Пылинки
Шрифт:
Потом мы допили кофе и разошлись. Через год узнал, что Антон продал квартиру, фирму, развёлся с женой, оставил детей и уехал в Австралию.
Прислал фото: кенгуру, эвкалипты, утконосы и Антоша – разносчик пиццы в жёлтой бейсболке с логотипом.
По телевизору – футбол. Наши выигрывают. Вечер тёмный и длинный, завтра на работу. Кот лежит в ногах и грустит, наверное, потому что днём остаётся один в пустой квартире. Когда он смотрит в окно на тёмное небо, белый снег и скользкий лёд, то вспоминает жаркое лето, зелёную травку на даче, серых мышей и ядовитых змей. Сейчас он глядит в одну точку, даже не закрыл глаза. Я пытаюсь его расшевелить ногой, но кот даже не царапается и не двигается. Мне кажется, здесь
Никто ничего не писал, ни о чём не думал и даже не рассуждал на отвлечённые темы. Бездумно, как мой кот, человек сидел и наблюдал, как огонь в печке облизывает дрова, и поглощал гречневую кашу с растительным маслом.
«Мосэнергосбыт» требует сменить счётчик. Каждый месяц присылает письмо. Мне кажется, счётчик надо менять, если на нем 999999. Тогда понятно: узнать расход невозможно. Но у меня 712456. Зачем менять?
Сегодня получил от «Мосэнергосбыта» новое письмо. Они требовали сменить проводку. «Проводка-разводка», – подумал я. Проводка у меня стала гореть ещё в 1998 году. Приехала мама, а у неё такое биополе, что взрывались лампы, плафоны и горели провода. Купил самый толстый кабель. Опять привёл маму с биополем, провода выдержали, а тут, значит, «Мосэнергосбыт» – проверьте проводку. Разводчики. Уже не знают, на чём поживиться.
Прихожу с работы и на правах главного добытчика говорю коту:
– Ну-ка, поработай котом.
Кот в начале ничего не понимает, но потом лениво и нехотя подходит ко мне, начинает тереться, подставляет брюхо, мурчит.
– Не верю! – кричу я, как Станиславский.
Кот обижается и уходит обратно на батарею.
– Не мучай кота, – возмущается жена.
Иногда сидишь и тупишь, а иногда порхаешь, как птичка, работа кипит и спорится. И вот сидишь и думаешь, что, наверное, когда порхаешь, как птичка, в тебе вырабатывается гормон или какое-нибудь химическое вещество. И вот сидишь, тупишь и просишь небо: «Выработайся, выработайся». Но он не вырабатывается, и ты тупишь. Начинаешь просто копаться, – тут копаться, там копаться, – что-то писать, что-то подкручивать, и вот (о небо!) гормон вдруг вырабатывается, и ты паришь, как птичка. Сердце поёт.
Девушка в маршрутке играет в шарики. Звонок:
– Здравствуйте, Лёля.
– Здравствуйте, Никифор Спиридонович.
– Вы на месте?
– Да.
– Вы сделали пропуска Мусумбе Заири и Саиду иль Баири?
– Да, Никифор Спиридонович.
Трубку злобно бросают.
До бизнес-центра ещё ехать пятнадцать минут. Девушка-врушка бросает игру в шарики и начинает судорожно звонить на охрану.
Вечером опять едем с девушкой-врушкой. Звонок:
– Лёля, вы на месте? Вы направили счета-фактуры мне на подпись?
– Да, конечно, Никифор Спиридонович, – кричит девушка-врушка, бросает игру в шарики и начинает куда-то судорожно звонить.
Бедные зимбабвийские бизнесмены Мусумбе и Саид сидят без вологодской свинины.
