Пылающий мир

М улыбается и пожимает плечами.

— Просто поинтересовался. Маркус, если что.

Томсен машет ему. Она выходит из камеры, потом останавливается в дверях и смотрит на Джули.

— Вероятно, сейчас они заберут ваших мёртвых друзей. Лицо Джули застывает.

— Что?

— Обычно те, кто без категории, отправляются прямо на Ориентацию. Иногда они временно хранятся здесь, но не дольше дня, — она сжимает губы в сочувствующую линию. — Мне жаль.

Она поворачивается и исчезает в коридоре. Я слышу, как закрывается дверь её камеры, и снова слышу дрожащий фальцет.

— Внимание, мон ами…

Наша дверь остаётся открытой. Все, кроме М, столпились напротив неё, глядя в коридор и борясь с желанием бежать.

— Джулез, — говорит Нора. — Не надо.

Джули выходит в тёмный мерцающий коридор. Она дотягивается до окна материной камеры через прутья решётки.

— Ты в порядке, мама?

Одри перестаёт ходить и смотрит на дочь непонятным взглядом. Любые раны, которые она могла получить в авиакатастрофе, незаметны на фоне гибнущей плоти.

— Я только что встретилась с автором Альманаха, мама. Помнишь Альманах?

Помнишь, как ты радовалась, когда мы нашли информацию о Канаде?

Одри смотрит на камеру Томсен через окно. Лицо Джули озаряется.

— Да! Это она, прямо там, в той комнате. Это одна девушка, мама. Она много лет обыскивала мир. У неё даже есть истории о местах за пределами Америки. Не хочешь поговорить с ней?

Загораются лампы лифта. Я слышу далёкий шум механизмов.

— Джули! — шипит Нора. — Иди сюда. Джули смотрит на лифт через плечо.

— Мама? — её улыбка дрожит. — Возможно, они хотят забрать тебя. Сейчас я не смогу их остановить, но обещаю, я найду тебя, хорошо? — её губы сжимаются. — Я не брошу тебя, как ты меня бросила.

На лице Одри появляется эмоция. Я почти уверен, что это печаль.

— Ты можешь что-нибудь сказать, мама? Чтобы я знала, что ты ещё здесь? Одри опускает глаза в пол.

— Пожалуйста, скажи мне, что ты здесь?

— Джули, — говорю я, наблюдая за дверьми лифта и скрипя зубами. — Брось. Она обхватывает прутья обеими руками, прижимается к ним лбом и, наконец, отцепляется и бежит назад в камеру. Эйбрам захлопывает дверь в тот момент, когда раздаётся звонок лифта.

Я жду допрашивающих. Пичменов. Ухмыляющихся привидений в галстуках высоких рангов. Но не четырёх уставших мужчин в бежевых куртках, которые выходят из лифта и идут прямо в камеру Одри, едва взглянув в нашу сторону. Они надевают ошейники на трёх заключённых — хрупкую печальную женщину и двух недоедающих беспризорных ребятишек — и вытаскивают их, держа за палки.

Джоанна и Алекс смотрят на меня, когда идут к лифту. Хотелось бы знать, что нужно сказать, но я почти ничего не знаю. Куда они идут. Что с ними случится. Могу ли я что-нибудь сделать. Всё, что я могу — слабо помахать. Они машут в ответ, потом исчезают в лифте.

Одри останавливается между открытыми дверями.

— Здесь, — говорит она.

Джули отвернулась, не в силах наблюдать за мрачной процессией, но голос матери заставляет её обернуться. Одри смотрит прямо на неё, в глазах если не узнавание, то сознание.

— Я… здесь.

Джули закрывает руками рот. Она визжит сквозь поток слёз, но они с матерью смотрят друг на друга лишь до тех пор, пока их не разделяют двери лифта.

В камере стоит долгая тишина. Джули забивается в угол подальше от всех и трёт глаза. Мне сложно представить, что она чувствует. Её мать может выкарабкаться, но куда? Впереди нет счастливого исхода. Одри погибла много лет назад, жестоко и безвозвратно. Чума, которую мы надеемся вылечить, — единственная вещь, которая удерживает её с нами.

Я сажусь рядом с Джули, но не близко. Остальные расселись на свои привычные места, распределившись по парам, определёнными отношениями, на расстоянии, определённом близостью. Какое-то время Эйбрам вышагивает, наверное, насилуя мозг планом побега, а может, просто от волнения, но в итоге он уступает. Мы сидим кругом по периметру комнаты. Люминесцентные лампы над головой мерцают, освещая наши лица, как желтоватый костёр.

