.

Я знал, что она сейчас скажет.

– Ты предпочитаешь желтую или зеленую? – спросил я.

– Что?

– Совершенно новенькую зубную щетку. Желтую или зеленую?

– Но я…

– Я постелю тебе на диване, здесь в гостиной. Так желтая или зеленая?

– Зеленая… Но Кристина…

– Да в жопу Кристину! Она звонила? Нет! Выходит, что не вернулась. Или будешь спать на вокзале?

Я ничего не пробовал, поскольку то, что вибрировало между нами, было слишком уж мощным. Неестественным. Я боялся, что из этого может возникнуть. Она и сама тоже возбуждала опасения. Слишком сильно, слишком быстро, слишком много. И слишком странно.

Я уже стар. Вот не привык я прыгать, сломя голову, прямо в темноту, не зная, а имеется ли в бассейне вода.

Я постелил ей на раскладном диване, слегка приоткрыл окно.

Ведьма у меня в доме. Только этого не хватало. Завтра она уйдет и перестанет вносить замешательство. Возможно, так оно будет лучше.

Патриция присела на расстеленном диване, глядя на меня из-под челки, и мне снова показалось, будто бы ее глаза фосфоресцируют. Я забрал табак, папиросную бумагу, зажигалку, сказал "спокойной ночи" и пошел на кухню, осторожно прикрывая дверь.

Она позвала меня. Тихонько и как будто неуверенно.

– Да?

– Ничего… Спокойной ночи.

– Спокойной.

– А впрочем… все же попрошу зубную щетку.

Я принес щетки, обе в нетронутых, герметичных упаковках. Желтую и зеленую. С женщинами я поддерживаю необязательные отношения. Так что в доме имеются зубные щетки, презервативы, дамские трусики, ночнушки, имеются даже прокладки – все новенькое и в нетронутых упаковках. Я готовый ко всяческим случайностям, все продумывающий человек.

Она вышла мне навстречу: босая, тяжело пахнущая мускусом и смолой, средиземноморским пляжем и летом.

Я мало чего из этого запомнил.

Это было словно взрыв.

Мы столкнулись зубами, неожиданно и больно, столкнувшись будто поезда, едущие по тому же пути из пункта А в пункт В и из пункта В в пункт А.

Через пункт G.

Она разодрала мне майку. Вот просто так, на два клочка; рывком вытащила ремень из брюк; я же оторвал ей все пуговки на блузке; Патриция оперлась спиной о дверь, оплетая меня ногами; что-то с грохотом полетело на пол. Мы перекатились через стол, сваливая все на ковер, вывернутые на левую сторону брюки запутались на ступне; она схватила мои трусы, не раздумывая, надкусила их край и разорвала их, оставляя только резинку на бедрах; я стащил ей бюстгальтер через голову, не расстегивая его, оторвал пуговицу на юбке.

Кресло поехало под стену, шахматный столик перевернулся, рассыпая фигуры во все стороны. С полки посыпались какие-то мелочи.

Взрыв.

Губы, язык, грудь, сосок, ладони, бедро, ступня, ягодицы. Все одновременно, в каком-то безумном кружении, похожем на торнадо.

– Никогда!... Себя! Ааааа! Да! Нет! Ве!… Оооох! …ду себя!... – хрипела она, опираясь всей тяжестью на мои плечи, запихивая мою спину в пол и дико бросая бедрами.

Я ее понимал.

Я, собственно, тоже мало.