Зачитался «Федей Булкиным» Саши Николаенко. Синяя маршрутка проехала весь район Люблино и остановилась на конечной. Все пассажиры вышли, а я сидел и читал последний роман Саши. Маленький мальчик боролся с богом. Водитель почему-то ничего не сказал с переднего сиденья, а прошёл в салон и склонился надо мной. Какое-то время мы читали Сашу вместе. Потом водитель кашлянул и со среднеазиатским акцентом произнёс: «Извините, конечная». Я поднял глаза и всмотрелся в его смуглое лицо. В это время Федя Булкин скорбел над кошкой. Мне было жаль и кошку, и Федю, и его бабушку. «Извините», – ответил я и вышел из маршрутки. Она дала по газам и уехала в темноту. Я не мог понять, зачем я
вышел из маршрутки, потому что всё равно теперь надо три остановки возвращаться пешком.Есть предательские двери. Дверь медленно, медленно закрывается. Ты медленно, медленно идёшь. Дверь медленно, медленно закрывается. Ты медленно, медленно идёшь. И вдруг за два шага дверь стремительно ускоряется. Ты делаешь резкое движение, прыжок, тянешь руку, но не успеваешь. Дверь насмешливо захлопывается. О боги.
– Привет, – пишет мне робот, красивая, рыжая женщина лет тридцати.
– Привет, – отвечаю я.
– Поговори со мной, – пишет робот.
– Не могу, – отвечаю я. – Арбайтен.
– Где ты работаешь? Пойдём в ресторан?
– Не могу, – отвечаю я, – аврайтен.
А сам думаю: «Хорошо бы сходить с роботом на хоккей».
– Жаль, – отвечает робот. – Может, в кино?
– Нет, нет, работа.
– Жаль, – отвечает робот.
– Жаль, – пишу я роботу.
По платформе идёт женщина и смотрит в мобильный телефон. Парень бежит к отходящему вагону, не успевает, задевает локоть женщины. Мобильный телефон предательски падает на мраморную плитку. Экран вдребезги. Женщина с ужасом смотрит на айфон. Возможно, это подарок мужа или любимого. Парень подходит к ней, встает рядом и тоже с ужасом смотрит на разбитый телефон. Женщина медленно переводит взгляд с телефона на парня. Она не кричит, не истерит, не ругается. Она молчит. Потом вдруг, поправив причёску и облизав накрашенные губы, произносит:
– А теперь назовите причину, почему нельзя было подождать сорок пять секунд.
Парень молчит, он не знает, что ответить. Он тоже расстроен.
Коту вчера дали баранины. Мы сами баранину едим раз в год, а тут чего-то захотелось. Пока Лена разделывала мясо, кот бился в истерике. Долго думали, потом решили дать коту немножко. Съел влёт, дали ещё, чуть побольше. Кот снова съел и потребовал новой порции, но мы зажлобились. Однако даже того, что мы дали коту, ему хватило. Он вылизал миску, залез ко мне на брюхо и уснул. Я никогда не видел кота таким умиротворённым и благодарным. Я мог его поднять за ухо, или за ус, или за хвост, он всё равно источал елей. Лена сказала, что кота надо почаще баловать, а мне показалось, что нельзя вводить это в привычку.
Моя холодность к кино стала вопиющей. Я не помню, когда последний раз смотрел фильм. Я это списываю на то, что в кино на первое место ставлю работу оператора. Мне неважен ни сюжет, ни режиссёрские находки, ни замечательная игра актёров. Была бы необычная и привлекательная картинка. Да ещё бы без кровищи и мордобоя. Я самый жалкий и никчёмный потребитель кино.
Звонит мне приятель и говорит:
– Ты о чём опять написал?
– О ресничке, – отвечаю.
– Твою мать, тебе сколько лет?
– Сорок восемь, – говорю.
– Твою мать, тебе сорок восемь лет, а ты пишешь о ресничках, травинках, котиках!
– А о чём надо писать?
– О стране пиши, о скрепах, или власти продажной, или коррупции!
– Слушай, – говорю, – у меня про травинки лучше получается, ты уверен, что надо писать о скрепах?
– Уверен, – отвечает и бросил трубку.
Долго сидел у окна, гладил кота, горевал. Пойду писать, что ли, о коррупции.
Еду в маршрутке с работы, а рядом девушка прекрасная с длинными, длинными ресницами. Хлоп-хлоп ресницами, и я лечу. Хлоп-хлоп ресницами, и я лечу. Даже от «Фейсбука» отвлёкся, от подборки стихов Жени Никитина. А мне говорят:
– Так приклеены.
– Что, – спрашиваю, – приклеены?
– Ресницы, – говорят, – приклеены.
– А зачем их клеить? – спрашиваю.
– Ну чтобы красиво было, чтобы ты из «Фейсбука» вылез.
«Боже ж мой, – думаю, – боже ж мой».