Наконец, Джули замечает мой взгляд, и я отвожу глаза. В моей голове расцветает мысль, которой я позволяю распространиться, наполнить грудь давно отсутствовавшим там теплом. Что, если бы мы встретились в другое время? В одну из многих других эпох, только не в эту? Что, если бы я был просто мальчиком, сидящим в кафе, и, вместо того, чтобы делать домашнюю работу, наблюдал за девочкой, попивающей кофе? Что, если бы эта девочка жила обычной жизнью, волновалась о школе, работе и ещё о чём-то? Что, если бы её сердце, возможно, было лишь немного ушиблено, но не было сожжено и не почернело? Что, если бы никто из нас никого не убивал, никогда не видел, как наши родители умирают, не подвергался избиениям и пыткам, не был обременён непроходимым квестом? Что, если бы она увидела, как я смотрю на неё и улыбаюсь, и я бы сказал: «Привет!» и спросил, как её зовут, и всё было бы так просто?

«Такие миры существуют, — напоминаю я себе. — Такие миры возможны. И не важно, насколько они кажутся далёкими от нашего».

Глава 28

ИМЯ ТОЙ ЖЕНЩИНЫ.

— Нравится то, что ты видишь? — шепчет мистер Атвист мне через плечо.

Я учусь не шарахаться от запаха его дыхания. Он сказал, что бросил курить в тот день, когда умер мой отец, но либо дым навсегда пропитал его ткани, либо это просто запах гниющего старого человека.

— Один из многих плюсов работы здесь, — говорит он, присоединяясь к моему зрительному пиру. Блондинка в узком красном платье изо всех сил пытается добраться до своего рабочего места. В Атвист Билдинг не так много женщин, но те немногие, которых я видел, выглядят невероятно привлекательными и непрактично одетыми.

— Кто она? — спрашиваю я, не отводя от неё глаз.

— Что значит «кто она»?

— Как её зовут? Что она здесь делает? Он хихикает.

— Ты задаёшь неправильные вопросы, малыш. Но, наверное, ты всё ещё девственник, да?

Я смотрю на него, затем снова на женщину.

— Начиная от Святого Огня и заканчивая Юто-Аризонским изолятором, догадываюсь, у тебя не было больших шансов посеять свой овёс, — он ухмыляется. — И нет, потеря анальной девственности с тем головорезом из твоей камеры не считается.

Несмотря на все усилия, я немного сжимаюсь от его влажных словесных ударов.

— Слушай, Р… — говорит он, шлёпая ладонью мне по плечу, — эта компания запустила свои пальцы во множество горшков, но есть одна идеология, которая связывает их вместе — мы получаем то, что хотим. Это наша миссия как компании и как мужчин. Чёрт, это — причина существования жизни на планете, потому что когда-то несколько микробов решили, что хотят большего, и сделали всё, чтобы это получить.

В отличие от большинства сотрудников Аксиомы, эта женщина носит бейджик. Должно быть, она привезла его с другой работы. Я стараюсь прочитать его: Ракель? Розанна? В это время она замечает мой взгляд. Она улыбается безрадостной натянутой улыбкой в предвкушении открывающихся возможностей, выпрямляет осанку и демонстрирует пышное декольте. В глубоких расщелинах моего мозга закипают сигналы, ниспадая каскадом у поверхности, и я забываю о бейджике.

— Кто она? — повторяет мистер Атвист, качая головой. — Она — дырка. Она — жертва. И если ты собираешься помогать мне в компании, которая будет управлять страной, мне нужно, чтобы ты научился охотиться.

* * *

Итак, я учусь.

Я сижу на всех собраниях, слушаю рычание и лай стариков из руководства. Я тайком слежу за каждой операцией, наблюдая за тем, как участники переговоров умело смешивают страх, надежду и иногда насилие. Я впитываю всё с фанатичным рвением, поэтому настолько быстро понимаю суть бизнеса, что никто даже не начинает кричать про кумовство, когда мистер Атвист протаскивает меня в Управление. Впервые в жизни у меня есть власть, пылающий меч по сравнению со слабой зажигалкой, которой я владел вместе с Полом, и я начинаю им размахивать.